Солдат императора

– Меня зовут Пауль, – подсказал я, усаживаясь рядом.

– Да ладно, не бери к сердцу, у меня таких, как ты, целая сотня, поди всех запомни. А главное, – ротмистр наставительно поднял палец, – зачем? Все равно из двадцати двух сопляков, что пригнали в мою любимую роту, из похода вернется дай бог десяток! Вот их-то я точно запомню!

– Ты смотри, – вставил один из ландскнехтов, я не помнил его имени, хотя он происходил из того отряда, что оказывал мне гостеприимство в корчме «Герб Эрбаха», – ты смотри, – повторил он, – а парень-то становится человеком понемногу. Дублет, бычья кожа, красота! Тебе бы еще шляпу с пером, будешь совсем как солдат! – У этого-то суконный берет украшало щегольское перо, кажется, фазанье.

– Хватит уже, а? – встрял третий из соседней роты. – Давай, кто пожрал, пойдем девок найдем? А то скучно.

На призыв откликнулись сразу три голоса с разных концов стола:

– Отцепись, дай похавать.

– Попожжа.

– Ха, помнишь, как французский насморк мышьяком травил, а?

– Ладно вам, как же без девок! Подумаешь, насморк, один хрен скоро помирать! – Идея раскрепоститься сексуально, видимо, накрепко засела в голове солдата.

– Девки – это хорошо, – согласился ротмистр, – да только завтра подъем ранний – полковая маршировка!

– А чего сразу помирать-то, – задал я наводящий вопрос, жуя мясо, кстати, отменно прокопченное, но очень жесткое.

– Так ведь война, паря! – ответствовал ротмистр.

– Это понятно, так ведь не первый раз, авось пронесет! – подначил я.

– Э-э-э, война войне рознь, – он почесал бороду, задумчиво рыгнул и пустился в долгожданные пояснения: – Ты, парень, в войсках впервые, на войне не бывал, ведь так? – И, получив утвердительный кивок, что, мол, точно, не бывал, продолжил: – Война разная бывает. Иной раз от хвори какой или обычной дристотни на походе народу больше дохнет, чем от вражеских пик. Все бы ничего, но нынче нас ждут швейцарцы, а значит, быть Плохой Войне, – офицер сделал такое лицо при этих словах, что иначе чем с заглавной буквы их было не воспроизвести: Плохая Война!

– Это что значит?

– Пленных не будет, вот что это значит! У нас со швейцарцами давние счеты. Они нас в грош не ставят, говорят, что ландскнехты только коров трахать могут, а никак не воевать. А все отчего? – На сытый желудок Курт умел бесподобно задавать риторические вопросы. – Козопасы нас давным-давно воевать учили на свой манер, еще во времена молодости нашего доброго императора Максимилиана, пусть земля ему будет пухом. А потом так получилось, что воевать мы стали не хуже, и нанимать нас стали не реже чем швейцарцев. Вот они и посчитали себя обкраденными. И кем! Германскими скотоложцами! С тех пор как ни сойдемся – резня. Швейцария, что там говорить, добрых солдат рождает. Дерутся как черти. И в плен никого не берут. А уж нашего брата просто как свиней режут. Так что у нас с ними дельце есть, – и бравый воин опрокинул в глотку остатки вина из своего дорогого серебряного кубка, – а еще, шесть лет назад, э-э-э-э-э, все верно, шесть, мы им перца под хвост насыпали. Все там же, в Богом проклятой Италии. В 1516 году под местечком Мариньяно [12] . Они с французишками нашу позицию в лоб взять не смогли. Как ни тужились. Насыпали им свинцовых слив из аркебуз полные подойники, ха, и из пушек добро угостили. Пусть знают наших! Словом, поле наше – победа наша. То-то радости было! Но до настоящего дела так и не дошло, швейцарцы теперь окончательно на нас злые. Чует мое сердце, в эту кампанию все решится. Сойдемся с ними грудь в грудь, кто кого, вот тогда не зевай!

12

Ротмистр ошибается. Сражение при Мариньяно имело место в 1515 году.

Озабоченный солдат пробурчал что-то вроде: «Ну-сколько-можно-пойду-конец-парить». После чего в самом деле ушел. С ним удалилась группа ландскнехтов, которые давно собирались пойти играть в кости.

Возле нашего стола собралась изрядная толпа, человек с полсотни, а то и больше. В основном новобранцы, не бывавшие, как и я, в настоящем деле. Сплошь молодые лица, на которых читались страх и любопытство. Страшные швейцарцы казались такими далекими, а интересные байки про чужую смерть прямо сейчас будоражили воображение. Я в полной мере ощутил в себе то же самое чувство и попытался отмести его как недостойное. Тем более что мой интерес был вполне утилитарным.

– Господин ротмистр, – спросил я, – а нельзя ли подробнее? Интересно знать, что они за люди, эти швейцарцы, как воюют, есть ли слабости у них? Нам же скоро вместе в бой.

– Это даже я тебе точно не скажу, – ответил Курт, – беда в том, что мало кто из товарищей, что здесь собрались, видались с ними в большом деле. Это надо у старого Йоса поспрошать. Он лучше расскажет. Гы-гы-гы, если у тебя уши раньше не скиснут, гы-гы-гы, – и он рассмеялся, довольно злорадно, надо сказать.

– Я все слышал, Курт Вассер, – раздался хриплый, сорванный голос из-за соседнего стола, – чтоб у тебя селезенка лопнула! – К нам шел невысокий, кряжистый старик, совершенно седой. Ветеран, сразу видно. Лицо его было покрыто черными точками, какие, как я знал, бывают при близком пороховом взрыве, правый глаз был наполовину прикрыт из-за багрового шрама от брови до щеки. Другое мужское украшение пересекало половину шеи. Даже непонятно, как с таким ранением он умудрился выжить. Одет ветеран был в шелковый желтый фальтрок [13] , отделанный злототкаными парчовыми лентами, четырехчастный разрезной берет с павлиньими перьями и узкие черные чулки. На широкой, вышитой золотыми буквами перевязи висела длинная сабля с витой гардой.

13

Faltrok – распашное приталенное одеяние с длинным плиссированным подолом. Изначально являлось надоспешной одеждой. С 1510 года превратилось в модный дорогой аксессуар, который не стеснялись носить даже при императорском дворе.

Колоритный старик растолкал новобранцев и уселся на стул. Ему тут же поднесли кувшин вина. Он промочил горло и начал свою речь. Все, включая бывалых офицеров, почтительно помалкивали, предвкушая интересный рассказ. Как оказалось – не зря.

– Ты, Курт, повоюй с мое, а потом рот разевай, твою мамашу растак. Мне шестьдесят три стукнет этим маем, а я с пикой в первом ряду до сих пор стою. И так уже сорок лет! Я, черт возьми, заслужил, могу говорить сколько хочу, потому что слова мои – золото! Чепухи не несу, а изрекаю умные вещи, не то что некоторые. Во-о-от, а уши от знания киснут только у дураков, таких как ты, дорогой мой товарищ! – старый Йос говорил медленно, неприятно поводя подбородком в сторону. Надо полагать, ранение в шею даром ему не прошло и оставило не только роскошный шрам.

Он уселся поудобнее и перестал обращать внимание на откровенно зубоскалящего ротмистра, которому явно было что сказать насчет того, что Йосовы слова – «золото».

– Мариньяно – тьфу! – сказал Йос веско. – Ни гордости, ни радости от такой победы. Что за дело? Отсиделись за бруствером, постреляли в свое удовольствие. Только и пользы, что знатную добычу потом с трупов и пленных поснимали!

А со швейцарцами кровный счет у нас пораньше начался. Кончай, сука, лыбиться, а то смотри, морда треснет! – Это он все-таки окрысился на Курта, сидевшего напротив подперев голову и радостно скалившегося. – Пораньше, твою мать! Тебе, малец, сколько годков? Двадцать? Ну да, ты тогда еще свисал мутной каплей с конца своего папаши, а старый Йос уже топтал поля сражений и носил пику.

Дело было в тот год, когда доброй памяти кайзер Макс [14] снова задумал присоединить швейцарские кантоны к своему австрийскому домену. Швейцарцы уже тогда смотрели на нас косо. Да и мы в долгу не оставались. Учителя хреновы. Уже в 1487-м, когда мы вместе надрали задницу венецианцам, в одном лагере селить нас было опасно. Никакие угрозы нас не останавливали. И их тоже. Только дай повод – готово дело, поножовщина. До таких побоищ доходило! Или отловить ночью пьяного козопаса и прирезать – запросто. И виселицей нас пугали, и плетьми, да все без толку. Легче было раздельные лагеря выставлять. Но дрались они хорошо. Было чему поучиться, что и говорить. Всегда в атаке, храбро и яростно. Зарезали товарища? Плевать, наступи на него, шагай дальше и коли! – Смотреть на разошедшегося перед благодарной аудиторией старого солдата было занятно. Недостаток мимики на изрубленном лице он замечательно восполнял жестикуляцией. В результате рассказ его по-настоящему завораживал:

14

Старый ландскнехт ошибается. В 1499 году, во время Швабской войны, Максимилиан I Габсбург еще не был императором, а только германским королем.

– Ну так вот. В 1499 году от рождества Господа нашего Иисуса Христа призвал кайзер на службу своих добрых ландскнехтов, и пошли мы воевать в швейцарские горы. Всем известно, кавалерам там развернуться негде, вся надежда на нас, на мать-пехоту. А по правде, против швейцарской баталии даже на самом ровном поле от конницы никакого, на хрен, толку. А уж в горах!

Сперва все удачно складывалось. Разгромили мы несколько замков. Разнесли из пушек стены, и будь здоров, взяли их на пики, чтоб я сдох. Так месяц прошел. Повернули мы на Цюрих, всей нашей армадой. И тут горцы расшевелились. Сообщает разведка, что движется к нам навстречу все конфедератское войско. Нам только того и надо. Пошли навстречу. Дорога-то одна, не разминуться. Ну и не разминулись. Встретились. Кто из ландскнехтов не помнит этого места? Деревенька Хард на берегу Боденского озера, прямо возле трижды проклятого города Брегенц.

Шел февраль, если я ничего не путаю, было здорово холодно. Кое-как отоспались и пошли на бой. Мы по славному обычаю построились в три баталии, уступом. Впереди – стрелки густой цепью. И тут смотрим: мама родная! Выходят из теснины сучьи козопасы. Красиво шли, гореть им в аду! Тремя колоннами, плотно, пик и алебард – лес; если яблоко упадет – точно напорется на острие! Знамена развеваются, барабаны гремят. Вел их тогда один вояка из Унтервальдена – Арнольд Винкельрид. Он, слышь, еще с нашим Георгом служил вместе, было дело… У нас ревет труба. Общая команда: «Стой! Равняй ряды!» Вперед пошли стрелки. И еще пушки выкатили. Дали залп, и еще один. И еще. Швейцарцы сперва почти бежали, а тут пошли медленно, чтобы, значит, строй не потерять. Ядра свищут, пули, болты арбалетные. Иные ядра целые просеки пропахивали. Глядишь, одно под ноги падает, от мерзлой земли рикошетит и, как лягушка, прямо в центр. А там только ошметки кровавые. Мясо, к кускам доспеха прилипшее. И брызги во все стороны. Пожалуй, с десяток сразу выкашивало. А им хоть бы что, только строй смыкают теснее. Все идут. В ответ, конечно, тоже постреливали, но все больше по нашим арбалетчикам, которые им здорово досаждали. Я тогда в главной баталии стоял, под знаменами самого кайзера Макса и отца всех ландскнехтов Георга фон Фрундсберга, дай ему бог сто лет жизни. Так вот не помню, чтобы до нас что-нибудь всерьез долетело.