Annotation

Спасибо Олегу Абрамову из сообщества «Свободные книги» за предоставленный файл pdf.

Рисунки художника Н. А. Богатова.

КОНЕК-ГОРБУНОК.

Конек-Горбунок

КОНЕК-ГОРБУНОК.

Русская сказка в изложении по П. Ершову.

_{С шестью раскрашенными картинами и черными рисунками художника Н. А. Богатова.}

Жил старик в одном селе. У старинушки три сына: старший умный был детина, средний сын — и так, и сяк, младший вовсе — был дурак.

В долгом времени, аль вскоре, приключилося им горе: кто-то в поле стал ходить и пшеницу шевелить. Мужички такой печали отродяся не видали, — стали думать, да гадать, как бы вора соглядать.

Вот, как стало лишь смеркаться, начал старший брат сбираться; вынул вилы и топор, и отправился в дозор. Ночь ненастная настала; на него боязнь напала, и со страхом наш мужик закопался под сенник.

Ночь проходит, день приходит; с сенника дозорный сходит, и, облив себя водой, стал стучаться под избой.

Братья двери отворили, караульщика впустили.

Караульщик помолился, вправо, влево поклонился, и, прокашлявшись, сказал:

— «Всю я ноченьку не спал; дождь вот так ливмя и лил, рубашенку всю смочил. Впрочем, все благополучно».

Похвалил его отец.

Стало снова смеркаться: средний брат, взял вилы и топор, и отправился в дозор. Ночь холодная настала, дрожь на малого напала, зубы начали плясать, — он ударился бежать.

Но вот утро. Он к крыльцу.

Братья двери отворили, караульщика впустили. Караульщик помолился, вправо, влево поклонился, и сквозь зубы отвечал:

— «Всю я ноченьку не спал; ночью холод был ужасный: всю я ночку проскакал, было слишком несподручно… впрочем, все благополучно».

И сказал ему отец: «ты, Гаврило, молодец!»

Стало в третий раз смеркаться, надо младшему сбираться; он и усом не ведет, на печи в углу поет.

Подошел отец к нему, говорит ему:

— «Послушай, побегай в дозор, Ванюша; я куплю тебе лубков, дам гороху и бобов».

Тут Иван с печи слезает, малахай свой надевает, хлеб за пазуху кладет, караул держать идет.

Ночь настала; месяц всходит; поле все Иван обходит, озираючись кругом, и садится под кустом. Звезды на небе считает, да краюшку уплетает.

Вдруг о-полночь конь заржал… караульщик наш привстал, посмотрел под рукавицу, и увидел кобылицу.

И, минуту улуча, к кобылице подбегает, за волнистый хвост хватает, и прыгнул к ней на хребет — только задом наперед.

Кобылица молодая, очьми бешено сверкая, змеем голову свила, и пустилась, как стрела.

Наконец, она устала.

— «Ну, Иван» (ему сказала), «коль умел ты усидеть так тебе мной и владеть. Дай мне место для покою, да ухаживай за мною, сколько смыслишь. По исходе же трех дней, двух рожу тебе коней; да еще рожу конька, ростом только в три вершка, на спине с двумя горбами, да с аршинными ушами.

Двух коней, коль хошь, продай, но конька не отдавай ни за пояс, ни за шапку, ни за черную, слышь, бабку. На земле и под землей он товарищ будет твой; он зимой тебя согреет, летом холодом обвеет; в голод хлебом угостит; в жажду медом напоит. Я же снова выйду в поле, силы пробовать на воле».

— «Ладно», — думает Иван, и в пастуший балаган кобылицу загоняет, дверь рогожей закрывает, и, лишь только разсвело, отправляется в село.

Вот он всходит на крыльцо, вот хватает за кольцо, что есть силы в дверь стучится, чуть что кровля не валится, и кричит на весь базар, словно сделался пожар. Братья с лавок повскакали, заикаяся вскричали:

— «Кто стучится сильно так?»

— «Это я, Иван-дурак!»

Братья двери отворили, дурака в избу впустили, и давай его ругать, — как он смел их так пугать!

А Иван наш, не снимая ни лаптей, ни малахая, отправляется на печь и ведет оттуда речь про ночное похожденье: всем ушам на удивленье:

— «Всю я ноченьку не спал, звезды на небе считал; месяц ровно тоже светил — я порядком не приметил. Вдруг приходит дьявол сам, с бородою и с усам; рожа словно как у кошки, а глаза-то что те плошки! Вот и стал тот черт скакать и зерно хвостом сбивать; я шутить ведь не умею, и вскочил ему на шею. Уж таскал же он, таскал, чуть башки мне не сломал! Но и я ведь сам не промах, слышь, держал его как в жомах. Бился, бился мой хитрец и взмолился наконец: — «Не губи меня со света! Целый год тебе за это обещаюсь смирно жить, православных не мутить». — Я, слышь, слов-то не померил, да чертенку и поверил».

Тут рассказчик замолчал, позевнул и задремал.

Братья, сколько ни серчали, не могли — захохотали, ухватившись под бока, над рассказом дурака; сам старик не мог сдержаться, чтоб до слез не посмеяться, хоть смеяться, так оно старикам уж и грешно.

Много ль времени аль мало с этой ночи пробежало, — я про это ничего не слыхал ни от кого. Ну, да что нам в том за дело, — год-ли, два-ли пролетело, ведь за ними не бежать, — станем сказку продолжать.

Раз Данило (в праздник, помнится, то было), затащился в балаган. Что-ж он видит? — Прекрасивых двух коней золотогривых, да игрушечку — конька, ростом только в три вершка, на спине с двумя горбами, да с аршинными ушами.

Вот Данило в дом бежит и Гавриле говорит: «Посмотри, каких красивых двух коней золотогривых наш дурак себе достал: ты и слыхом не слыхал.

Кони ржали и храпели, очи яхонтом горели; в мелки кольца завитой, хвост струился золотой, и алмазные копыта крупным жемчугом обиты. Любо-дорого смотреть! Лишь царю-б на них сидеть.

Ну, Гаврило в ту седмицу отведем-ка их в столицу. Там боярам продадим, деньги ровно поделим».

Братья разом согласились, обнялись, перекрестились, и вернулися домой.