Сокровища животного мира

В Америке есть группа людей, несомненно, африканского происхождения, которые называют себя — или, вернее, так назвал их менеджер — Королями Ритма Стиральных Досок; они записывают музыку на пластинки. Мы все помешаны на этих пластинках, одна из них стала даже гимном нашей экспедиции и всегда идет первым номером. Вступительные такты привели публику в неистовство. Сразу стало ясно, что мы среди людей, чьи вкусы поразительно совпадают с нашими. Все они, как один, принялись раскачиваться и отбивать ритм, который разносился на многие футы в толще твердой латеритовой породы. Из-под одежды было извлече­но множество барабанов — маленьких, обтянутых кожей, уг­ловатых, сделанных из глины, и гигантских инструментов из выдолбленных стволов. Все они один за другим включались в общий ритм.

Это было нечто совершенно поразительное: африканцы обладают такой природной музыкальностью, что необычайно точно угадывают приближение «паузы», и басовые барабаны замолкали в нужную секунду все, как один. Таким же успехом пользовалась кубинская румба; импровизированный аккомпанемент африканцев не только не портил, а, наобо­рот, великолепно украшал музыку. Постепенно веселье становилось все более неистовым. В скором времени синко­пически дергающиеся джентльмены, облаченные в куски обезьяньих шкур, стали бросаться к ограде лагеря и палить из старинных ружей. Мы горячо одобрили эту идею, до сих пор не использованную в наших родных кабаре, и, зарядив ружья, отмечали ритмически важные моменты залпами в ночные небеса. Местные жители пришли в дикий восторг; такое расточительство в отношении боеприпасов было сочте­но признаком отменной вежливости и самого щедрого госте­приимства. Наша праздничная ночная вакханалия то и дело переходила в великолепный и замечательный танец, и мы почти потеряли чувство времени.

Как ни печально, но приходится признаться, что на какое-то время я начисто забыл о цели нашего приезда в Ассумбо. Может быть, по этой причине я и был так потрясен, когда торжество достигло апогея. Г ремела пластинка «Ату их!», и мы самозабвенно отплясывали под нее, когда внизу, в долине, занялся рассвет, и навстречу его лучам вышла армия барабанщиков. Группа людей, неся факелы из смоли­стых веток с расщепленными концами, поднималась по склону к нашему лагерю.

Все мы заметили их почти одновременно. Наступило затишье: все, очевидно, что-то соображали и в итоге пришли к одному и тому же выводу, а именно: должна же быть причина для подобного веселья. Раздался дружный крик: «Нтамеле! Нтамеле!»

Так оно и оказалось. Прибыло почти все мужское население этой изолированной от всего мира деревушки. «Подчиненный вождь», возможно прародитель многих из них, совершал путь в горизонтальном положении. Его высохшее тело было буквально погребено под кучей барабанов. И если ночь принесла чудесные события, то заря сотворила чудо.

Прибывшего в гости вождя переправили через забор в наш двор и воздвигли, словно идола, перед вождем Икумо и нами. Он мгновенно ожил и принялся оглушительно и протяжно кричать, чего никак нельзя было ожидать от человека в столь преклонном возрасте. Его речь лилась нескончаемым потоком не менее двадцати минут, а у нас, обитателей Тинты, наступила тем временем реакция, и мы, сидя в полном изнеможении, обливались потом. Один лишь Икумо оставался стоять, наморщив широкий лоб и не сводя с оратора пронизывающего взгляда. Время от времени он перебивал его коротким «уху», после чего рассказчик повто­рял свой рассказ заново, быть может, добавляя и уточняя какие-то детали.

Наконец он замолчал, и воцарилась торжественная тиши­на. Тем временем занялась заря. Зрелище было потряса­ющее. В то утро заря разливалась густым желтым потоком, постепенно затопляя долину и резким светом подсвечивая снизу простершиеся над ней иссиня-черные тучи. Из темно­ты, все еще окутывавшей землю непроницаемым покрывалом тумана, вырисовывались грозные гребни гор, неподвижные перистые листья пальм казались вырезанными из фанеры Вокруг нас еще более яркий желтый свет смолистых факе­лов озарял широкий круг застывших в полной неподвижности мускулистых тел, похожих на армию эбонитовых статуй — блестящих, гладких, таинственных; яркие желтые отблески играли на эластичных напряженных мышцах. И среди них как облаченный в белое столп, стоял вождь Икумо.

Икумо заговорил с подобающей случаю торжественно­стью, потому что и он, и его дружественные подданные приняли все наши интересы очень близко к сердцу и наши задачи стали их задачами, а наши странноватые успехи — их победами.

Вождь Нтамеле привел человека, который нес икоридзо; оба объекта он считал настолько важными и материально ценными, что счел за благо лично сопровождать их, чтобы доставить в целости и сохранности.

Теперь настала наша очередь волноваться и поражаться, потому что никто и словом не обмолвился ни нам, ни нашему персоналу о цели визита достопочтенного старца. Просто не верилось, что драгоценное животное может оказаться в пределах досягаемости. Я попытался встать со своего кресла, но от волнения меня ноги не держали.

— Дайте взглянуть! — взмолился я, протягивая руки с таким жалостным видом, что чуткие африканцы мигом уловили бушевавшую во мне бурю и покатились со смеху. У них на глазах я окончательно «выдал себя».

— Вот этот человек, — все вместе сказали жители Нтамеле.

Их ряды расступились. Подталкиваемое окружающими, навстречу мне вышло едва ли не самое крохотное из чеповеческих существ, способных стоять на ногах без посто­ронней помощи. В своих миниатюрных ручках оно (я до сих пор так и не знаю, какого оно было пола) держало большой мешок, одна половина которого прикрывала, как набедрен­ная повязка, его узенькие бедра. Малыш ковылял к нам, упыбаясь во весь рот без малейшего смущения. Теперь мне уже не нужно было вставать. Мы поглядели в глаза друг другу. Заливаясь очаровательным бесхитростным смехом, малыш упал на колени, развязал мешок и начал что-то вытряхивать. Все наклонились вперед, возбужденно перего­вариваясь.

В фантастическом свете утренней зари медленно, дюйм за дюймом, появлялось гибкое блестящее тело, и вот уже у самых моих ног свернулась настоящая, живая землеройка — Potamogale! У нее был рыбий хвост и крохотные глазки — точь-в-точь как говорилось в описании!

Весь наш штат издал единодушный вопль восхищения. Все знали, что перед нами именно то животное, которое мы мечтали добыть, а не какое-либо иное, как много раз было раньше. Они прекрасно понимали, что я выдал себя с головой, и, как я подозревал, им не терпелось посмотреть, как я сумею выпутаться из этого затруднительного положения. Объявляя о поисках определенного животного, я всегда называл сумму, которую мы были готовы уплатить за него; на этот раз я был так взволнован, что позабыл заранее оговорить сумму. Теперь крошка-владелец мог назначить свою цену.

С помощью Этьи в роли переводчика я начал переговоры вопросом о том, где юный охотник раздобыл это «мясо». Я почти сразу понял, что задал довольно бестактный вопрос, и быстро переключился на другую тему — образ жизни живот­ного. Да, юный охотник был выдвинут как чисто экономиче­ский фактор. Попробуй-ка поторговаться с «дитятей», тем более с «младенцем»! Один — ноль в пользу Нтамеле.

Я понял, что эти животные нередко встречаются в ручьях возле деревни Нтамеле, но в пищу они не годятся, поэтому на них никто не охотится. Все наперебой заверяли меня, что животное ни плохое ни хорошее, и к джу-джу тоже не имеет никакого отношения. Я спросил, пригодна ли на что-нибудь его шкурка. Старик Икумо разразился смехом. Сначала он хихикал, потом посмеивался, затем расхохотался от души. Я обратился к нему с самым серьезным видом, но он был слишком мудр и очень долго возглавлял деревенский совет, творя суд и расправу. Моя хитрость была разгадана. Он обратился к Этьи. Тот обернулся ко мне.

— Вождь говорит тебе, — произнес он, — давай спраши­вай, сколько стоит это мясо.

— Ладно, спроси их, — сказал я, пристально глядя на Икумо.

— Маленький человек, он говори пять шиллин, — последовал ответ.

— Бен, — крикнул я, — принеси мою сумку с деньгами, карандаш и маленькую бумагу.

— Теперь, Этьи, давай спроси вождя Нтамеле, сколько человек живет в доме с этим малышом. Давай спрашивай.

Тихая беседа переводчика со старейшинами Нтамеле и вождем Икумо велась в напряженной тишине. Я видел, как они сверлят меня взглядами, говорят себе: «Выходит, этот белый человек такой же жулик, как и прочие. Он лгал нам, уверяя, что не имеет ничего общего с правительством, а вот теперь измыслит какой-нибудь налог на наше «мясо» с каждого мужчины в каждом доме, так же как делают все остальные». Наконец Этьи справился с задачей. Запинаясь, он неуверенно прочел маленький список, проверяя свой счет на пальцах.

— Там всего пятеро мужчин? — рявкнул я на Икумо, который вздрогнул от неожиданности. Этьи перевел, и он подтвердил это, отрицательно качая головой, как принято у ассумбо.

— Хорошо, — сказал я. — Какой налог платит мужчина в Нтамеле?

— Три шиллин и шесть пенни-пенни, — в глубоком отча­янии ответил Этьи.

Я быстро подсчитал на бумажке, поглядывая на Икумо с несказанным удовольствием. У меня получилось семнадцать шиллингов и шесть пенсов. Я приоткрыл сумку с деньгами, отсчитал сумму под ее прикрытием и зажал деньги в кулаке.