Сокровища Кряжа Подлунного

«Ведь это тяготение отца к Ронскому, — размышлял Игорь, — чрезвычайно странно и непонятно.

Отец с его увлеченностью наукой, граничащей с одержимостью, — страшный нелюдим. Весь круг его знакомых здесь ограничивается профессором Грибановым, а в Москве, академиком Булавиным. С ними отца связывают и многолетняя дружба, и общность научных интересов. Есть, конечно, еще две-три семьи, которые бывали у нас. Это писатель Луговой, музыкант Рубин и начальник строительства станции Тихонов. И это все. Причем, такие интересные люди, и вдруг рядом с ними Ронский?»

Теперь Игорь припомнил, что сразу же после первого визита Ронского, на протяжении всех этих дней в характере Стогова произошли некоторые, малозаметные для постороннего глаза, изменения. Обычно уравновешенный и спокойный, Михаил Павлович стал порою раздражаться по пустякам, часто задумывался, уходил в себя. Потом внезапная отчужденность сменялась непривычной для него веселостью, многословием, даже болтливостью. Но Игорь постоянно совершенно ясно чувствовал, что за словами, за показным весельем отец прятал от него, а может быть и от самого себя, не покидавшее его все время беспокойство.

В то время Игорь расценивал все это, как признак того, что отцом овладела новая научная идея, которую он пока не раскрывает даже перед ним, хотя Игорь, как старший научный сотрудник лаборатории профессора, являлся его постоянным помощником и первым восприемником рождавшихся в этом неутомимом мозгу идей.

Так и не найдя ответа на свои вопросы, Игорь решил сейчас же, сегодня же встретиться с Ронским и расспросить его обо всем. Ведь Орест Эрастович, Игорь теперь был в этом убежден, являлся последним человеком, который встречался с отцом до несчастья.

С этой мыслью Игорь вскочил с постели. Он принял душ, докрасна растерся полотенцем и несколько освеженный сел к столу. Быстро выпил стакан холодного кофе, без аппетита сжевал вчерашнюю булочку. Есть не хотелось, но Игорь заставлял себя глотать застревавшие в горле куски. Он понимал, что для осуществления задуманного потребуется много сил, нужно было обрести эти силы.

Покончив, наконец, с завтраком, Игорь подошел к аппарату телевизофона. Несколько раз прострекотал диск, раздались длинные вызывные гудки. Наконец, где-то далеко собеседник Игоря поднял трубку. На экранчике появилось обрамленное пышной цыганской бородой лицо профессора Грибанова:

— А, это ты, Игорь, — зарокотал в трубке его густой бас. — У тебя какие-нибудь новости?

— Нет, пока ничего нового, Петр Федорович. Я хотел попросить у вас отпуск, хотя бы на недельку. Вы же сами понимаете, каково мне сейчас.

— Конечно понимаю, сынок, — мягко прожурчал в ответ Грибанов. — Добре, будет тебе десятидневный отпуск. Желаю всех благ, не вешай носа, Игорек.

Изображение профессора Грибанова на экране погасло. Игорь облегченно вздохнул. Теперь, когда были улажены все формальности, он мог целиком отдаться осуществлению того замысла, который сложился у него сегодня утром.

Одевшись, Игорь критически и оценивающе оглядел себя в зеркало. С обрамленного тяжелой дубовой рамкой толстого стекла на него смотрел не в отца статный молодой человек, с развитыми плечами атлета и мускулистыми широкими в кисти руками, с загорелым чуть удлиненным лицом, пышными темно-каштановыми волосами и такими же как у отца, темно-серыми с легким оттенком голубизны, чуть суженными у переносья глазами. Взгляд этих глаз был тоже «стоговский», чуть выжидательный, как бы ушедший в себя, и в то же время прямой, зоркий.

Игорь погрозил своему отражению в зеркале и, чтобы отогнать все сильнее овладевавшее им сомнение в целесообразности плана, еще минуту назад казавшегося безукоризненным, сказал себе нарочито громко:

— В дорогу, Игорь Михайлович, и не «пищать!»

Поглощенный своими мыслями Игорь, озабоченный только тем, чтобы его ярко-зеленая четырехместная гоночная «Комета» все время двигалась с предельной скоростью, не заметил ни внимательного взгляда, который бросил вслед его машине недавно появившийся на соседней даче садовник, ни того, что едва его автомобиль проскочил развилок дорог, откуда-то сбоку на автостраду вышла такая же, как и у него «Комета», только окрашенная в коричневый цвет. Следовавший за ним автомобиль, в точности повторял все маневры Игоря и двигался след в след, ни разу не нарушив дистанцию в пятьдесят метров.

Если Игорь и не замечал явного сопровождения, то он уж никак не мог знать, а тем более заметить того, что происходило в этой машине.

Расположившийся на заднем сиденье человек несколько раз монотонно повторил в небольшой микрофон:

«Сокол, Сокол. Я — Ласточка. Птенец вылетел из гнезда!»

Прошли еще две минуты и это сообщение, уже отпечатанное на бланке, лежало на столе Лобова. Прочитав радиограмму, Алексей придвинул к себе микрофон и негромко сказал в него:

— Охрану птенца продолжать. Донесение через час.

Слова Алексея прервал раздавшийся из настенного динамика голос дежурного:

— Товарищ Лобов! Вас просит начальник Управления.

Лобов взглянул на часы. Было без двух минут десять. Ровно в десять он обязан был сделать очередной доклад о ходе операции. Положив в папку радиограмму, Лобов направился к Ларину.

Андрей Савельевич встретил Лобова как всегда приветливо и вместе с тем торжественно:

— Товарищ Лобов? Моим приказом в связи с болезнью Новикова, — Ларин чуть выделил последние слова, — вы назначаетесь исполняющим обязанности начальника отдела и непосредственным руководителем задуманной нами операции. Это будет для вас серьезным экзаменом. Надеюсь, что вы выдержите его.

— Благодарю за доверие, товарищ начальник, — спокойно проговорил Лобов и поинтересовался: — Что, Иван Алексеевич уже выехал на курорт?

Услышав утвердительный ответ, Лобов вновь спросил:

— Разрешите доложить первые результаты?

— Слушаю вас, Алексей Петрович…

Глава четырнадцатая ИГОРЬ СТОГОВ НАЧИНАЕТ ПОИСКИ

…Кандидат технических наук Орест Эрастович Ронский в это утро тоже проснулся раньше обычного. Но причиной было вовсе не душевное волнение. Оресту Эрастовичу помешали спать служебные неприятности, которых у него в последнее время появилось более чем достаточно.

Декан факультета, на котором Ронский читал курс физики полупроводников, дважды посетил его лекции. И оба эти визита завершились неприятными для Ронского объяснениями. Декан, обычно мягкий и предупредительный человек, непривычно резко упрекал Ореста Эрастовича «в прямо-таки халатном отношении к своим обязанностям» и в «крайне низком идейно-научном уровне лекций».

И вот сегодня предчувствие, в которое очень верил в глубине души Ронский, предсказывало ему, что декан вновь удостоит его лекцию своим вниманием.