Сокрытые в веках

Рене умолк. Нависла напряженная тишина. Затем один из незнакомцев вышел вперед, оглядел группу у костра и коротко приказал:

– Следуйте за нами.

– Пошли, – негромко сказала Метта, – не будем испытывать судьбу.

Они послушно собрали вещи и в окружении безмолвного конвоя вступили под своды плотного полога леса.

Шли они минут двадцать по неприметным тропам, среди сплетения лиан и высоких кустарников, огромных древовидных папорoтников и стройного бамбука, сквозь царственный делоникс и остролистный панданус, благоухающие в лунном свете. Неожиданно джунгли расступились, и отряд оказался на безлесом всхолмье, где поодаль друг от друга стояло несколько бамбуковых хижин, крытых соломой. Между ними разгуливали вооруженные люди. Без всяких объяснений арестованных затолкали в одну из хижин, связав им предварительно руки за спиной, заперли дверь и удалились, оставив охранника у входа.

Ургонд был привязан в углу веревкой за шею.

– Где же твой Алнонд? – недовольно спросил Рене. – Все время плыл за нами, а когда нужно, его нет.

– По ночам он общается с Великой Матерью и в это время ничего не слышит, – вступилась за отца Метта. – Кроме того, что ты предлагаешь, чтобы он пришел и спалил весь остров, вместе с нами в придачу? Я смогу связаться с ним через несколько часов, и поверь – его мудрый совет будет намного полезнее, чем применение силы.

Дверь отворилась, и вошел один из тюремщиков.

– Ты и ты, – сказал он, указывая на Метту и Рене, – идите за мной.

– Присмотри за Ургондом, – шепнула Метта Доменгу. – Не бойся, пока нас убивать не собираются. У них что-то другое на уме.

Они спустились с холма, потом снова поднялись по отлогому склону следующей возвышенности. Наконец их подвели к добротному дому, стоящему среди больших пальм. По дороге Метта обнадежила Рене:

– Если дело примет плохой оборот, я смогу за нас постоять. Пока же сохраняй спокойствие и ни с кем не спорь. Посмотрим, чего они от нас хотят.

Хмурый проводник сказал что-то стражу у двери, и пленных пропустили вовнутрь.

Они вошли в неожиданно богато убранную комнату, устланную коврами. Напротив, на низкой софе, среди расшитых золотом и серебром подушек, полулежал человек, одетый во все белое. Лицо его было закрыто покрывалом так, что были видны одни глаза, на руках он носил тонкие матерчатые перчатки, тоже белые. Человек курил кальян, опустив бледные веки. Он не повернул головы, когда ввели Метту и Рене. Они стояли и ждали окончания затянувшейся паузы. Наконец хозяин дома поднял голову и остановил на них мутный и холодный взгляд. Он кивнул охраннику, и пленникам развязали руки.

– Я вижу, вы европейцы, – заговорил он хриплым, переходящим в свист голосом, глядя на светловолосого Рене.

– Да, я француз, – ответил тот, – а это моя жена, и прошу отнестись к ней с уважением.

– Вот как, – вдруг заговорил по-французски его собеседник. – Как вас зовут, мадам? Где вы живете? Сколько вам лет? – забросал он Метту вопросами.

Она растерялась и беспомощно посмотрела на Рене. Вопросы она, конечно, поняла, но как ответить не знала. Скрипучий смех, сменившийся приступом кашля, прорезал наступившую тишину.

– Не пытайтесь меня обмануть, мсье, – снова перешел на английский человек в белом. – Прежде чем мы продолжим нашу беседу, хочу представиться. Здесь и повсюду меня называют Белым Шейхом. Вам это имя вряд ли что-нибудь скажет, но поверьте, очень многих оно приводит в трепет. А вас как прикажете величать? – насмешливо осведомился он.

– Меня зовут Рене Мартен, – ответил последний, все еще пытаясь спасти положение, – а это Метта. Она не француженка. Мы поженились совсем недавно, поэтому она еще не знает языка.

– Я вижу, что она слишком молода. Думаю, вы мне лжете, мсье Мартен, – не купился человек, назвавшийся Белым Шейхом. – Подойди ко мне, девочка, сядь рядом.

Метта исполнила его просьбу, или скорее – приказ, и присела на край софы.

– Какие красивые, какие удивительные волосы, – произнес хозяин, точно в раздумье. – Никогда не видел таких ярких красок. Как можно сотворить такое?

– Это мои натуральные цвета, – сообщила Метта, не знавшая, что такое ложь.

Белый Шейх недобро сощурился.

– Один лжет, другая считает, что со мной можно шутить, – сказал он с угрозой и схватил Метту за запястье крючковатой рукой в перчатке. Все его показное благодушие мигом слетело. На них глядели злые колючие глаза, голос стал еще более глухим и неприятным. – Зачем вы пожаловали на мой остров? Что вы здесь вынюхиваете? – прошипел он, обращаясь к Рене.

– Ничего мы не вынюхиваем, – обиделся тот. – Мы заехали на остров случайно, по пути на Борнео. У нас очень важное дело. По какому праву вы нас задерживаете? Хотя, догадываюсь: вы – террористы. Будете нами шантажировать французское правительство?

Белый Шейх передернулся.

– Нет, мсье Мартен, – ядовито процедил он, – мы не террористы. Я осуждаю террор. Настоящий мужчина не мстит женщинам и детям. Это делают только грязные шакалы, позорящие доброе имя мусульманина.

– Как специалист, могу вас заверить, что шакалы такого не делают, – дал справку Рене, – на это способны только люди.

– Не называйте людьми нелюдей, – гневливо отозвался Шейх. – Мы сражаемся с врагом лицом к лицу, но, – он хитро усмехнулся, – для разнообразия было бы неплохо пристрелить одного болтливого француза.

Охранник за спиной у Рене угрожающе придвинулся, и тот решил благоразумно смолчать.

– Та-ак, – с издевкой протянул Белый Шейх и повернулся к Метте, по-прежнему больно сжимая ей руку, – твой дружок решил играть в молчанку. Может, ты мне что-нибудь скажешь?

И тут он увидел ее глаза. Из их бездонной глубины лился мягкий золотой свет. Он проникал в душу, заполнял ее до краев и согревал измученное сердце.

– Ты болен, – сказала Метта, – ты думаешь о смерти, и еще … – она умолкла, вглядываясь во что-то, доступное лишь ее внутреннему взору, – я вижу горячие пески, море желтого песка; в нем волны-холмы. Они протяжно поют; раскаленный песок стекает с их вершин и змеится по бескрайнему светлому простору…

– Светлому простору… – как эхо повторил Белый Шейх. – Это пустыня и барханы. Там моя родина.

Глаза его не видели Метты, он был далеко, там, куда стремилась его душа, куда все время возвращались мысли, где жаждал он очутиться хотя б на миг, чтобы вобрать всей грудью обжигающий воздух, как глоток воды, а уж тогда можно было и умереть, да только он давно запретил себе появляться в родных краях и вот теперь погибал здесь, на чужбине, среди прекрасных, не радующих глаз морских просторов, среди нежеланной роскоши цветущих джунглей, мстя самому себе за свое несчастье.