Солдаты Вавилона

— Нет, — сказал Ноэль, подумав. — Меня проверяли?

— Чист, как младенец, — сказал Стас. Ноэлю показалось вдруг, что из-за его плеча на миг выглянуло что-то лоснящееся и тут же спряталось.

— Хорошо, — Ноэль закрыл глаза. Так было легче. — Чем эта затея с Кипросом кончилась?

— Убили его. Эти, которые тебя везли. Прямо в лоб. — Голос Стаса.

— Мы его забрали, — добавил голос Джиллины. — А тех оставили.

— Не уследил я, — голос Стаса виновато дрогнул. — А он неопытный — выскочил, побежал… Ты его хорошо знал?

— Вместе росли, — сказал Ноэль. — В одном дворе.

— Я понимаю, — сказал Стас. — Я знаю, что ты чувствуешь. Но я не успел. Даже подумать не мог, что он побежит…

Ноэль открыл глаза. Стас по-прежнему улыбался.

— Позови Вильгельма, — зачем-то сказал Ноэль.

— Он дежурит на эрме.

— Посиди за него…

Стас повернулся и пошел. Со спины он казался более живым. Джиллина не шевелился. Ноэль перевел взгляд на него, и он тут же стал поправлять свой бумажный мундирчик. Ну, чего ты ту топчешься, хотел спросить Ноэль, но не спросил.

Появился Вильгельм. Шагов его не было слышно. Он всегда ходил бесшумно, и лишь теперь Ноэль понял, почему: Вильгельм был матерчатой куклой, набитой чем-то легким. Лишь голова его была пластмассовой головой манекена.

— Что, Ноэль? — спросил он, не открывая тонкогубого рта. — Ты меня звал?

— Да. Хочу тебя попросить… тебя попросить… — Господи, надоумь, о чем я должен его попросить, о чем? Ноэль закрыл и тут же открыл глаза. — Запиши имена, я боюсь… забыть… Запиши: Гейнц Гроссбландер… Ларс Игнацио… Максим Крэгг… Запиши…

— Я записал, Ноэль. Кто это? Поискать их?

— Это мое. Лично мое. Дело.

— Как хочешь. Это все? Ты за этим меня звал?

— Нет. Как «черный шар»?

— Никак, — заметно помедлив, сказал Вильгельм.

— Слушай меня внимательно. Мы не контролируем еще один канал поступления информации. Через обоняние. Этот синий кодон-сборщик…

— Знаю, Ноэль. Томаш допер до этого.

— И… что?

Вильгельм не ответил. Он мягко потрепал Ноэля по плечу, повернулся и пошел прочь. Он шел походкой мультипликационных кукол: каждое движение состояло из десятка статичных поз, сменяющих одна другую почти — почти — неуловимо.

— Вильгельм! — позвал Ноэль. Но Вильгельм не вернулся.

Мертвец Джиллина возобновил свои бессмысленные прихорашивания. Ноэль отвел от него взгляд: Джиллина замер. Стой так, подумал Ноэль. Теперь надо было сделать то, что делать было особенно страшно: посмотреть на себя. Тело свое он чувствовал, однако инстинктивно — или это было внушение? — опасался делать какие-нибудь движения. Но ведь надо когда-то начинать, подумал он. Для начала — поднимем руку…

Он почувствовал, что его правая рука шевельнулась и легла ладонью кверху.

Поднимаем…

Нет, рука лишь напряглась, силясь развернуться еще больше — ладонью наружу.

Понял.

Он сделал усилие в том же направлении — развернуть ладонь — и рука тут же взлетела вверх и упала за головой.

Уже кое-что…

После нескольких попыток ему удалось поднять руку из-за головы и задержать ее напротив лица.

Он был готов ко всему — кроме того, что увидел. Это была его рука. Просто испачканная чем-то, не вполне еще послушная — но ничуть не изменившаяся. Небольшая кисть, коротковатые пальцы с квадратными ногтями, сине-розовый шрам от недавнего ожога… Ноэль перевел взгляд на Джиллину. Тот вновь ожил, поправил ремень, спросил:

— Я тебе пока не нужен?

— Нет, — выдохнул Ноэль.

— Если что — позови. Я тут рядом.

Ноэль, скосив глаза, смотрел ему вслед. У Джиллины было что-то не в порядке с походкой. Прямое туловище уплывало, а ноги подволакивались за ним, не всегда касаясь пола. Ноэль снова посмотрел на руку. Рука тряслась, и он не знал, что нужно сделать, чтобы остановить ее. Рука тряслась все сильнее и сильнее.

Все силы уходили на то, чтобы не закричать.

Потом вдруг поднялась левая рука, обрушилась сверху на правую и прижала ее к груди. Ноэль чувствовал, как медленно затухают судороги и толчки.

Откуда-то пришел холод.

Я чист, подумал Ноэль. Стас сказал, что я чист. И Меестерс говорил что-то подобное. Он говорил, что меня надо заново учить видеть. А это значит… это значит…

Это значило только то, что сейчас он видел мир таким, каков он есть.

Холод усиливался.

ТОУН АЛЕКСАНДР ДЖАЛЛАВ

— В сущности, этот мир рушится под собственной тяжестью, — сказал сидящий напротив Джаллава старик, передвигая какую-то фигуру на доске. — Все, что делаем мы — это лишь попытки увернуться от обломков.

Джаллав позволил своему носителю сделать ответный ход.

— У нас не возникло впечатления, что здешние процессы ведут к неотвратимому фатальному исходу, — сказал он.

— Ведут, — сказал старик. — Истощение биосферы уже перешло критическую точку. Через тридцать лет стали бы проявляться эффекты третьего-четвертого порядка. Вам, к счастью, это незнакомо. Взрывное развитие наиболее приспособляемых, наиболее агрессивных форм жизни. И в результате — формирование примитивного злобного божества. Которое создаст еще более примитивный и злобный мир. И так по нисходящей — до воплощения зла.

— Если вас послушать, — сказал Малигнан из-за плеча Джаллава, — вы заботитесь только о добре. А если присмотреться к вашим методам…

Малигнану в носители досталась женщина. Может быть, поэтому он слегка нервничал.

— К нашему глубочайшему сожалению, Создатель не оставил нам других методов, — старик сделал очередной ход. — И либо мы ничего не делаем и соглашаемся с распространением зла, либо творим малое зло, чтобы избежать большого. Третьего не дано.

— Не знаю… — рука Джаллава повисла над доской. — Я не берусь спорить об обстановке в целом — но этот мир я бы попытался спасти. И вам, и нам известны его проблемы, и вы, и мы достаточно сильны, чтобы их разрешить. Наша этика требует бороться за жизнь больного до конца.

— Это достойно уважения, — сказал старик. — Но представьте, какой была бы ваша этика, если бы больной, вместо того, чтобы просто умереть, превращался бы в мерзкое опасное чудовище? В древности наша раса была подвержена такой болезни, — сказал он и посмотрел на Малигнана.

— И вы убивали больных? — спросил Малигнан.

— А как бы поступали вы? — спросил старик.

Джаллав в молчании сделал какой-то ход.

— Есть все признаки того, что этот мир поражен подобной болезнью, — продолжал старик. — Когда вы шли сюда, то обратили, наверное, внимание на то, что этот город просто скучен. Голые стены, слишком широкие улицы, одинаковые люди. У радуги здесь четыре цвета. Если так пойдет дальше, в этом мире останутся лишь прямые углы, несколько оттенков серого и две сотни слов в языке. Причем люди изменений не заметят. Подавляющее большинство из них.