Соколиная охота

– По городу поползли слухи о колдовстве, о том, что на стороне Людовика и Олегаста стоят языческие боги, которые уже не раз помогали Карлу и Тинберге в самых критических ситуациях. Люди вспоминают императрицу Юдифь, которая с помощью магии отхватила для своего сына изрядный кусок франкской империи. И еще говорят, что королева Тинберга унаследовала от свекрови ее темный, но тем не менее очень ценный дар.

– Но ведь эти слухи распускают наши люди! – в раздражении воскликнул Николай. – Вы, видимо, забыли, сеньор, что после божьего суда нас ожидает суд епископов, который вынесет еретичке Тинберге приговор, давно ею заслуженный.

– Увы, монсеньор, не все так тверды в христианской вере, как мы с вами. Многие искренние наши сторонники еще подвержены суевериям. Многие задаются вопросом, каким образом Карлу удалось получить и так долго удерживать на голове королевскую корону при наличии могущественнейших врагов.

Монсеньор Николай неожиданно побурел, то ли от гнева, то ли от неловкости ситуации. Ведь он сам только что задавался именно этим вопросом и не нашел на него ответа. Любой другой на месте Карла Лысого давно бы уже потерял не только корону, но и жизнь, а этот даже не счел нужным приехать в Реймс, чтобы выступить на сейме с речью в свою защиту. Неужели он так уверен в себе?

– К сожалению, сомнения проникли и в душу графа Неверского, – продолжал со вздохом епископ Венелон. – Граф Руальд – человек простоватый и легковерный, и слухи, ползущие по городу, не могут его не волновать.

– Так укрепите его дух молитвой, епископ Венелон.

– Я делаю все, что в моих силах, монсеньор, – развел руками хитрый нейстриец. – Но мне кажется, что для укрепления духа сеньоров молитвы будет мало. Почему бы Людовику Тевтону не пообещать Руальду графство Анжерское? Да и Эд Орлеанский, я думаю, не откажется от лишнего куска нейстрийской земли.

– Не слишком ли жирно будет платить такую цену за смерть безусых мальчишек? – насмешливо спросил Николай.

Монсеньор наконец постиг ход мыслей епископа Венелона и почувствовал облегчение. Нейстрийские сеньоры просто шантажировали своего будущего сюзерена, и, к слову сказать, они имели на это некоторые права. Во всяком случае, их поведение не стало неожиданностью для монсеньора Николая. За все в этой жизни приходится платить, а за императорскую корону и папскую тиару – тем более.

– Графы Эд и Руальд слишком хорошо понимают, что будущее империи сейчас зависит именно от их доблести, – негромко произнес Венелон. – А вокруг сплошные соблазны. Я не знаю, сколько предлагал им граф Лиможский, но боюсь, что немало.

– Епископ, сколько, по-вашему, нужно денег, чтобы снять все вопросы?

– Я думаю, двухсот тысяч денариев будет достаточно, монсеньор.

У Николая появилось горячее желание запустить в постную рожу Венелона тяжелый серебряный кубок, который он сейчас сжимал в руке, однако монсеньор сдержался. Двести тысяч денариев – не такая уж большая цена за спокойствие в единой империи.

Для графа Раймона разговор с женой выдался нелегким. Благородная Радегунда с годами становилась все более фанатичной в своей искренней вере. Возможно, виной тому была преждевременно подкравшаяся старость, возможно, ревность, съедающая это высохшее тело словно ржа. А ведь годами она была не старше Изабеллы и на несколько лет моложе Тинберги. Но сеньоры Тинберга и Изабелла с годами расцветали все краше, радуя пышными формами окружающих мужчин, а Радегунда все больше напоминала рыбу, высохшую под лучами безжалостного солнца. Почти чудом было то, что она до последнего времени исправно рожала здоровых сыновей, которых у графа Раймона было уже шестеро.

– Ненависть к Тинберге ослепляет тебя, сеньора, и ты забыла не только о своем муже, но и о детях.

– Очень трудно сохранить память о муже, который все свободное время проводит в постелях потаскух.

– Если я провожу все время в постелях потаскух, то от кого ты зачала своих детей, сеньора Радегунда?

– Ты меня оскорбляешь, сир, – надменно вскинула голову дочь коннетабля Виллельма.

– Нет, я просто намекаю на твою забывчивость. Что будет с нашими детьми, если моя голова отлетит на плахе? Или ты полагаешь, что истинный Каролинг Людовик Тевтон пощадит потомков Меровея?

Лицо Радегунды посерело. Как бы она ни относилась к своему неверному мужу, но над рожденными от него сыновьями она тряслась как наседка над цыплятами. На этом Раймон и решил сыграть, благо ему не пришлось даже кривить душой.

– Епископ Венелон обещал мне защиту церкви! – почти выкрикнула Радегунда.

– Старый лицемер, – процедил сквозь зубы Раймон. – Я ненавижу Тинбергу ничуть не меньше, чем ты, Радегунда, и если бы этот осел Венелон устранил ее в Париже, то я бы с радостью поставил в храме свечку за спасение ее черной души. Но суд над ней здесь, в Реймсе, погубит и меня, и тебя, и наших детей. Не худо бы тебе, сеньора, вспомнить и о своем племяннике Олегасте. Ты подумала, какая участь его ждет?

– Порочный мальчишка, – едва слышно прошептала Радегунда.

– Так молись за спасение его души, сеньора. Он сын твоей сестры. Если его объявят исчадьем ада и сыном дьявола, то черная тень падет на всех его родных, на всех потомков Меровея. В том числе и на тебя, благородная Радегунда. Тело твоей родной сестры Хирменгарды будет вынесено из склепа, предано поруганию и выброшено на свалку. Ты этого добиваешься, сеньора?

– Но ведь это ты убил ее, Раймон.

Граф Лиможский даже отшатнулся под взглядом неожиданно вспыхнувших глаз Радегунды. В этой тихой женщине таилась сила, непостижимая для Раймона, а потому пугающая. И если дочь коннетабля Виллельма будет уверена в своей правоте, то она пройдет свой путь до конца, несмотря ни на какие жертвы.

– Я не убивал Хирменгарду, – хмуро бросил Раймон. – Ее гибель была случайностью. Но я действительно хотел остановить Гарольда.

– Даже во вред своему королю? – в почти черных глазах Радегунды промелькнула насмешка.

– Я не только вассал, сеньора, но и христианин. Ты знаешь, кому предназначал маленькую Ефанду ее глупый отец.

– Я не одобряла этого, Раймон.

– Но и не противилась. Ты женщина, Радегунда, и в данном случае я тебя не виню. Но я мужчина, и с меня совсем другой спрос. В Париже я действовал по поручению монсеньора Николая.

– Он приказал тебе убить Ефанду? – вскричала Радегунда.

– Почему же сразу убить, – пожал плечами Раймон. – Девочку поместили бы в монастырь, где ее душе ничто не угрожало бы. К сожалению, наше благое начинание закончилось неудачей. Не по моей вине, Радегунда. Ты можешь обвинять меня в чем угодно, даже в братоубийстве, хотя Гарольда я не убивал, но я христианин и не хочу, чтобы меня казнили на глазах глумящейся толпы как язычника. Это ляжет тяжким бременем не столько на мою, сколько на твою душу.

– А почему я должна верить тебе, Раймон? – тихо спросила Радегунда.

– Не хочешь верить мне, так поверь богу, сеньора, – отрезал Рюэрг.

– Что ты имеешь в виду?

– Божий суд, Радегунда. Если Людовик и Олегаст падут, то ты можешь делать все, что пожелаешь, но если они одержат победу – ты должна молчать, ибо простые смертные не вправе обсуждать волю Всевышнего.

– Хорошо, Раймон, это я тебе обещаю.

Граф Лиможский был удовлетворен разговором с женой, но слово, данное Радегундой, не решало всех его проблем. Графы Орлеанский и Неверский неожиданно проявили редкостное упорство, которое не смог поколебать даже золотой дождь, который Рюэрг обещал пролить на их головы.