Солдат революции. Фридрих Энгельс: Хроника жизни
Шрифт:
— Это дети пастора Гребера, они хорошие, дружи, пожалуйста, с ними.
«Хорошие дети» боязливо держались за руки. Неожиданно на них с разбегу налетел мальчишка, толкнул, засмеялся и побежал дальше. Это был сын купца Бланка. Из дверей школы вышел учитель чистописания Рипе, лысоватый, с маленьким жёлтым личиком и унылыми бесцветными глазами.
Сначала Фридрих принял его и других учителей за пасторов, потому что одеты они были в чёрные сюртуки. Он ещё удивился тогда: «Зачем их здесь столько?»
А господин Рипе вдруг начал лупить какого-то
В классе стояли чёрные парты и чёрная классная доска. Под огромным распятием — тоже чёрная учительская кафедра. Над доскою висел парадный портрет прусского короля Фридриха-Августа III. С потолка свисала газовая лампа. Учитель Рипе зажёг её, и она зашумела, как чайник.
Так начался первый урок.
А теперь, в октябре 1833 года, начинался последний учебный год в городском училище.
Братья Гребер, Бланк и Фридрих стали друзьями.
В первом классе Фридриху нравилось, когда учителя хвалили его. Евангелие он учил наизусть, в тетрадях старательно выводил красивые ровные буквы.
— Пошли после занятий побродим, — звал его друг Вилли Бланк.
— Что ты! — ужасался Фридрих. — На завтра ещё сколько учить!
— Да плюньте вы на этого зануду Рипе! — убеждал Вилли. — Мой отец говорит, что такого дурака надо ещё поискать.
— Господин Рипе ведёт праведную, богобоязненную жизнь, и тебе не пристало так говорить! — сердились братья Гребер.
Но всё это было в первом классе. Зато теперь, после трёх лет школы, как они потешались над тем же беднягой Рипе, как презирали обывателей-филистеров!
А филистерами оказались почти все взрослые в их городе. Передовые идеи века были им ненавистны. Филистеры не читали газет. По вечерам они увлечённо подсчитывали свою мелочную дневную выручку.
Главным филистером в Вуппертале был пастор Круммахер. Он так умел поучать прихожан, обращая лицо своё к всевышнему, проклинать грешников! Каждое слово пастора казалось таким же истинным, словно его произносил сам господь бог.
Однажды в кирке во время проповеди, когда пастор поносил членов общины за чтение книг, Вилли Бланк выпустил ему под ноги мышонка.
Этого маленького зверька он поймал у себя в подвале, а перед службой показал приятелям, вынув из кармана и зажав в кулаке.
— Мне могут сказать: роман написан христианином, значит, читать его можно? Я отвечу — нельзя! — гремел пастор. — Потому что книга эта нашёптывалась на ухо христианину дьяволом!
И в этот момент Вилли, сидевший на скамье с краю, незаметно опустил на пол мышонка.
Тот сначала замер, прижался к гладкой плите каменного пола, а потом вдруг побежал прямо в сторону пастора.
Пастор прервал свою речь. Мгновение он ещё вглядывался в мышонка, а потом закричал:
— Уберите! Уберите это немедленно!
Но никто не решался действовать. Да и попробуй поймай мышонка!
И тогда пастор, гроза прихожан, соскочив с кафедры, метнулся в сторону. А мышонок от испуга
тоже заметался и, желая спрятаться куда-нибудь, видимо, решил, что лучшее место — пасторские брюки…Когда он подбежал к ногам господина Круммахера, тот, всегда такой важный, визгливо причитая, помчался по проходу между скамьями к выходу на улицу. Самые серьёзные из прихожан с трудом удерживали улыбку.
После службы по городу прошёл слух, что сам дьявол пытался вмешаться в воскресную проповедь пастора Круммахера, подбросив в храм отвратительную тварь, но пастор доблестно изгнал зверя из храма и продолжил службу.
В тот же вечер отец позвал Фридриха в кабинет.
— Мы с тобой здесь вдвоём, сын, и твои друзья ничего не услышат. Скажи мне честно, кто из них напроказничал сегодня в церкви? — спросил отец, пристально глядя в глаза Фридриху.
Фридрих знал — врать грешно, но и выдать Бланка было невозможно.
— Я знаю, ты честный, правдивый мальчик. И сейчас ты не обманешь меня, — настаивал отец.
— Я знаю, кто, — с трудом выдавил из себя Фридрих, — но сказать не могу.
Это был первый случай, когда он не подчинился отцу.
А через несколько дней всё тот же Бланк принёс в училище книгу Гёте.
На уроке Рипе обучал их науке писать письма.
— Каждое письмо, — внушал он унылым голосом, — в зависимости от положения адресата в обществе уже с первых фраз должно нести оттенок возвышенного почитания или уважительного пренебрежения…
Он заставлял учеников зубрить эти обращения наизусть: кому положено писать «высокочтимый сударь», а кому — «милостивый государь».
— Наверное, за свою жизнь он, кроме письмовника, ни одной книги не прочитал! — говорил на перемене Бланк.
Перемена кончилась, и тут Рипе неожиданно приказал ученикам стоять возле своих мест.
— Что там ещё? — прошептал Бланк, сосед Фридриха по парте.
— Господа! Такое даже невозможно представить! Но… я подобрал под партой Бланка и Энгельса книгу Гёте! Мне страшно подумать, что вы читаете эту книгу, господа! Бланк, её принесли вы?
Вилли молчал.
За провинности отец до сих пор стегал его дома розгами, стегал угрюмо и жестоко.
— Пастору Круммахеру будет доложено о вас особо, Бланк. И с отцом вашим на собрании общины будет серьёзный разговор.
Бланк лишь беззвучно шевелил губами.
— Это не он, господин учитель, — сказал громко, неожиданно для себя Фридрих. — Это я! — И заметил удивлённый взгляд Бланка.
— Ах, это вы, Энгельс! Час будете стоять на коленях, остальным — садиться.
Фридрих пошёл в угол, куда ставили провинившихся.
После урока Рипе вручил Фридриху записку.
— Не думаю, что ваши родители обрадуются, прочитав её.
— Спасибо, Фридрих, — сказал Бланк, когда они вышли из школы. — Я пойду с тобой домой и всё расскажу сам, чтобы тебя не наказывали.