Солдатами не рождаются

– Эх, Ильин! – Синцов встал из-за стола, поддаваясь порыву захватившего его чувства. – Эх, Ильин! – повторил он еще раз и положил руки на узкие, худые плечи Ильина.

– Что?

– Ничего, просто рад, что вместе служим и что до этого дня дожили.

Он отпустил плечи Ильина, надел ушанку и сказал:

– Я разведчиков возьму и сам первый пойду по маршруту движения. Места мне знакомые. А тебе потом проводников пришлю.

– А я уже всех командиров рот, кроме Чугунова, вызвал сюда. Предчувствовал, что придется ставить им задачу на перемещение. Скоро подойдут, – сказал Ильин. – Не задержитесь?

– Раз так, до их прихода задержусь. – Синцов сел, не снимая ушанки. – А ты потом уж тут до конца все доработай, подскреби, ничего из хозяйства не оставь, и чтоб отставших и заблудившихся не было. Возьми на себя такой труд.

– Все ясно, только подскребать, к сожалению, не так много осталось.

Ильин коротко вздохнул, и эти его слова и короткий вздох внесли в их разговор тот оттенок горечи, без которой не могло быть правдивой оценки дел, сложившихся в батальоне. Какой бы ни был сегодня выдающийся день и как бы ни приближал он их к окончательной победе здесь, в Сталинграде, но завтра батальону снова надо было воевать, и воевать оставалось все меньше чем, и сегодняшний день тоже сказал тут свое смертельное слово.

35

То, что район развалин действительно оказался знакомым, намного облегчило Синцову хлопоты этой ночи. Сначала он принимал участок от комбата из цветковского полка, лазил с ним по развалинам, устанавливал в охранении своих людей вместо тех, кто снимался и уходил. Потом беспокоился, где локоть соседа слева и справа, а это в темноте тоже не сразу выяснишь. Из подвала, где расположились, пришлось вытащить несколько немецких трупов, но не похоже, что убитые в бою: все с перевязками, – наверно, днем сюда сносили умирающих от ран.

Потом, когда начали подходить свои, Синцов стал уточнять с командирами рот, где и кто разместился. Но уточнить ночью по карте мало, надо своей рукой пощупать и своими ногами дойти до каждого. Занимался этим еще два часа вместе с Рыбочкиным.

Участок батальона теперь был, правда, невелик – все в кулаке, но небольшое пространство это до того было ископано взрывами и загромождено обвалившимися стенами, сожженной техникой, битым кирпичом и мерзлыми трупами, что сам черт ногу сломит.

Когда был у Чугунова и уточнял участок его роты, спросил, как там было дальше на высотке, где соединились.

– Потом много пришло от них, – сказал Чугунов, – целый митинг был.

– И как прошел?

– Ничего себе, хорошо. Вам замполит красивей расскажет. – Чугунов сказал это без насмешки, а просто по своей натуре считал, что его долг – дело делать, а рассказывать – любой, а не только Завалишин, расскажет лучше его.

Но Завалишина все еще не было. Подгребал все остальное хозяйство вместе с Ильиным. И не удивительно: дело хлопотливое, тем более ночью.

Обойдя участки рот, Синцов вернулся вместе с Рыбочкиным к себе в подвал, уже немного прибранный, но еще с молчащим телефоном. Иван Авдеич – золотой человек! – вскипятил на сухом немецком спирте котелок чаю. Выпили с Рыбочкиным по кружке и погрызли сухарей.

– Может, тушенки подогреть? – спросил Иван Авдеич.

«Возможно, та самая», – подумал Синцов о сидоре, снятом с убитого разведчика, и отказался. От усталости даже есть не хотелось, чай – другое дело.

– Поглядите, товарищ старший лейтенант, для старшего политрука эти очки не подходящие будут? – снова подошел к столу Иван Авдеич и положил перед Синцовым очки в роговой оправе. Одно стекло у них было треснуто.

– Как у него, тоже треснутые, – сказал Синцов.

– У него посередке, а эти с краю. А где их теперь целые возьмешь? – недовольно сказал Иван Авдеич. – Я, как только вы сказали, уже три дня солдат прошу – и не находят – все битые!

Синцов взял со стола очки и примерил – все сразу стало как в тумане. Да, сильные, возможно, подойдут Завалишину. Наверно, какой-нибудь немец носил, тоже слепой, с ограниченной годностью…

А Ильин и Завалишин все не шли и не шли. И связи с полком пока не было – штаб где-то еще передвигался.

– Вы раньше в этих же местах воевали? – спросил Рыбочкин, вернув Синцова к воспоминаниям, отброшенным ночными заботами.

– Да. А ты откуда знаешь?

– А я еще вначале, помните, когда мы расспрашивали, где вы воевали, себе на плане Сталинграда отметку сделал.

– Даже план имеешь, смотри какой запасливый! – сказал Синцов.

– А я еще в декабре при выписке из училища в городской читальне с одной довоенной книги этот план на кальку снял. Мы тогда все мечтали, что под Сталинград поедем.

«Да, хороший парнишка, как говорит про него Ильин, очень даже хороший парнишка! – подумал Синцов. – Живой останется – наверное, артистом будет, здорово стихи читает».

– Я сам не в этих домах воевал, – сказал Синцов, – но тут одно время штаб нашего полка был. А я воевал немного правей, где теперь Зырянов, – возможно, у него КП в том же доме, где у меня был. Там подвал очень хороший.

– Сходите потом туда? – спросил Рыбочкин.

– Схожу для интереса, если время выберу. Называли тогда его «дом со скворечней».

– Почему «со скворечней»?

– А там во дворе был столб врыт, и скворечня висела, птичий домик. Сейчас, конечно, навряд ли осталась. – Он взглянул на Рыбочкина и увидел, что тот клонится головой к столу. – Приляг.

– Лучше вы прилягте, товарищ комбат.

– Поспи. Спать захочу – подыму. Не бойся, не пожалею.

Рыбочкин отвалился от стола, лег плашмя на лавку и сразу заснул, слова больше не сказал. И едва лег, как затрещал на столе телефон. Значит, есть теперь связь с полком!

– Девятый слушает!

На том конце провода был капитан Чернышев, начальник штаба полка.

– Где находишься?

– Где приказано.

– Уточни.

Синцов уточнил.

Чернышев задал несколько вопросов, которые можно было и не задавать, потом сказал:

– Поздравляю, с тебя причитается.

– Спасибо, – сказал Синцов, поняв из его слов, что в штабе все же придавали значение тому, что их батальон первым в полку соединился с Шестьдесят второй. – Раз причитается – за мной.

– Мало радости слышу в голосе.

– А чего чересчур радоваться, – сказал Синцов, – война еще не вся.

– Тебе видней, – сказал Чернышев. – У меня все.

Синцов положил трубку, услышал за спиной шаги и подумал, что это Ильин. Но это был Левашов.

– Как у тебя? – не садясь, спросил Левашов.

– В основном сосредоточились, – сказал Синцов. – Жду Ильина, придет – последнее подтянет. Садитесь. Чаем угощу.

– Не надо, у себя попью, как вернусь. С полдня в полку не был, у Зырянова проторчал. Опытный, опытный, а все же зарвался, чуть не потрепали его немцы. Все доказывает, какой он есть. С одной стороны, хорошо, а с другой – плохо. Сгоряча способен зря голову положить, и не одну свою… Кто это храпит?