Сокол против кречета

Договориться со старшим сыном Чингиза Джучи шансы были. Константин не без оснований предположил, что у сынка со своим суровым папашкой непременно имелись какие-то конфликты, причем достаточно серьезные. Ничем иным нельзя было объяснить то обстоятельство, что после завоевания Средней Азии он получил так мало, ведь при дележке ему достались глухие степи, Арал с прибрежными солончаками да увесистый кусок южной тайги. И это первенцу!

Причем Чингисхан официально вроде бы не обидел своего старшего сына, отдав ему столицу громадного Хорезмского государства Гургандж [33] . Только вот от некогда цветущего города теперь осталось практически одно название. После того как были взломаны дамбы на реке Джейхун [34] , он целиком ушел под воду, а над речной гладью возвышались лишь самые высокие башни и купола минаретов. По слухам, вода эта до сих пор не спала, не торопясь расставаться с захваченной землей.

33

Гургандж – так назывался современный Ургенч.

34

Джейхун – так называлась Амударья.

Потому Джучи и избрал в качестве столицы маленький полуразрушенный Сыгнак, стоящий на Сей-хуне, что больше ни одного приличного города в своих владениях не имел. А что такое этот Сыгнак по сравнению с той же Бухарой или Самаркандом? Пигмей, не больше. Его иначе как медвежьим углом и не назовешь.

То ли дело Джагатай. Пусть он и не объявлен наследником, но зато оторвал себе практически все обильные людьми города Мавераннагра и земли кара-киданей.

Да и Тули, четвертый сын, не остался в обиде. Ему в долю, как младшему, по монгольскому обычаю, досталось родовое гнездо, то есть коренной монгольский улус. А уж про Угедея – наследника – и вовсе говорить не приходится. Верховный каан!

«Эх, знать бы, из-за чего папка на Джучи окрысился», – мечтательно вздыхал Константин.

Возможных причин отцовского гнева было несколько. Одна из них заключалась в том, что сынок был живым укором для него, ведь молодой Темуч-жин не сумел уберечь свою жену от меркитского плена, а отбил ее потом, причем беременную. Когда Чингисхан обсуждал с сыновьями вопрос наследства, злобный Джагатай откровенно заявил, что не станет подчиняться сыну неведомого меркита.

Другая заключалась в том, что у отца и сына были разные взгляды на отношения с завоеванными народами. Сын предпочитал действовать кнутом и пряником, а отец вообще не считал нужным баловать сладостями новых подданных. Эта причина, при условии, если только она истинна, была бы наиболее благоприятной.

Но имелась еще и третья, самая худшая. Джучи, больше всех похожий на отца, как ростом, так и манерами поведения, мог быть отодвинут в самый дальний угол огромных отцовских владений из-за того, что Чингисхан подозревал своего первенца-приблуду в возможном перевороте. Особенно после того, как официальным наследником был объявлен веселый беззаботный Угедей.

В этом случае тоже все сходилось. Попробуй-ка собрать в этой глуши войско. Умучаешься. А сколько времени дорога займет? Половины пути не пройдешь, как суровый батька на пути объявится, а у него шлепком по попке не отделаешься.

Вот все это и предстояло выяснить наверняка, памятуя, что Чингисхан, очевидно желая утешить Джучи, подарил ему право покорить все земли, лежащие западнее его владений, то есть половецкие степи, Волжскую Булгарию, Русь, ну и прочую мелочь, вроде Европы.

Прояснилось это довольно-таки быстро, но, к сожалению, далеко не лучшим образом. Послы, вернувшиеся из Сыгнака, только смущенно разводили руками. Надменный Джучи даже не стал с ними разговаривать, заявив, что он может принять только самого хана Константина, да и то лишь с веревкой на шее [35] .

35

Веревка на шее – знак безусловной покорности, говорящий о том, что пришедший целиком передается на милость того, к кому он явился, сознает свою безмерную вину и со смирением готов принять за нее любую кару вплоть до смертной казни.

Текст грамотки, привезенной ими, гласил то же самое: «Если ты подчинишься, то обретешь доброжелательство и покой. Если же посмеешь поднять на своего хана меч, то лишь бог всевечный знает, что тогда с тобой будет».

Правда, внизу был оттиск синей, а не красной печати [36] . Ну что ж. Как говорится, и на том спасибо. Следовательно, верной причиной размолвки отца с сыном оставалось признать третью. Жаль, конечно, но что уж тут поделаешь.

Вопреки ожиданию послов, несколько опасавшихся реакции государя на это унизительное изгнание и на оскорбительный текст грамотки, весь гнев Константина обрушился на высокомерного Джучи. Сурово подняв вверх руку, царь громогласно, в присутствии всего своего Малого совета, пообещал, что не пройдет и года, как кара божья непременно обрушится на того, кто осмелился так пренебрежительно разговаривать с его посланниками.

36

Синяя печать ставилась на документы, отправляемые к правителям независимых государств, а красная – на все прочие, включая правителей тех народов и стран, которых монголы считали за своих слуг, пускай и будущих.

Некоторые из присутствующих отнеслись к этому проклятию скептически, решив, что тут царь, несомненно, перебрал, тем более что, по рассказам тех же послов, Джучи был в самом соку – лет сорок, не больше, да и здоровье у него крепкое, лучше не пожелаешь.

Когда же через два года заезжие купцы привезли на Русь весть о том, что старшего сына Чингис-хана больше нет на свете, Константин напомнил усомнившимся о своем проклятии:

– Выходит, дошли мои слова до всевышнего. Милосерден господь к нам, грешным, но и его терпению наступает конец. Но Джучи сам виноват – негоже посланников божьего помазанника в шею со двора прогонять.

Никто не проронил ни слова, лишь простодушный Добрыня Златой пояс изумленно крякнул, выражая общую реакцию присутствующих.

Позже всех прибыло третье посольство. На обратном пути их дважды грабили, невзирая на охранные грамоты, на которые местному разбойному люду было ровным счетом наплевать, равно как и на самого Джагатая.

Затем, в довершение всех бед, они еще и заблудились в горах, спасаясь от преследования очередной бандитской шайки, и лишь чудо спасло их от смерти.

Помогала золотая пайцза с изображением кречета, извлекаемая в самые критические моменты, наступавшие у них трижды, потому что преодолев горный перевал, они тут же оказались лицом к лицу с воинами Чагатая, настроенными весьма и весьма решительно. А потом люди второго Чингизова сына еще раз повстречались на их пути. И еще…

По прибытию все послы разом бухнулись в ноги государю, благодаря его за маленькую золотую пластинку, которая не раз уберегала их от неминуемой гибели, а сам Константин вспомнил добрым словом купца Ибн аль-Рашида, у которого он ее добыл, и спецназовцев Званко и Жданко, с чьей невинной шалости и началась та давняя история [37] .

Но царь напрасно надеялся на то, что хоть третье посольство привезет что-то утешительное. Им также не удалось добиться успеха. Джагатай не собирался вести какие бы то ни было переговоры за спиной отца. Мало того, он еще напомнил русичам про убийство монгольских послов в Киеве.

37

Об этом подробнее см. книгу «Око Марены».

Чингисхан не зря именно его назначил хранителем Ясы. Джагатаю, склонному к откровенному садизму, доставляло несказанное удовольствие судить своих же людей по ее суровым законам и девять десятых из них обрекать на мучительную смерть.

Правда, справедливости ради надо заметить, что если Яса в отношении какого-либо поступка говорила иное, то Джагатай поступал честно. С теми же русскими послами едва не приключился казус, когда они у себя на подворье «неправильно» зарезали барана, а кто-то, увидевший столь вопиющее нарушение, поторопился донести об этом, рассчитывая на неплохую мзду [38] .

38

В Ясе по этому поводу указано, чтобы «не резали барана, а рассекали им по обычаю монголов грудь, и всякого, кто зарежет барана… убивать таким же способом, а его жену, детей, дом и имущество отдавать доносчику» (об этом говорится у Рашид ад-Дина).

Разбирательство длилось целый день. Лишь к вечеру Джагатай пришел к выводу, что послы совершили это по причине незнания, а потому к ним надлежит применить иное положение Ясы. Короче говоря, бояре отделались испугом, хотя и не сказать, что легким.

А потом пришел черед Ожига. Забрали его из Каракорума аж через пять лет – раньше никак не получалось. Но в качестве компенсации Константин заверил парня, что самолично станет его сватом. Пусть Берестяница попробует устоять, когда к ней пожалует сам государь с нарядным рушником, перекинутым через плечо. Однако вначале надлежит сделать дело, а уж потом царь отпустит его до самого лета.