Солдат Берии. 1418 дней в рядах войск НКВД по охране тыла Красной Армии
Шрифт:
– Есть, проделать проход!
Поползли мы развернутой цепочкой, оставляя за собой широкие рваные борозды. Рыхлый снег набивался за ворот, лез в рукава. Я как-то умудрился потерять рукавицу, но, разгоряченный выполнением поставленной передо мной задачи, даже не почувствовал, что рука голая.
Левее проволочных заграждений палили из винтовок по мишеням другие отделения. Справа целый взвод задорно кричал «ура», атакуя ближайшую высоту. Воздух будто звенел от этого крика и винтовочных выстрелов. Мне и вправду представилось, что здесь разгорается страшный бой, враг где-то рядом, ловит меня на прицел. И я, глубже зарывшись в снег, не поднимая головы, ножницами яростно резал проволоку. Ребята уже поднялись, а я все резал, резал…
Отделение получило
В комендатуру вернулись в полночь. Шинель покрылась тонкой хрустящей коркой. Брюки, гимнастерка, подшлемник – мокрые, как после стирки. Портянки пристыли к стелькам сапог. Все это надо высушить, отмять, чтобы завтра не выглядеть истертой мочалкой.
Пока сушил обмундирование – свое и сослуживцев, времени минуло немало. Казалось, успел только-только вздремнуть, как прозвучал сигнал «Подъем!». И снова в строй… Рост тоже обязывает не забывать о себе, в строю бойцы отделения равняются на грудь четвертого, а отсчет, как известно, начинается с правофлангового.
Прошло еще несколько дней, и пограничная жизнь резко сократила лимит времени на отдых и сон. Жаловаться на это некому, если знаешь, что опасность крадется к тебе и к твоим товарищам сквозь снежную метель. Речь идет о событиях, весть о которых застала нас в красном уголке комендатуры.
Распахнулась дверь, и на пороге показался старший политрук Зыков. Быстрый в движениях, поскрипывая ремнями, он приблизился к столу.
– На Карельском перешейке обстреляны наши заставы…
В зале скрипнули стулья, а комиссар сипловатым голосом продолжал:
– Финская военщина, опираясь на внутренние реакционные силы, ведет дело к войне, ставит под угрозу Ленинград. В ее авантюре заинтересованы Германия, Англия, США…
Появился дежурный по штабу отряда:
– Всем, в полном боевом, на выход!..
Через несколько минут резервная застава комендатуры повзводно начала выдвигаться на усиление застав первой линии. Наше отделение было направлено на одну из застав. Шли на лыжах по глубоким нетронутым сугробам. В казарме заставы нас встретил плечистый, смуглый, с пистолетом на ремне лейтенант Лужин. Это был начальник заставы. Он коротко познакомился с новичками и тут же прикрепил к каждому из нас опытного пограничника. Ко мне подошел белокурый скуластый пограничник третьего года службы.
– Липаев Федор, – назвал он себя. – Карел я, но родился и вырос в Мурманской области. До призыва в армию – олений пастух. Тундра – дом мой, костер – брат мой, тайга – мать моя!
Он уяснил задачу и повел меня в каптерку – получить полушубок, сумку с гранатами и пузырек с бензином.
– Не забудь в случае чего на затвор бензинчику капнуть. При сильном морозе затвор заедает, а бензин не дает, – пояснил Липаев.
Встали на лыжи, спустились в лощину. Здесь скольжение хорошее – чуть толкнешься, и ветер в ушах свистит.
Липаев с беспокойством то и дело посматривал на запад. Вдруг он сдвинул с подбородка подшлемник, стряхнул с воротника мелкие, точно горошинки, сосульки, печально проговорил:
– Пурга, тезка, под утро большой будет и мороз нажмет! Ох, и морозы же в этом году будут!..
– Откуда тебе известно? – спросил я.
– Карел знать может, какая погода будет за неделю вперед, – ответил он и, помолчав, пояснил: – Гляди, сыпь редкая, совсем редкая сверху летит. Откуда она берется? Мороз воздух выжимает, сухим его делает. Это значит – силы подкрепить нам хочет. А на западе, где солнце спряталось, смотри, как небо подгорает: беда может быть и людям, и зверям, и птицам, когда пурга залютует. Это доброе солнце предупреждает…
Я глянул на запад не потому, что поверил Липаеву, а просто так. На Кольском нахожусь второй месяц, а солнца путем не видел.
Наскочил ветер. Сухой мелкий снег, словно бисер, посыпался на лыжню. Поземка, волна за волной, поползла по пасту,
и перед нами стала вырастать белая мгла – хоть глаз выколи. Но Липаев не сбился с пути, и мы точно вышли к назначенному пункту. Здесь мы встретились с группой младшего лейтенанта Иванова.– Будем продолжать движение на левый фланг, – объявил командир группы. – Разведчиков наших прижал противник. Смотреть в оба, возможно, нас ждут «кукушки».
Над лесом взметнулась ракета. Она расколола черный небосвод и, оставляя за собой кровавую полосу, погасла. Группа залегла.
Меня и еще двух товарищей из числа опытных пограничников назначили в дозор. Первое боевое задание. Густым чапыжником мы ушли от своих метров на двести. И тут мне захотелось показать себя смелым и решительным. Захотелось, а боевого опыта еще не было. Несусь в ту сторону, откуда взметнулась ракета. Эх, молодость, молодость, как много в тебе задора и энергии и как до обидного недостает опыта, умудренности. Один необдуманный шаг. И вот расплата…
Впереди, как мне казалось, блеснула молния. Меня качнуло, в ушах словно звон колокола. Справа что-то затрещало. Я упал, прижал к плечу винтовку. На глаза наплывало что-то теплое, а винтовка качалась и вздрагивала в руках. Помню, что стрелял в сторону противника. Стрелял и отползал влево, потом вправо, опять влево…
Красные, зеленые, оранжевые круги вертелись, плясали перед глазами. В горле першило. Полушубок казался тяжелым и тесным. Жадно, горсть за горстью, глотал сухой снег. Трудно было понять, где наши, где противник. Присел под кустом. В мозгу проскользнула тревога: «В пургу ночью можно заблудиться». Только бы не уснуть… И тут перед взором моим вместо леса распростерлась черная шаль вспаханного поля. А в ушах моих настойчиво и ласково зазвучал голос отца: «Вставай, сынок, вставай! На пашню идем… Вставай!» И вот уже сивый конь спокойно тащит плуг, который я напряженно держу цепкими руками. Меня наставляет отец: «Плуг свободней держи да поглубже, сынок, бери. Там земля сочнее». Полуденное солнце жарко палит. Но вот его закрывает совсем маленькая тучка, и крупные капли дождя хлещут меня по щекам…
Очнулся. Вытер лицо ладонью. На пальцах кровь – ранен в голову.
В госпитале врачи подтвердили мою догадку – был ранен в голову осколком гранаты. Вот куда унесла меня неосмотрительность – под бросок гранаты. И как тут не сказать: дурная голова ногам покоя не дает. На этот раз самой голове досталось больше, ноги и руки уцелели. Такой урок, как говорится, разуму впрок.
Вернулся в строй после перемирия. На советско-финляндской границе стало тихо.
Меня назначили в хозяйственный взвод, где отслужил восемь месяцев с предельно сокращенным лимитом времени на отдых: почти круглые сутки на побегушках, даже после отбоя поднимали то по распоряжению начпрода – на кухне не хватало дров, то по приказанию оперативного дежурного – помещение не прибрано, а завтра ожидается высокое начальство… Да мало ли предвиденных и непредвиденных срочных дел, которые должны выполнять бойцы хозяйственного взвода. Получалось чуть ли не круглосуточное дежурство по четным и нечетным числам. Стал привыкать к такому порядку службы. Не зря же говорят: привычка – вторая натура.
Усталому полено под головой мягче подушки. Помню, приткнулся я как-то к косяку дверей каптерки и вздремнул. Угол косяка не дает свалиться голове ни вправо, ни влево, а если кто дернет дверь, то не застанет меня дремлющим, я уже на ногах – не придерешься. И что бы вы думали, привиделся сон, будто уговаривают меня пограничники с передовой заставы: «Бросай, Федор, свой хозвзвод и просись к нам. Здесь нужен твой размах рук, ведь ты теперь уже обстрелянный…» А наяву и хитрость моя подвела.
– Не спишь, Васильев? – строго спросил комвзвода, тряхнув меня за плечо. – Собирайся. Приказ – откомандировать тебя в распоряжение лейтенанта Козюберды. В разведку отзывают. Говорят, сегодня же начальника погранвойск округа пойдете сопровождать вдоль границы. Липаев за тобой прибыл. Счастливо, Васильев! Жаль, ты заголовок к стенгазете не успел закончить…