Сокол Спарты

Без малого час они петляли по извилистым дорожкам, в хитросплетении которых посторонний уже бы десяток раз заблудился. Но Кир знал их все с детства и поэтому за слугой шагал машинально, с рассеянным равнодушием. Покои отца находились на дальней стороне террасы в окружении пальм и под доглядом рабов. Сейчас казалось, что вся эта гора словно ждет его последнего вздоха. Внезапно Киру перехватило горло: до него донеслись завывания отцовых женщин.

* * *

Анаксис поднял взгляд на первый же шорох сандалий, задевших о камень. Спартанцы молча стояли около часа, ожидая от своего предводителя знака. При виде персидского отряда, обставшего с обеих сторон ступенчатый карниз, Анаксис втихомолку ругнулся. На воинах были богато украшенные черные доспехи, а в руках уснащенные каменьями луки, как у стражников в театре или, может, у дверей диктериона [7] . Все равно что дети, порывшиеся в царской казне.

7

Государственный публичный дом.

Их начальник выделялся плюмажем из черных и белых перьев, топорщащихся на ветерке, – зрелище, своей величавостью превосходящее то, что можно видеть в Спарте. Умащенная кожа старшего воина жирно лоснилась, а на руках взблескивали перстни. Лука у него не было, а был лишь короткий меч в золотых ножнах (само оружие стоимостью в небольшой город). Анаксис задумчиво нахмурился. От всего этого чванливого богатства веяло беззастенчивым грабежом обездоленных. Зрелище, достойное запоминания.

– Готовь щиты, – отчетливо скомандовал Анаксис.

В отряде многие переместили щиты за спину или прислонили их к ногам. Сейчас они снова их взяли с такой же сумрачной готовностью. На фоне лучников, стоящих в превосходном положении, тесниться внизу было неуютно. Анаксис наново оглядел каменные стены, оценивая их гладкость. Персы стояли поверх спартанцев в три ряда, слева и справа; по числу их было примерно столько же, сколько у спартанского лохоса [8] , угрюмо взирающего на них снизу.

Воин с плюмажем спустился по узким ступеням на углу и сейчас стоял, наполовину выставив шипованную сандалию через каменную закраину. Все застыло без движения; недвижен был сам воздух, боязливо прервавший свое благостное дуновение. С уходом царевича и Тиссаферна тени слегка вытянулись, но вечерний свет особо не изменился. Несмотря на тепло, Анаксис чувствовал в напрягшемся нутре знобкое покалывание. Персы вверху улыбались, поигрывая со своим оружием. Отсюда было видно, что они пробуют тетиву. Доспехи на них были, судя по всему, церемониальные, но оснастка предназначена для расправы.

8

Пехотное подразделение, у спартанцев количеством 512 человек.

Анаксис почесал бороду.

– Как трудно будет взобраться на тот выступ? – спросил он своего друга Кинниса. В более спокойные времена Киннис был мужчиной дородным, по праву гордящимся своей силой. Но за четырнадцать дней тряского бега по пескам он изрядно постройнел и помрачнел.

– Если двое возьмутся за щит вот так, – он прихватил ладонью кромку щита, – то третьего поднимут легко. Думаешь, они собираются напасть?

– Да, – ответил Анаксис.

Он возвысил голос, зная, что воинство персов едва ли понимает по-гречески. – Похоже, нас кто-то решил уничтожить. А потому щиты готовьтесь поднять над головой. Разбейтесь по трое: двое поднимают наверх третьего. До нападения не двигаться, но если нападут, то нужно будет дружно на них наброситься. Мне это место нравится. Так что будем его удерживать до прихода царевича.

– Или пробьемся к реке, – пробормотал Киннис.

Анаксис предсказуемо качнул головой: дескать, этому не бывать.

Он дал слово и не потерпит позора перед царевичем, который, вернувшись, обнаружит, что отряд покинул свой пост. Видя, как сгибаются луки первого ряда, Киннис в нарастающем гневе пригнул плечи. Над их головами персидский начальник набрал грудью воздух, готовясь выкрикнуть приказ. Киннис плашмя вытянул свой щит, другую сторону которого тут же ухватил один из воинов. На мгновение их глаза, полные ярости за чужое вероломство, встретились.

Пернатый офицер взвизгнул, и персидские луки согнулись дугами, после чего с шумом, напоминающим звон птичьих крыл, в спартанцев понеслись первые стрелы. В это же мгновение Анаксис ступил на щит вместе с дюжиной других воинов по протяженности всего двора. Дружный толчок снизу взбросил спартанцев прямо в строй изумленных лучников. Анаксис с копьем и безжалостным кописом врезался в гущу персов, смеясь их оторопелости.

2

На широком проходе между лимонными деревьями Кир неожиданно остановился. Тиссаферн, пройдя еще несколько шагов, был вынужден к нему вернуться.

– Что случилось? – спросил он.

– Мне подумалось… Я так давно в разлуке с домом. И вот сейчас заслышал не то крики птиц, не то плач рабов. Это скорбит царство, старый лев. Сердце внутри меня исходит слезами, и я… Мне послышался его голос. Мой отец создал вокруг себя целый мир. Взять одно лишь это место! Это же чудо – стоять на такой высоте над равниной, чувствовать дуновение ветра, пребывать в тени этих деревьев и при этом вспоминать, что все это нагорье было высечено из единого склона горы. Царям доступно большее, чем простым смертным, если у них есть видение.

– Твой отец всегда был человеком воли, – напомнил Тиссаферн. – И пускай он не всегда бывал прав, но он принимал решения и двигался дальше. Большинству людей такие деяния утомительны, а вот твой отец с каждым истекшим годом становился все сильней, все уверенней.

– И с меньшим числом сомнений.

– Сомнения – они для детей и глубоких старцев. В такие времена перед нами открывается слишком много путей, и свести их множество в одно деяние бывает непросто. Но, будучи в расцвете сил, мы отсекаем те из них, что менее значимы, и тянемся либо за мечом, либо за плугом, либо за женщиной.

Кир поглядел на человека, которого знал всю свою жизнь, и увидел, как тот погружается в воспоминания.

– Ты, конечно, был там, когда он стал царем? – сухо молвил Кир.

Тиссаферн возвел глаза к вечернему небу.

– Ты смеешься надо мной. Да, я говорил тебе это десятки раз, но… Уже тогда я прозревал в нем будущее величие. Тогда царем был его брат… И твой отец принял это и дал клятву верности. Он припал челом к полу, и все знали, что он пойдет за ним.

– Этот рассказ мне знаком, – сказал Кир, внезапно ощутив гнет усталости. Однако Тиссаферн продолжал, словно не слыша этих слов:

– Но другой брат оказался не столь велик духом. Нет, Секудиан не смог поставить честь выше своего желания властвовать. Спустя всего неделю после восшествия Ксеркса он прокрался в царскую опочивальню с медным ножом, а уже с восходом солнца предстал перед судом, еще обагренный священной кровью, весь ею измазанный и с кровавыми следами на полу, словно упивался тем своим злодеянием. Там он во всеуслышание объявил себя царем; при этом никто не сказал ни слова. И вот тогда из толпы выступил твой отец.

– Знаю, старый лев. Он сохранил верность своему первому брату, но отомстил второму. Суд тогда признал его храбрость и право. Трон он себе отвоевал.

– Братьев он любил обоих, но был человеком железной преданности, – с кивком сказал Тиссаферн.

– Как и я.

– Как и ты, – поспешно согласился Тиссаферн. – Мне кажется, у тебя отцово сердце. Только он никогда не был так терпим к грекам.

Теперь глаза поднял уже Кир.

– Их преданность я завоевал.

– Ты ее купил, – фыркнул Тиссаферн.