Сокровище африканских гор

Он задумался. В его воображении встала карта Черного материка. Ее центр блестел серебром рек и озер, ясных, как живые струи, но они скоро потускнели и стали красными: кровь мучеников текла в них.

— Так вот, — снова заговорил Ливингстон, — когда я вернулся в Уиджиджи, меня ждал тяжелый удар.

Перед отправлением я оставил свои небольшие запасы товара и другие вещи шейху Шерифу на сохранение. Представьте мой ужас, когда Шериф заявил мне, что все это… продано. Он сказал, что гадал по Корану и узнал этим способом о моей смерти. Мерзавец был жалок, говоря так; глаза его бегали, но я не мог слушать его гнусные оправдания. На прощанье он протянул руку… Я не принял руки, ушел и всю ночь не сомкнул глаз.

Я был разорен, ограблен; без товаров, без людей — что я мог делать дальше? Во время моего прошлого пребывания здесь мне присылали рабов, людей неработоспособных и трусливых. Я не раз обращался в Занзибар, в английскую миссию, с просьбой присылать свободных людей, но получал опять-таки рабов. Теперь, если просить снова, получится, верно, то же. Как будто им лень хорошенько заняться этим, а ведь достать свободных носильщиков не так уж трудно.

Ливингстон помолчал.

Уиджиджи спало. Глубокая ночь покоила очарованную землю. Гент не нарушал молчания; он думал о плавающих, путешествующих, недугующих, плененных… и о спасении их.

— Я пришел в Уиджиджи совсем больной, — сказал доктор, — почти при смерти. Лихорадка и изнурение подкосили меня. Теперь я поправился, но по-прежнему беспомощен, если только Стэнли не проберется сюда.

Он был, видимо, утомлен; его полузакрытые глаза и нервность голоса свидетельствовали об утомлении. Сообразив это, Гент отложил свой разговор до завтра, пока же решил идти спать.

— До свиданья, — сказал он, вставая, — я утомил вас. Однако мне приятно сообщить вам, что более вы не будете испытывать затруднений.

— Вот как! — улыбнулся Ливингстон. — Не добрая ли фея-волшебница в союзе с вами?

— Может быть. Ее зовут Случай. Завтра я все расскажу. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, мистер Гент! Я встаю рано: в восемь часов я завтракаю.

Они простились, и Гент ушел спать. Он долго не мог заснуть, мысленно разговаривая с Ливингстоном о своем плане, и так живо, что не раз принимался курить, пока водоворот сна не закружил и не успокоил его в тьме, лишенной тревоги и сновидений.

XVI. Великая мечта

Утром следующего дня, проснувшись с восходом солнца, Гент поспешил в сад, где увидел Ливингстона, гуляющего среди деревьев. Поздоровавшись, он заметил, что путешественник в хорошем расположении духа; Ливингстон стал рассказывать об Уиджиджи, юмористически рисуя местные нравы и обычаи.

С своей стороны Гент поведал ему различные приключения: в Зимбауэни, с арабами, выстрел Шау и многое другое.

— Да, да, несомненно, он хотел убить Стэнли, — заметил Ливингстон. Затем он перешел к зимбауэнским заговорам: — Это странная, да, очень странная история, Гент! Арабы вообще деспоты и нахалы. Страна ненавидит их. Они возвели работорговлю в систему, у них есть центры, разветвления, тысячи агентов… Вот я расскажу вам о Маниуэме; эта страна граничит с областью Урда; до сих пор ни один европеец не был еще в тех местах.

Меня смешивали с арабами; я объяснил свою принадлежность к совершенно особой белой европейской нации, не имеющей с арабами ничего общего. Тогда они доверились мне, и я узнал много новых вещей.

За невольников Маниуэмы дают высокую цену: они светлокожи, стройны, красивы, прилежны и искусны в ремеслах. Они делают ткани из волокнистых растений и окрашивают их красками. На маниуэмских женщинах охотно женятся кровные арабы; и вообще эти племена стоят более высоко в умственном отношении, чем другие племена Африки.

Между тем совершенно неизвестно употребление огнестрельного оружия; выстрел панически пугает их. Поэтому небольшая шайка арабов, вооруженных винтовками, может ограбить целую область и увести с собой все взрослое население.

Последнее время арабы по оплошности продавали им ружья, порох и научили стрелять, подготовив этим самим себе ряд энергичных сопротивлений, а теперь стали преследовать, даже убивать тех, кто продает туземцам оружие. Вообще низость, жестокость и жадность арабов делают их объектом всеобщего туземного отвращения.

В саду показалась черная физиономия Кумилаги, негритянки, кухарки Ливингстона. Она звала:

— Господин, идите есть, завтрак и кофе поданы. Все остынет.

— Иду, иду, Кумилага, — сказал Ливингстон, — пойдемте, мистер Гент, аппетит у вас, слава богу, хороший, не то что у меня.

На завтрак были сыр, масло, пирожки, лесные сливы, сливки и кофе.

На уютной террасе было огненно-светло от поднявшегося над озером солнца. За завтраком доктор говорил о богатствах Маниуэмы, ее медных залежах, золотоносных ручьях, плодородии и прекрасном климате. Когда стали курить и пить кофе, Гент заговорил наконец о своем плане:

— Если бы вы задали себе вопрос, сэр, не одна ли простая благодарность и уважение к вашей личности привели меня сюда, — вы не много ошиблись бы. К счастью, этому сопутствует еще одно обстоятельство, о котором я не говорил вчера по позднему времени. Это обстоятельство вот какое: на южном отроге Руфутских гор, к югу от Зимбауэни и милях в ста пятидесяти от Багамойо, я нашел клад, скрытый в искусственной пещере.

Гент описал клад, приблизительные размеры его и показал Ливингстону несколько бриллиантов. Ливингстон был заинтересован в высшей степени: осмотрев камни, он сделал знак, приглашающий продолжать, и, убрав драгоценности, Гент снова заговорил:

— Вы знаете мое отвращение к богатству. Нормально это или ненормально — вопрос другой. Но к тому времени, когда я нашел сокровище, я все сильнее и сильнее стал чувствовать, что моя жизнь лишена большого содержания, лишена такой деятельности, которая, вполне захватив меня, наполнила бы ее удовлетворением.

Что-нибудь одностороннее, например благотворительность, покровительство наукам, искусству, не дало бы мне, говоря откровенно, никакого удовлетворения. Я помирился бы лишь на деле, задевающем все проявления жизни, равно духовной и материальной. Начав думать в этом направлении, я вспомнил вас.

…Год тому назад в Европе ходили слухи, и даже была уверенность, что вы погибли… Но я вспомнил о деле вашей жизни и понял, что, обратив богатства Руфутской пещеры по руслу открытий, связанных с путешествиями, я коснусь всей жизни земли, войду в прикосновение с самыми разнообразными сторонами человеческой деятельности — промышленностью, медициной, наукой, прикладной и отвлеченной, географией, этнографией, филологией, ботаникой, музыкой и поэзией, природой и приключениями, живописью и театром, литературой всех родов — одним словом, со всем движением человечества. И я представил себе человека, способного стать главой такого дела…