Сокровище Харальда

И не случайно, наверное, она после этого еще десять лет не выходила замуж. Почему? Дурная слава отпугивала знатных женихов? Или… она ждала, что Харальд вернется за ней? Он обещал вернуться, когда сам Ярослав почтет за честь породниться с ним, а она пообещала ждать… И не дождалась совсем немного — какой-то год. И то — ей было двадцать восемь лет. В такие годы простые бабы по восемь-десять детей имеют и похожи на старые беззубые развалины. Она не могла дожидаться дольше, тем более что нашелся жених из Польши, которому ее родство с немецкими графами подошло как нельзя лучше.

Елисава села на ближайшую скамью. Ее не держали ноги. Она закрыла лицо руками, не желая глядеть на белый свет. Ей хотелось умереть или хотя бы заснуть, как богиня Леля в кощуне, до весны…

— Эллисив… — раздался рядом с ней голос, хриплый и почти неузнаваемый. — Послушай… Посмотри на меня…

— Яне могу… — еле слышно ответила Елисава, не столько узнав, сколько догадавшись, кто к ней обращается. — Я не буду больше ни смотреть на тебя, ни слушать.

— И правильно, — вставил Эйлив, чье крушение обернулось почти торжеством. — Харальд, я слышал, пел свои стихи — так, скорее всего, он их Добруше сочинял, а не тебе!

Стихи… В самом деле, там не было имени девы, к которой так стремился скальд. Его и не должно там быть. Нанна ниток, Герд из Гардов — так он ее называл, потому что женщин всегда называют каким-то кеннингом. А кеннинги подходят кому угодно. Это Елисава решила, что Герд из Гардов — это она, и Харальд ей так сказал. Но он мог, когда складывал эти строчки, думать о Доброгневе — для стиха это все равно.

— Эллисив, послушай…

— Я слишком долго слушала тебя. Но ты никогда не говоришь правды.

— Я скажу тебе правду.

Харальд опустился на колени возле нее, взял ее руки и силой отвел от лица. Елисава отвернулась, не открывая глаз, но он заговорил, глядя ей в лицо:

— Я скажу тебе правду. Поверишь ты мне или нет — твое дело, но я скажу. Да, у меня была любовь с Доброй, когда я жил в Кёнугарде. Ты была ребенком, а она — взрослой Девушкой. Я хотел ее — сам не знаю зачем, но кто из мужчин это знает? Я понимал, что она мне не подходит в жены. Ты подходила мне лучше. Я не посмел признаться Ярислейву и посватался к тебе. Я догадывался, что скорее всего он мне откажет…

— О Боже! — Елисава в отчаянии, осененная новой мыслью, попыталась вырвать руки, но он не пустил. — Ты ведь мне рассказывал… о Марии! Ты сам сказал, что сватался к ней, зная, что тебе откажут, потому что хотел не жениться, а чтобы Зоэ от тебя отвязалась! И ко мне ты сватался, чтобы от тебя отвязались с Добрушей!

— Тогда — да! — резко подтвердил Харальд и тряхнул ее руки.

Княжна поневоле взглянула на него. В его глазах были гнев и решимость, и она, словно завороженная, продолжала смотреть ему в лицо.

— Я десять лет мечтал вернуться к ней, и обещал ей это. А она обещала меня ждать. Я присылал мои сокровища, чтобы и Ярислейв, и она знали, что я выполняю свои обещания — добываю богатство и славу. А потом я вернулся и узнал, что она уже год как вышла замуж и уехала в Польшу. Я узнал, что никто не принуждал ее к этому браку, она согласилась сама. Я собирался ехать в Польшу, чтобы найти ее, посмотреть ей в глаза… Но не поехал. Потому что я увидел тебя! За десять лет ты перестала быть ребенком! Десять лет назад мне было не на что смотреть, но с тех пор ты сильно изменилась! Ты стала самой прекрасной женщиной, которую я знал. Ты стала лучше той Добры, которую я помнил. И я никуда не поехал. Мне никуда больше не нужно было ехать, потому что единственная женщина, которая мне нужна, находилась в Кёнугарде. Эта женщина — ты, Эллисив. Я лгал тебе о том, чтобы было десять лет назад, но я не лгу о том, что есть сейчас. И ни Эйлив, ни император Микаэль, ни Фенрир Волк не смогут опровергнуть мои слова. Ты вправе отказать мне. Но если ты откажешь… Если я потеряю тебя, я потеряю гораздо больше, чем все золото Миклагарда. Решай, Эллисив. Я клялся, что не стану тебя принуждать. И я не буду этого делать. Все зависит только от тебя.

Он отпустил ее руки, встал и отошел. Как во сне, Елисава поднялась и пошла прочь из гридницы.

— Эллисив! — окликнул ее Харальд, и она обернулась. Он стоял на том же месте, держа в ладони свой золотой крест со смарагдами. — Я не знаю, какое решение ты примешь. Но я даю тебе клятву, — он сжал крест в ладони, — я клянусь Богом, который все создал и всем правит, перед всеми этими людьми, перед моей дружиной и твоими братьями, памятью моего брата, святого Олава конунга, что никогда не назову своей королевой никакую другую женщину. Только тебя одну.

Но Елисава уже была не в силах оценить значение этой клятвы. Ничего не ответив, она вышла.

На лестнице, поднявшись на несколько ступенек, княжна вдруг обессилела и привалилась к перилам, а потом поползла вверх, едва переставляя ноги, будто древняя старуха. Ей хотелось плакать, но слез не было, тело налилось тяжестью, в голове была гулкая, мучительная пустота.

Соломка и Завиша, выбежав вслед за княжной из гридницы, подхватили ее под руки и почти волоком потащили наверх. Там ее уложили, освободили от очелья и ожерелий, и под причитания Буденихи Елисава наконец разрыдалась — от напряжения, которого больше не могла выносить.

Глава 22

Ни в этот, ни в следующий день Елисава не выходила в гридницу. Вечером и утром Харальд просился к ней, уговаривал выйти хотя бы в сени на несколько слов, но Елисава не могла его видеть. Ее навестил Владимир, спрашивал, чего она хочет и что ему теперь делать, но Елисава снова принималась плакать и отвечала, что ничего не знает. Она не могла простить Харальда, но, как ни странно, гнать его прочь с решительным, теперь уже окончательным, отказом у нее не хватало духу. Слишком она привыкла к тому, что их судьбы связаны, и не могла поверить, что ее жизнь разбита.

— Да ладно тебе! — утешала Елисаву невестка, жена Владимира, молодая княгиня Милогнева, баюкая своего полугодовалого сына Ростишу. — Подумаешь, великое дело! Мужики — они все такие, сколько волка ни корми, а он все равно… козленочком станет. Других Господь не создал, Сварог не вылепил, так что надо как-то с этими жить. Да и что печалиться-то? Он же не тебе со стрыйкой изменил, а стрыйке с тобой — гордись, золовушка, какого справного мужика отбила!

— Есть чем гордиться, — вяло отвечала Елисава. — Я же на восемь лет моложе, не маков цвет, но и не колода замшелая.

— Да ты и есть самый маков цвет, ягодка ты наша ненаглядная! — приговаривала страдающая не меньше княжны Будениха. — Да где такую красавицу еще найдешь! Леший его знает, на кого он там раньше поглядывал, а как увидел тебя, какой ты стала, калинушка моя румяная, сразу все прежние девки из памяти вон!

— А ты что скажешь? — Елисава обернулась к няньке. — Я девчонкой тогда была, не понимала ничего, но ты-то знала!

— Да были разговоры. — Будениха вздохнула. — Все девки и бабы наши теремные ведали — Владимировна совсем ума лишилась от варяга этого. Сама я видела раз, как они в сенях с ним обжимались. Боялись: дойдет до князя — грозы не миновать. Это ключник Чернега выдал. Злой мужик был, завистливый, прямо желва, а не мужик, не любил у нас его никто.