Солдат удачи

— Кловерелла…

— Ну?

— Можно, я ее оставлю у себя?

— Но вы же сказали, что это не годится для верующего.

— Да… Нет… Я не знаю.

Кловерелла снова сунула конфетку в руку мисс Хасс:

— Послушайте меня, вы, глупое создание. Эту вещь благословили смехом и весельем, которых дьявол не переносит. И вот что я вам еще скажу. Она не поможет, пока вы не выполните то, что от вас требуется.

— Что ты имеешь в виду?

— Научитесь быть веселой, и я обещаю вам, что это окупится сторицей. Ну, а теперь я пойду. Слишком много сказано для одного раза. Храните как следует эту конфетку, а когда встретите его, вспомните обо мне.

И Кловерелла исчезла. Флейта у ее губ издала победную трель, цыганка скрылась за деревьями, и только в ушах испуганной гувернантки продолжал звенеть ее крик:

— Прощайте, мисс Хасс!

— Нет, — сказал граф.

— Но, Джеймс…

— Энн, я сказал тебе, нет. Я не хочу, чтобы Джей-Джей здесь оставался. Ему уже давно пора устраивать свою жизнь. И потом, от него слишком много шума.

— Но его здоровье…

Граф взглянул поверх очков и нахмурился:

— Когда он перестанет пить так много, то поправится.

Граф и графиня Уолдгрейв находились в своей спальне в Строберри Хилл. Граф лежал в постели, удобно устроившись на кружевных подушках, и, как всегда, читал свою газету. А графиня сидела за туалетным столиком, расчесывая свои светлые волосы, и вглядывалась в зеркало, пытаясь обнаружить на своем лице следы прожитых лет.

Спальня была восьмиугольной формы, и ее называли «Трибуной» (это название ей дал сам Уолпол). Она находилась в одной из маленьких готических башенок замка, и Энн в порыве энтузиазма, когда она впервые вступила хозяйкой в этот дом, приказала обить стены голубым шелком. В результате получилось уютное гнездышко для любящих людей, в котором было особенно хорошо, когда за каминной решеткой весело потрескивал огонь. Она часто бывала недовольна своими детьми, которые рождались после того, как они с графом приятно проводили время в спальне, обитой голубым шелком, но сейчас она не могла допустить ни малейшей шутки со стороны графа.

— А знаешь, Джеймс, — сказала она, глядя на себя в зеркало, — ты кажешься таким старым, когда сердишься. Я всегда стараюсь сохранять спокойствие — так я выгляжу гораздо привлекательней.

— В самом деле? — произнес граф, не глядя на нее.

— Да, и кроме того, верно говорят, что глаза — это зеркало души. А если человек все время хмурится и косится, то нельзя обвинять людей, которые думают о нем, что в глубине души он скрывает что-то темное и дьявольское.

— Верно.

— Я от всей души надеюсь, что никто из детей не унаследовал от тебя этой привычки. Конечно, я не могу помешать бедному Джей-Джею вредить себе… Ох, подумать только, что с ним будет, когда он останется один!.. Но что, если тебе начнет подражать кто-нибудь из девочек? Мне страшно даже думать об этом.

— В самом деле.

— Да ты меня совсем не слушаешь.

— Слушаю. Ты сказала, что Джей-Джею не стоит оставаться в одиночестве при таких привычках, а я на это отвечу, что сейчас этот юный негодник окружен девицами легкого поведения и спиртными напитками и днем, и ночью. В Нэйвстоке ему будет прекрасно.

— Но ведь Эссекс так далеко.

— Вздор.

— Почему же так происходит, — произнесла Энн со вздохом (и в ее словах заключалась доля истины), — почему родители, которые в юности отличались самым вольным поведением, обращаются со своими детьми суровее других?

— Потому что, — ответил граф, откладывая в сторону свою газету, — они опасаются, что дети могут пойти по их стопам. — Он оглядел жену с ног до головы. — Ты до сих пор так красива, моя дорогая. Пойди, я тебя поцелую.

— Нет, не хочу. Ты противный ворчун и жестокий отец.

— Ну, да.

— А еще, от того, что ты постоянно хмуришься, ты стал таким уродливым, что я лучше буду целоваться с жабой.

Граф снял очки. Со времен своей юности он изменился не больше, чем Энн, и под пронзительным взглядом его голубых глаз она покраснела от смущения.

— Значит, ты считаешь меня отвратительным?

— Да, просто ужасным.

Она отвернулась к зеркалу, уже почувствовав разгорающееся возбуждение, которое он всегда вызывал в ней. В зеркале она увидела, как он приподнялся, сбросил свой пурпурный халат на пол и выпрямился во весь рост.

— Совсем-совсем ужасным?

— Да.

— Тогда мне придется использовать силу, чтобы заставить тебя заняться со мной любовью.

— Да.

— Очень хорошо.

Он подошел к ней вплотную.

— Мне взять вас силой, графиня, по праву мужа и без жалости?

— Нет, — он почувствовал ее дыхание на своей груди. — Возьми меня с любовью.

— Прекрасно.

Не успев еще раз вздохнуть, графиня очутилась на кровати. Граф стоял перед ней обнаженный и дерзко улыбался, как в первый день их встречи. Она набросилась на него, но он схватил ее одной рукой за запястья, а второй подтолкнул к себе поближе. Она не смогла сопротивляться, и он задвигался внутри нее, вначале как бы нехотя, затем все сильней, сильней и сильней.

— Так я отвратителен, маленькая болтунья? — прошептал он ей в ухо.

— Да.

— Весь целиком?

Она не могла отвечать.

— И даже в этом? — Она почувствовала вздымающуюся волну чувственной страсти. — Ну?

— Я люблю тебя, — это было все, что она смогла выдохнуть.

— И я люблю тебя, черт тебя побери, будь ты проклята, прекрасная Энн Кинг.

И они оба вскрикнули, когда он утратил контроль над собой и они оба утонули в бушующих волнах восторга.

В большую спальню в другой части Строберри Хилл, которую Горация делила с Аннеттой и Идой Энн, донеслись крики родителей. Глядя в потолок, залитый лунным светом, широко открыв глаза и лежа без сна, Горация размышляла, о чем бы они могли спорить в такое позднее время. Ее также удивляло, почему весь дом, казалось, так и пышет жизнью, в то время как давно уже должен был тихо спать.

Освещенная лунным светом, она приподнялась и тихонько спросила:

— Аннетта, ты спишь?

Ответа не было, только Ида Энн вздохнула и перевернулась во сне. Натянув одеяло на голову, Горри посмотрела по сторонам. В комнате было светло, как днем. В лунном свете девочка видела постели своих сестер и изящные очертания мебели в стиле чиппендейл [8] , которую ее родители собирали много лет. Все было неподвижно, но тем не менее чувствовалось какое-то незримое, но вполне осязаемое напряжение.

8

Чиппэендейл — стиль английской мебели XVIII века.

Горация тихо свесила ноги с кровати и встала на турецкий коврик. Казалось, весь мир затаил дыхание — и Горри вместе с ним, — пока она натягивала свой шерстяной халатик и осторожно пробиралась к двери.

Но когда она вышла за дверь, ей стало не по себе. Несмотря на все свое великолепие, сентябрьский вечер был холодным, и Горация задрожала. Внизу виднелось то, что Уолпол описывал как «узкие витражи с изображениями святых в богатых одеяниях», а под тремя арочными сводами находилась коллекция реликвий Священных Войн, собранная дальним родственником. В неверном свете луны старые кольчуги на манекенах, казалось, обретали свою собственную жизнь, и Горри вздрогнула от одной только мысли, что придется пройти мимо них. Поэтому она повернула голову вправо и некоторое время вглядывалась в знаменитую Залу для Завтраков, бывшую самым любимым местом Горация Уолпола в этом доме.