Солдаты Римской империи. Традиции военной службы и воинская ментальность
Шрифт:
В некоторых случаях для изучения солдатской ментальности не менее показательным, чем сам текст надписи, может быть скульптурное изображение на надгробном памятнике [151] . Среди таких изображений имеются не только парадные портреты покойного в воинском облачении, при регалиях, оружии и знаках занимаемого поста, но и целые картины памятных славных деяний, как например, на надгробии ветерана Тиберия Клавдия Максима, открытом в 1965 г. близ города Филиппы в Македонии (АЕ 1969/1970, 583) [152] . Этот заслуженный ветеран еще при жизни заказал себе роскошный памятник с подробной надписью о своей долгой карьере и с двумя барельефами, на одном из которых изображено его участие в попытке пленить царя даков Децебала.
151
Об истории и типологии солдатских надгробий см.: Anderson A.S. Roman Military Tombstones. Prince’s Risborough, 1984. Об отражении в скульптурных надгробиях самосознания солдат см.: Шаблин А.А. Частная жизнь и самооценка солдат и ветеранов римской армии в I в. н. э. (Рейнская область): Автореф. дис… канд. ист. н. М., 1997; он же. Отражение самооценки солдат римской армии в скульптурных надгробиях Рейнской области в I в. н. э. // Некоторые проблемы отечественной и зарубежной истории. Вып. 3. М., 1997. С. 37–48; Hope V.M. Trophies and tombstones: commemorating the Roman soldier // World Archaeology. 2003. Vol. 35. № 1. P. 79–97.
152
Speidel M.P. The Captor of Decebalus: A New inscription from Philippi // JRS. 1970. Vol. 60. P. 142–153. Pl. XIII, XV; Connolly P. Tiberius Claudius Maximus: The Cavalryman. Oxford, 1989; Rankov N.B. Singularis legati legionis: A problem in the interpretation of the Ti. Claudius Maximus inscription from Philippi // ZPE. 1990. Bd. 80. P. 165–175.
Основным и незаменимым источником для анализа индивидуальных и коллективных религиозных представлений в их связи с римским воинским этосом и официальной религиозной политикой императоров являются многочисленные вотивные надписи (tituli sacri) в честь различных богов на алтарях, статуях и других посвятительных приношениях. Благодаря массовому характеру такого рода эпиграфических свидетельств, их во многих случаях более или менее точной датировке, нередким указаниям на авторов, конкретные обстоятельства и мотивы посвящения имеется возможность выяснить степень распространения и особенности отправления различных культов в определенные периоды времени, дифференцированно учитывая при этом состав их почитателей. Тексты посвятительных надписей проливают также свет на практиковавшиеся в армии религиозно-культовые ритуалы (например, на празднование дня рождения воинской части). По составу божественных покровителей и тому конкретному контексту, в котором делались посвящения, по положению дедикантов в армейской иерархии можно судить о соотношении официальных и неофициальных (часто этнически специфических) компонентов в идеологии римских солдат. При этом следует иметь в виду, что, какой бы рутинной ни была в некоторых
153
На этот момент справедливо обращает внимание в своем исследовании Г. Анкерсдорфер: Ankersdorfer H. Studien zur Religion des romischen Heeres von Augustus bis Diokletian. Dissertation. Konstanz, 1973.
Достоинством свидетельств, непосредственно характеризующих важные ценностные ориентации и идеологию солдат, восприятие ими официальной пропаганды, обладают некоторые надписи на отдельных предметах. В частности, следует указать на солдатские медальоны и патеру из Верхней Паннонии, датируемые III веком, на которых имеются изображения Марса, Доблести (Virtus), Виктории и богини Тутелы с надписями, в которых упоминаются Conservatio Aug(usti), aurea saecula, Honor [154] . Еще более примечательным памятником являются надписи, сделанные солдатами на свинцовых снарядах для пращи (glandes plumbeae) из Пицена и Перузии, относящиеся соответственно ко времени Союзнической войны 91–88 гг. до н. э. и Перузинской войны Октавиана против Луция Антония и Фульвии [155] . Они не только дают замечательные образчики лагерной, по-солдатски грубой латыни [156] , но и показывают, каким образом преломлялись в среде легионеров пропагандистские внушения относительно образа врага [157] .
154
Об этих памятниках как свидетельствах об идеологии армии см.: Штаерман Е.М. Кризис рабовладельческого строя… С. 264–265.
155
Glandes plumbeae Latinae inscriptae. Их наиболее полное комментированное издание на настоящий момент: Benedetti L. Glandes Perusinae. Revisione e aggiornamenti. Roma, 2012.
156
Соответствующие комментарии см.: Mosci Sassi M.G. Il sermo castrensis. Bologna, 1983. P. 98—103.
157
Ср. Машкин Н.А. Принципат Августа. Происхождение и социальная сущность. М.; Л., 1949. С. 231: «Эта увековеченная брань не случайна. Это тоже своего рода пропаганда, рассчитанная на солдат». См. ниже главу III.
Надо сказать, что в армии ранней империи с ее развитым канцелярским аппаратом вообще писали достаточно много, используя такие распространенные в повседневном обиходе материалы, как остраконы (наиболее в интересные находки сделаны в африканских провинциях [158] ) и деревянные таблички. Такого рода таблички с частной и служебной перепиской и другими документальными записями были обнаружены в начале 1970-х гг. при раскопках британского форта Виндоланда и датируются концом I – началом II в.; в ходе последующих раскопок количество найденных документов существенно выросло [159] . Сюда же можно отнести и граффити, оставленные солдатами на стенах лагерных построек или в других местах [160] , а также открытые в Виндониссе таблички с различными записями, касающимися повседневной жизни местного гарнизона [161] . Такого рода тексты освещают в основном бытовые реалии и служебную рутину и дают довольно скупую, хотя подчас и бесценную, информацию о духовном облике римских военных [162] , а кроме того, предоставляют в распоряжение исследователей уникальные данные о латинском языке и жаргоне солдат, которые также являются чрезвычайно важным источником для изучения солдатской ментальности [163] .
158
Основные публикации этих документов представлены в следующих изданиях: Papyri and Osraca from Karanis. Second Series / Ed. H.C. Youtie. Ann Arbor, 1951; Bagnall R.S. The Florida Ostraka. Documents from the Roman Army in Upper Egypt. Durham, 1976; Marichal R. Les ostraca de Bu Njem. Tripoli, 1992; Cuvigny H. Ostraca de Krokodilo. La correspondance militaire et sa circulation (O. Krok. 1—151), Cairo, 2005.
159
Bowman A.K., Thomas J.D. The Vindolanda writing tablets and their significance: An interim report // Historia. 1975. Bd. 24. Hf. 3. P. 463–478; iidem. Vindolanda: The Latin Writing Tablets. L., 1983; iidem. The Vindolanda Writing Tablets (Tabulae Vindolandenses II). L., 1994; iidem. New writing tablets from Vindolanda // Britannia. 1996. Vol. 27. P. 299–328; iidem. The Vindolanda Writing Tablets (Tabulae Vindolandenses III). L., 2003; Bowman A.K. Life and Letters on the Roman Frontier: Vindolanda and its People. L., 1994. См. также: Birley R. Vindolanda: A Roman frontier Post on Hadrian’s Wall. L., 1977; idem. The Roman Documents from Vindolanda. Newcastle, 1990; Садовская М.С. Римский форт Виндоланда. К вопросу о романизации Британии // ИИАО. 1988. С. 71–80.
160
Ср., например: Le Roux P. L’armee romaine au quotidien: deux grafittes legionaires de Pompei et de Rome // Epigraphica. 1983. Vol. 45. P. 65–77.
161
Speidel M.A. Die romischen Schreibtafeln von Vindonissa: lateinische Texte des militarischen Alltags und ihre geschichtliche Bedeutung. Brugg, 1996.
162
Возможно, на одном из остраконов из Бу Нджем (Marichal R. Op. cit. № 144) упоминается героиня «Энеиды» Дидона. Если это действительно так, то можно говорить о знакомстве солдат, служивших в этом отдаленном гарнизоне в начале III в., с Вергилием. См.: Rebuffat R. L’armee romaine a Gholaia // KHG. P. 243. Данная работа, в которой комплексно использованы интереснейшие надписи, острака и археологические данные, является прекрасным показателем того, как много могут дать все эти свидетельства для характеристики повседневной жизни и духовного облика римских солдат на примере отдельно взятого гарнизона.
163
См. очень интересное исследование Дж. Адамса: Adams J.N. The Language of the Vindolanda writing tablets: An interim report // JRS. 1995. Vol. 85. P. 86—134.
То же самое можно сказать и о большей части дошедших до нас папирусов с разнообразными текстами, относящимися как к частной, так и к официально-служебной и общественной жизни римских военных. Среди этих документов, которые происходят в основном из Египта и из Дура-Европос на Среднем Евфрате, нужно выделить немногочисленные солдатские письма к родным (и письма родных солдатам), написанные на греческом и латинском языках и датируемые в основном II в. Они интересны прежде всего теми живыми подробностями, которые практически невозможно почерпнуть из памятников иного рода [164] . Проблемы и надежды, связанные с началом военной службы, рассуждения о необходимости протекции для получения хорошего места, тоска по близким и покинутой родине, радость по поводу служебных успехов – таковы основные темы этих посланий, написанных, по словам одного исследователя, простыми и симпатичными парнями [165] .
164
Публикации наиболее интересных писем: CPL, № 250–255 (P. Mich. 467–472) (письма солдата Клавдия Теренциана); Select Pap., 111–112; BGU, 423, 814 (P. Mich. 465–466) (письма воина Аполлинария). Из посвященной им литературы можно указать: Mondini M. Lettere di soldati // Athen e Roma. 1915. Vol. 18. P. 241–258; Smolka F. Lettres des soldats ecrits sur papyrus // Eos. 1929. Vol. 32. P. 153–164; Pighi G.B. Lettere latine di un soldato di Traiano (P. Mich, 467–472). Bologna, 1964; Adams J.N. The Vulgar Latin of the Letters of Claudius Terentianus. Manchester, 1977; Mitthof F. Soldaten und Veteranen in der Gesellschaft des romischen Agypten (1.—2. Jh. n. Chr.) // KHG. S. 393–404; Ковельман А.Б. Риторика в тени пирамид (Массовое сознание римского Египта). М., 1988. С. 113–115.
165
Smolka F. Op. cit. P. 164.
Что касается служебной и деловой документации на папирусах, то она достаточно разнообразна [166] . Известны образцы рекомендательных писем, предоставление которых требовалось при поступлении на службу или для получения более высокого и выгодного поста [167] . Для изучения правового статуса военнослужащих и ветеранов, характера их отношений с императорами исключительную важность представляют папирусы юридического содержания, например императорские решения о наделении ветеранов различными привилегиями (ср. особенно эдикт Октавиана от 31 г. до н. э. – P. Berl. 628 = FIRA I, 56; или эдикт Домициана о ветеранах Х легиона Fretensis – Wilkes. Chrest., 463), письма императоров провинциальным наместникам (см., например, послание Адриана префекту Египта Раммию Марциалу от 4 августа 119 г. – BGU, 140 = FIRA I, 78), а также протоколы судебных разбирательств, связанных, в частности, с солдатскими браками или имущественными делами (например, Wilkes. Chrest., 372). Однако по большей части сохранились такие документы, как листы нарядов, рапорты о наличной численности и занятости личного состава, расписки в получении жалования или других ценностей и т. п., из которых отчетливо вырисовывается гарнизонная повседневность, проникнутая скорее духом бюрократизма, чем романтики. Но и они могут немало дать для изучения ментально-идеологических структур [168] . Особое место среди такого рода документов занимает один папирус, открытый в начале 1930-х гг. в ходе раскопок в Дура-Европос, где был обнаружен большой архив документов дислоцированной здесь когорты вспомогательных войск (Cohors XX Palmyrenorum) [169] . Этот папирус (P. Dur. 54), известный как Feriale Duranum и датируемый временем Александра Севера (точнее 223–227 гг.) [170] , представлял собой стандартный, используемый, видимо, во всех римских воинских частях календарь праздников, который в своих базовых элементах, вероятно, восходит еще ко времени Августа [171] . Этот уникальный памятник во многом по-новому осветил религиозно-культовую практику римской армии, подтвердив в высшей степени консервативный характер той официальной идеологии, которая целенаправленно внедрялась в войсках и в которой значительную роль играли почитание традиционных римских божеств, военных знамен, а также императорский культ.
166
Основные издания военной документации на папирусах: Daris S. Documenti per la storia dell’ esercito romano in Egitto. Milano, 1964; Fink R.O. Roman Military Records on Papyrus. Cliveland, Ohaio, 1971. Из обширной литературы, посвященной документации в римской армии, см.: Watson G.R. Documentation in the Roman army // ANRW. Bd. II. 2. 1974. P. 493–507; Documenting in the Roman Army. Essays in Honour of Margaret Roxan / Ed. J.J. Wilkes. L., 2003.
167
См.: Watson G.R. The Roman Soldier. N.Y., Ithaka, 1969. P. 38.
168
Например, для изучения отношения в римской армии к военным знаменам. См.: Stoll O. Die Fahnenwache in der romischen Armee // ZPE. 1995. Bd. 108. S. 107–118.
169
Значение этого архива сразу же было по достоинству оценено одним из руководителей раскопок в Дура М.И. Ростовцевым. См.: Rostovtzeff M. Das Militararchiv von Dura // Papyri und Altertumswissenschaft. Vortrage des 3. Internationale Papyrologentages in Munchen von 4. bis 7. September 1933. Munchener Beitrage zur Papyrusforschung und antiken Rechtsgeschichte. Bd. 19. Munchen, 1934. S. 351–378.
170
Editio princeps: Fink R.O., Hoey A.S., Snyder W.F. The Feriale Duranum // YCS. 1940. Vol. 7. P. 1—222. См. также: Fink R.O. Op. cit. № 117. P. 422–429, с библиографией. Перевод на русский язык (выполненный, правда, с французского) см.: Ле Боэк Я. Римская армия эпохи ранней империи / Пер. с франц. М., 2001. С. 369–371. Из недавних исследований см. диссертацию: Reeves M.B. The ‘Feriale Duranum’, Roman Military Religion, and Dura-Europos: A Reassessment: PhD Dissertation. University of New York, 2004.
171
Это мнение впервые высказал A.S. Hoey (YCS. 1940. Vol. 7. P. 173). Cp.: Nock A.D. The Roman army and the Roman religious year // HThR. 1952. Vol. 45. P. 186–252.
При относительном дефиците свидетельств,
происходящих непосредственно из солдатской среды, немаловажное значение приобретают лингвистические данные – это сохранившиеся в литературной традиции, в надписях и на папирусах слова армейского жаргона и отдельные образцы устного словесного творчества солдат. В исследовательской литературе их принято объединять понятием sermo castrensis (или sermo militaris) [172] . Изучение солдатского языка началось более ста лет назад с работы Й. Кемпфа [173] и было продолжено в различных направлениях в последующие десятилетия. Сравнительно недавно почти все имеющиеся материалы были заново систематизированы и на современном научном уровне откомментированы в книге итальянской исследовательницы М. Мочи Сасси [174] . Однако для характеристики солдатской ментальности они привлекались сравнительно редко и только попутно, в виде отдельных замечаний [175] . Взятые в комплексе, данные sermo castrensis позволяют дополнить обобщенный морально-психологический портрет римского воина некоторыми весьма любопытными штрихами [176] . Дело в том, что римская армия, как и всякое сообщество, достаточно обособленное по своим профессиональным задачам и условиям жизнедеятельности, вырабатывала собственный язык, настоящий солдатский арго [177] , была местом довольно интенсивного лингвистического взаимодействия, представляя собой, по словам одного исследователя, «настоящую языковую школу» [178] . Надо сказать, что понятием sermo castrensis объединяются весьма разнородные лингвистические реалии, с трудом сводимые к определенному единству. По мнению М. Мочи Сасси, главный критерий их отнесения к sermo castrensis – это их возникновение и (или) бытование в армейской среде. Имеющиеся свидетельства могут быть распределены по следующим рубрикам: 1) триумфальные песни (carmina triumphalia); 2) остроумные и шутливые изречения (ridicule, iocose, facete dicta); 3) наиболее выразительные по своему языку и смыслу надписи на свинцовых снарядах для пращи (glandes plumbeae); 4) cognomina – различные прозвища, которые солдаты давали своим командирам, императорам и другим персонажам; 5) некоторые специальные военные термины и жаргонная лексика (vocabula et locutiones). Разумеется, далеко не все эти свидетельства в равной мере информативны для освещения ментального облика римских солдат. Следует также учитывать их во многом случайную сохранность, определенную «вырванность» из конкретного контекста, разрозненность и достаточно широкий хронологический разброс. Однако, как мы попытаемся показать ниже (глава III), анализ языковых данных с точки зрения их семантики, этимологии и стилистической окраски действительно помогает открыть важные грани в образе римского воина.172
В античной литературе такое выражение встречается лишь однажды – у Иеронима (Hieron. Adv. Rufin. 2. 2). См.: Mosci Sassi M.G. Op. cit. P. 26–27. Not. 9.
173
Kempf J.G. Romanorum sermonis castrensis reliquae collectaneae et illustratae // Jahrbucher fur das Klassische Philologie. 1900. Supplementband XXVI.
174
Mosci Sassi M.G. Op. cit. См. также: Perez Castro L.C. Naturaleza y composicion del sermo castrensis latino // Emerita. Revista de Linguistica y Filologia Clasica (EM). 2005. Vol. LXXIII. 1. P. 73–96.
175
См., в частности: Le Bohec Y. L’armee romaine sous le Haut-Empire. P., 1989. P. 248; Carrie J.-M. Il soldato // L’uomo romano / A cura di A. Giardina. Bari, 1989. P. 131 sg. Исключение составляет, пожалуй, только интересная работа Дж. Адамса, посвященная оценке культурного уровня центурионов на основе социолингвистического анализа двух известных стихотворных надписей из Бу Нджема в Триполитании (Adams J.N. The Poets of Bu Njem: Language, culture and the centurionate // JRS. 1999. Vol. 89. P. 109–134).
176
Подробно см.: Махлаюк А.В. Sermo castrensis как источник изучения ментальности римского солдата // Проблемы источниковедения всеобщей истории. Часть I: Проблемы источниковедения истории Древнего мира и Средних веков. Белгород, 2002. С. 32–40.
177
Le Bohec Y. Op. cit. P. 248.
178
Rebuffat R. La poeme de Q. Avidius Quintianus a la deesse Salus // Karthago. 1987. T. 21. P. 93.
Существенным дополнением к комплексу письменных источников служат самые разнообразные археологические, изобразительные и нумизматические материалы. Военная археология относится к числу интенсивно развивающихся дисциплин; полученные в ходе раскопок и соответствующим образом интерпретированные данные способны пролить свет на очень многие аспекты истории войн и военного дела [179] . В том числе и на те, что относятся к предмету нашего исследования. Многолетние исследования римского пограничья и так называемого лимеса (протяженность которого составляет примерно 10 тысяч км) дали огромный фактический материал, который существенно расширяет и углубляет наши представления о военной архитектуре (в том числе сакральной), боевой подготовке и вооружении римлян, повседневно-бытовых и экономических реалиях лагерной жизни, контактах военных с гражданским населением.
179
Массон В.М. Война как социальное явление и военная археология // Военная археология. Оружие и военное дело в исторической и социальной перспективе: Материалы международной конференции 2–5 сентября 1998 г. СПб., 1998. С. 6–8.
Весьма информативна также сама иконография разного рода изображений – прежде всего исторических скульптурных рельефов на таких коммеморативных сооружениях, как триумфальные арки, памятные победные колонны Траяна и Марка Аврелия, трофей Траяна в Адамклисси и т. п. Подобные памятники, безусловно, своими особыми средствами, через изобразительный ряд и художественные образы выражали и пропагандировали официальную идеологию империи – идеологию победы [180] . Не менее показательными, как мы уже сказали, могут быть в отдельных случаях и изображения, украшавшие частные саркофаги и надгробия (на которых нередко присутствуют идеализированные портреты римских воинов в том виде, в каком они сами хотели себя видеть [181] ), а также парадное оружие [182] , знамена, наградные фалеры и резные геммы [183] . Специальное рассмотрение всех этих памятников, их специфического иконографического языка не входит в очерченный выше круг задач нашего исследования. Но по мере необходимости мы старались привлекать соответствующие материалы.
180
Из огромного количества работ, посвященных данной проблематике, отметим следующие: Scheiper R. Bildpropaganda der romischen Kaiserzeit unter besonderer Berucksichtung der Trajanssaule in Rom und korrespondierender Munchen. Bonn, 1982; Settis S. La colonne Trajane: Invention, composition, disposition // Annales. E.S.С. 1985. № 5. P. 1151–1194; idem. La colonne Trajane: l’empereur et son public // RA. 1991. № 1. P. 186–198; Autour de la colonne aurelienne. Geste et image sur la colonne de Marc Aurele a Rome / Ed. J. Scheid, V. Huet. Turnhout, 2000; Waurick G. Soldaten in der romischen Kunst // Roman Frontier Studies. 1979 / Ed. W.S. Hanson, L.J.F. Keppie. Vol. 3. Oxford, 1980. S. 1091–1098; Fehr B. Das Militar als Leitbild: Politische Funktion und gruppenspezifische Wahrnehmung des Traiansforum und der Traianssaule // Hephaistos. 1985–1986. Bd. 7–8. S. 39–60; Picard G.-Ch. Les trophees romains. P., 1957; idem. L’ideologie de la guerre et ses monuments dans l’Empire Romain // RA. 1992. № 1. P. 111–141; Davies P.J.E. The Politics of perpetuation: Trajan’s column and the art of commemoration // AJA. 1997. Vol. 101. № 1. P. 41–65; Galinier M. La representation iconographique du legionnaire romain // Les legions de Rome sous le haut-empire. Actes du congres de Lyon (17–19 Septembre 1998) / Ed. Y. Le Bohec, C. Wolff. Vol. I. Lyon; Paris, 2000. P. 417–439; Hannestad N. Rome and her enimies: Warfare in imperial art // War as a Cultural and Social Force: Essays on Warfare in Antiquity / Ed. T. Bekker-Nielsen, L. Hannestad. K?benhavn, 2001. P. 146–154; Alexandrescu-Vianu M. Le programme iconographique du monument triomphal d’Adamklissi // Dacia. 1979. T. XXIII. P. 123–129; Поплавский В.С. Культура триумфа и триумфальные арки Древнего Рима. М., 2000.
181
Carrie J.-M. Op. cit. P. 135–138; Galinier M. Op. cit. P. 426–429. Мне остались недоступны две специальные работы по данной проблематике: Franzoni C. Habitus atque habitudo militaris. Monumenti funerari di militari nella Cisalpina romana. Roma, 1987; Tufi S.R. Militari romani sul Reno. L‘iconografia degli “stehende Soldaten” nelle stele funerarie del I secolo D. C. Roma, 1988; Stoll O. Die Skulturenausstatung Romischen Militarlagen am Rhein und Donau. St. Katarinen, 1992; Scafer T. Spolia et Signa. Gottingen, 1998.
182
Kunzl E. Politische Propaganda auf romischen Waffen der fruhen Kaiserzeit // Kaiser Augustus und die verlorene Republik. Eine Ausstellung in Martin-Gropius-Ban, Berlin 7. Juni – 14. August 1988. Berlin – Kulturstadt Europas 1988. Mainz, 1988. S. 541–545.
183
Henig M. The Veneration of heroes in the Roman army. The evidence of engraved gemstones // Britannia. 1970. Vol. I. P. 246–265; Boschung D. Romische Glasphalerae mit Portratbusten // BJ. 1987. Bd. 127. S. 255–258; Колобов А.В. Династическая пропаганда на знаменах и боевых наградах римских легионов: Первый век империи // ПИФК. 2000. Вып. 8. С. 129–136.
Для характеристики официально пропагандируемых и политически значимых идей, событий, ценностей и религиозных культов, так или иначе связанных с военной сферой, большой интерес представляют нумизматические материалы [184] . Монетные выпуски политических лидеров эпохи поздней республики и принципата, в особенности те, что были специально предназначены для выплаты жалованья или наградных легионам и армии в целом, наглядно демонстрируют то огромное значение, какое правители или претенденты на власть придавали своим военным функциям, «имиджу» победоносного полководца и персональным связям с армией. Монетные изображения и легенды посвящались прославлению побед римского оружия и отдельных легионов или армейских группировок. Специальными монетными выпусками и сериями отмечались императорские обращения к войску (allocutiones) и прочие военные мероприятия (например, посещения императором воинских учений и тех или иных провинций), пропагандировались такие важнейшие понятия, часто являвшиеся обожествленными абстракциями, как Disciplina, Fides, Concordia и др., императорские доблести и качества (Virtus, Pietas, Largitas), а также официальные и военные культы. Некоторые из монетных легенд, несомненно, представляли собой политические лозунги, которые власть стремилась донести до подданных. Но, на наш взгляд, было бы ошибкой преувеличивать связь между монетными легендами и целенаправленной правительственной пропагандой, усматривая в монетах едва ли не главное средство формирования общественного мнения [185] . Это отнюдь не означает, что нумизматические данные не могут дать ценной информации о системе ценностей [186] , религиозной политике отдельных императоров или об идеологии военного лидерства. Но сами по себе, без учета свидетельств других источников, они все же малоинформативны для основных вопросов нашей темы.
184
Римским монетам как историческому источнику и своеобразному средству политической пропаганды посвящена большая литература. См., в частности: Jones A.H.M. Numismatics and history // Essays in Roman Coinage Presented to Harold Mattingly. Oxford, 1956. P. 13–33; Sutherland C.H.V. The Intellegibility of Roman imperial coin types // JRS. 1959. Vol. 49. P. 46–55; idem. Roman History and Coinage 44 B.C. – A.D. 69. Oxford, 1987; Crawford M. Roman Imperial coin types and the formation of public opinion // Studies in Numismatic Method Presented to Ph. Grierson. Cambridge, 1983. P. 47–64; Perez C. Monnaie du pouvoir, pouvoir de la monnaie: Une pratique discursive originale – le discurs figurative monetaire (1-er s. av. J.-C. – 14 ap. J.-C.). P., 1986. Специально военным темам на монетах императорского времени посвящены следующие работы: Rossi L. Le insegne militari nella monetazione imperiale romana da Augusto a Commodo // Rivista italiana numismatica. 1965. Vol. 67. P. 41–81; Wittwer K. Kaiser und Heer im Spiegel der Reichsmunzen. Untersuchungen zu den militarpolitischen Pragung in der Zeit von Nerva bis Caracalla. Dissertation. Tubingen, 1986; Richier O. Les themes militaires dans le monnayage de Trajan // Latomus. 1997. T. 56. P. 594–613; Абрамзон М.Г. Римская армия и ее лидер по данным нумизматики. Челябинск, 1994; он же. Император и армия в римской монетной типологии // ВДИ. 1996. № 3. С. 122–137; он же. Монеты как средство пропаганды официальной политики Римской империи. М., 1995.
185
В науке уже достаточно долго, но без достижения однозначного итога, продолжается дискуссия об убедительной силе императорских монет как средства официальной пропаганды. Если одни исследователи, как например, А. Джонс, вообще отрицают связь между монетными легендами и пропагандой (Jones A.H.M. Op. cit.), то другие, как К. Сазерленд и М.Г. Абрамзон (см. их работы, указанные в предыдущем примечании), напротив, видят в монетах не только самый массовый, но и вполне эффективный пропагандистский инструмент. Об этой дискуссии см.: Crump G.A. Coinage and imperial thought // The Craft of the Ancient Historian: Essays in Honor of Chester G. Starr / Ed. J.W. Eadie and J. Ober. N.Y.; L., 1985. P. 425–441. Наши критические замечания о подходах и выводах книги М.Г. Абрамзона см.: Махлаюк А.В. Рец. на: Абрамзон М.Г. Монеты как средство пропаганды официальной политики Римской империи. М., 1995 // ВДИ. 1997. № 3. С. 173–178.
186
Ср., например, очень интересные наблюдения, сделанные П. Кейзи на основе анализа клада из Арраса: Casey P.J. Liberalitas Augusti: Imperial Military Donatives and Arras Hoard // KHG. P. 445–458.
Таковы находящиеся в нашем распоряжении источники. Представляется, что привлечение всей совокупности их разнородных, но взаимодополняющих и корректирующих друг друга свиде-
тельств, разумеется, при условии их критического и комплексного использования, позволяет обратиться к исследованию обозначенной выше проблематики, несмотря на то что имеющиеся в них немалые пробелы и неизбежные деформации, обусловленные самим характером соответствующих носителей информации, объективно сказываются на полноте и точности реконструируемой картины традиций и ментально-идеологических компонентов римской военной организации.