Солнце моё
Шрифт:
– Пойдём же! – девушка открыла парадную дверь и буквально втолкнула меня в прихожую. Нам навстречу вышла средних лет служанка.
– Беренгария, это сеньор Огюст, – девушка представила меня, – его пригласил папик. Я покажу гостю дом, а ты, пожалуйста, иди к себе.
Лицо служанки осветила едва заметная улыбка. Женщина ответила: «Да, сеньорита» и вышла.
Мы поднялись на второй этаж, прошли по коридору с высоким потолком и, распахнув высокие узорчатые двери, оказались в большой светлой зале. Богатство представленной декорации определённо указывало на то, что зала является центральным помещением в доме. Потолок был украшен крупными архитектурными кессонами, выполненными из дерева. Три высоких окна наполняли пространство залы светом. Солнечные лучи дробились в узорах
В центре залы торжественно стоял большой дубовый стол, нарочито витиеватой формы. «Не иначе, как Гауди проектировал эту странноватую столешницу!» – подумал я, припоминая свои впечатления от экскурсии по Барселоне. Я считаю себя истинным испанцем, но разделить национальный восторг по поводу архитектора Гауди и исковерканных им фасадов не могу. Простите, тошнит!
* * *
– Ну что ты стоишь? Идём! – поморщилась девушка.
Мы обогнули угловую китайскую ширму, покрытую изображениями аистов и болотной растительности, и оказались в уютном уголке, обставленном мягкой мебелью. Я заметил небольшой лист бумаги кремового цвета, подколотый к ширме на поперечную шёлковую вязь. Лист был исписан крупным неровным почерком. Мне удалось прочитать только первую строку: «Катрин, любимая…»
Катрин!.. Не надо объяснять, какое потрясение произвела надпись в моей душе. Вновь перед глазами пронеслись чудище, трон, каракатицы, карабкающиеся по грот-брам-реям памяти, и… нежная русалка Катрин, моя весёлая и печальная подружка.
– Это что?.. – спросил я, указывая на листок.
– А-а, это… – девушка вздохнула, – только, пожалуйста, не ревнуй! Это Рикардо, мой двоюродный брат. Влюбился в меня, как мальчик! Я ему говорю: «Рикардо, я же тебе сестра, ты не должен меня любить как женщину», а он за своё: «Браки заключаются на небесах. Кто там знает, что ты моя сестра?» Я ему говорю: «Бог всё про нас знает, и Дева Мария тоже!» А он: «Ну и пусть знают. Я всё равно тебя люблю и хочу на тебе жениться!» Тогда я рассказала отцу про проказы Рикардо…
– И что отец? – спросил я, думая совершенно о другом.
– Отец любил Рикардо и сказал: «Он смелый!»
– И что же дальше?
– Дальше? Да ничего. Рикардо не вернулся из плавания. Говорят, слишком много выловили дорадо и перегрузили яхту. Из их звена не вернулся никто. А на следующий день мне сказали, что видели твой вельбот у Розовых островов целым и невредимым. Я так за тебя обрадовалась, что совершенно не могла скорбеть по Рикардо, когда его память отпевали в церкви. Отец тогда на меня страшно разозлился: «Твой брат погиб, а ты даже слезы не прольёшь!»
Девушка опустила голову и добавила:
– Не обижайся. Я тебя так долго ждала, я ни в чём перед тобой не виновата! Ты мне веришь?
– Конечно, верю, Катрин, – ответил я, улыбнувшись.
С меня вдруг слетело смущение, будто камень упал с души. Внезапный прилив горячей нежности к настоящей, невыдуманной Катрин затопил моё сердце и стремительно понёсся по кровотокам. «Сон в руку!» – ликовал я, наслаждаясь событием, указавшим имя моей «возлюбленной».
Она присела на диван.
– Иди ко мне…
Я медлил. Затем опустился перед ней на колени и прижал к лицу протянутые ко мне ладони.
– Катрин, милая, я очень по тебе соскучился. Ты помнишь, как нам было хорошо там, на дне? Помнишь, как мы тайком потешались над чудищем и гнали с порога зануду стригуна, когда тот стучался в нашу пещерку и пискляво требовал, чтобы я отдал тебя ему? А когда ты пропала, я долго искал твои следы, не находил и вдруг обнаружил тебя здесь, в родном Сан-Педро. Счастье моё, мы снова вместе!..
– Пресвятая Дева Мария, что ты говоришь, Огюст? Какой стригун?! Ах, я глупая девчонка! Ты
устал, ты очень устал, а я…Её тревожный голос вынудил меня очнуться. «Господь сладчайший! Что я несу!» – кровь ударила мне в голову.
– Ты права, Катрин, я устал. Позволь мне немного передохнуть с дороги.
– Конечно! – девушка облегчённо выдохнула, улыбнулась и спорхнула с дивана. Ни тени смущения или огорчения я не увидел на её лице, вновь искрящемся любовью и трогательной заботой обо мне.
– Отец разрешил, чтобы ты какое-то время пожил у нас. Он хочет с тобой поближе познакомиться и надеется подружиться. Идём же!
Катрин проводила меня на первый этаж в крохотную, любовно убранную комнату. Усадив в кресло, она без лишних слов поцеловала меня в плечо и вышла, прикрыв за собою дверь.
10. ОТКРОВЕНИЕ
Выдохнув очарование случившегося, я приступил к самоистязанию. «Господь Всеведущий, что со мной происходит?» С одной стороны, я горько сожалел о потере родного дома, ведь там остались и ждут меня отец и сестра. Как-то они сейчас? Мысль о покинутых близких жгла сердце и плавила сознание. Я ощутил собственное недостоинство. До сих пор оно надёжно таилось в моём подсознании, прячась за мальчишеской заносчивостью и неразумием, и вдруг вырвалось наружу. Неужели для этого надо было «сменить» эпоху? Передо мной возвышалось старинное напольное зеркало. Я увидел в нём не самовлюблённого чела, но поверженного в смущение событиями последнего дня великовозрастного подранка!
Говорят: большое видится на расстоянии. Верно, на расстоянии почти вековой давности я ощутил огромную любовь к отцу, несмотря на его «вечное» недовольство результатами моих житейских опытов. В думах о сестре я отыскал в себе массу платонической привязанности к этой парадоксальной и чувствительной личности, считавшейся в семье старшей по отношению ко мне, хотя, на самом деле была младше на два года. Ах, Тони, давно мы не сидели и не таращили глаза, переглядывая друг друга! Моя милая сестрёнка Тони, твой брат оказался полным идиотом! Ты даже представить не можешь, куда его угораздило провалиться!
То, что произошло со мной, невозможно представить здравым рассудком – в историческом подземелье вместе с ожившими мертвецами исполнять игры живой плоти!..
Я громоздил в уме всё новые и новые «комплименты» моему незавидному положению и одновременно любовался… проснувшимся во мне красноречием. Действительно, там, наверху в славном испанском будущем я безуспешно пытался реализовать хоть что-то из очевидных талантов, которыми наделили меня Бог и природа. Я неплохо владею пером и мог бы писать вполне приличные тексты. Но о чём писать? О воинствующем дарвинизме просвещённой Европы? Да пошла она в жопу со своими развращёнными респектами! Надо быть или Сервантесом, чтобы суметь из навозной жижи выписать романтическое приключение, или использовать эту жижу вместо чернил, чтобы текст приобрёл соответствующий запашок. Увы! Делать первое я не умею, второе – не хочу.
Я мог стать неплохим референтом или бизнесвокером, но устроиться в приличную компанию на мало-мальски приличную должность – трудней, чем верблюду пройти сквозь игольное ушко. Видите, я знаю Библию и могу цитировать Бога!
* * *
Долго лить слёзы в двадцать лет невозможно. Будет неправдой сказать, что прежде я был востребован и счастлив. Я рано остался без матери. Отцовское воспитание походило скорее на десятилетний курс самостоятельности без права на ошибку. С любимой девушкой отношения, несмотря на взаимную любовь, не сложились. Она не могла принять моё хроническое безденежье, а я – её высокомерную заносчивость по пустякам и внутренний настрой на всеядный разорительный шоппинг. «Тут, пожалуй, такого нет», – подумал я, возвращаясь к воспоминаниям дня. – Странно, отсутствие техники на улицах, за исключением двух – трёх забавных автомобилей с ревущими, как львиный прайд, двигателями и выхлопными трубами, извергающими громады чёрного дыма, меня нисколько не напрягало. Наоборот, с трогательным удовольствием я наблюдал городские экипажи и огромные, несоразмерные моему представлению о них, велосипеды.