Солнце отца

Она попыталась представить Толлака в семидневном трауре по своему отцу, отдающего дань уважения человеку, которого он убил, принимающего соболезнования и воспоминания жителей Дофрара, а затем занимающего место отца, как будто так и должно быть. Слой за слоем — только обман. Чувствовал ли он бремя лидерства, ответственность за наследие отца, которого любил народ? Может, это и сломило его?

Леиф ворвался в ее мысли.

— Мы отыщем то, что осталось от нашего богатства. — Говорили, что Толлак закопал богатства Леифа по всему Гетланду, и Леиф доверил их поиски своим людям. — А потом отправимся в поход и привезем новое богатство, и Гетланд снова станет сильным. Как и Карлса. Но нам нужно обсудить не только это. Наши владения выросли в два раза, и мы должны решить, как наилучшим образом разделить Халсгроф и Дофрар, которые по праву теперь наши. Я предлагаю провести новую границу между Гетландом и Карлсой по Онгерманэльвену (прим. — река в Швеции, одна из самых длинных в стране).

Это более чем вдвое увеличило бы размер владений ее отца. Неуверенность в том, что она способна занять место своего отца, нахлынула на Сольвейг и разбилась о стену горя, и ей пришлось опустить голову и сжать руки, чтобы сдержать поток чувств. Все сидящие за столом вокруг притихли, и она знала, что они ждут, наблюдая за ней.

Когда чувства угомонились, она осторожно выдохнула.

— Возможно, будет лучше, если все это останется в одном владении. Пусть все заберет Гетланд. — Она подняла голову и посмотрела на Леифа, на лице которого не было ни осуждения, ни удивления. Только сострадание.

Глаза Магни были так похожи на глаза его отца.

— Ты отказываешься от титула ярла? — спросила Астрид, и Сольвейг услышала в ее голосе нотку осуждения.

— Сольвейг, нет, — пробормотал Магни рядом с ней, только для нее. — Твой отец…

Он не договорил, да в этом и не было необходимости. Сольвейг знала. Последние слова ее отца. Построй наш мир заново. Создай свою историю. Он хотел, чтобы она была ярлом. Она опозорит его, если откажется от этого.

Она всегда знала, что когда-нибудь займет его место. Всего несколько мгновений назад, повинуясь рефлексу, рожденному этим долгим знанием, она заявила о своем намерении сделать именно это. Но титул ярла всегда был абстракцией, чем-то, что произойдет в далеком будущем, после того, как ее отец станет морщинистым стариком и уйдет из жизни. Не сейчас, когда он был могучим воином, не до того, как она почувствовала себя готовой, не до того, как поняла, кто она есть или кем будет.

Да, хорошо, что он погиб на поле боя. Это была правильная смерть для такого мужчины, как он, и такой женщины, как ее мать. Сольвейг знала это. Они погибли вместе; они вместе прошли через врата Валгаллы. Боги так любили их и ценили их любовь друг к другу, что не разорвали их связь. Это было хорошо и правильно.

Но это было больно. Горькая, опустошающая боль пронзала Сольвейг с каждым вздохом. Никогда больше отец не прикоснется своей длинной бородой к ее лицу, когда будет обнимать ее. Никогда больше она не почувствует сокрушительной нежности его сильных рук и не услышит ровного биения его большого сердца у своего уха. Никогда больше она не увидит легкой улыбки на губах матери — улыбки, которая означала, что Сольвейг доставила ей удовольствие. Никогда больше она не почувствует пальцев матери, заплетающих выбившуюся прядь ее волос в косу.

Никогда больше она не увидит, как они смотрят друг на друга — и показывают ей, какой должна быть любовь. Эта любовь теперь есть у нее с Магни.

Семи дней было недостаточно, чтобы оплакать ее родителей. Семи лет было бы недостаточно.

Леиф потянулся через стол и тянул Сольвейг за руку, пока она не разжала пальцы и не подала ему свою ладонь. Он взял ее легко, жест был полон отеческого ободрения.

— Сейчас не время создавать королевство, Сольвейг. Люди, которые провели долгие месяцы в когтях человека, считавшего себя королем, не потерпят другого короля, даже меня. Вы с Магни поженитесь, и это свяжет наши владения. А когда мое время истечет и Магни займет мое место, настанет время объединить наш народ.

Она снова вздохнула и взяла себя в руки. Леиф был прав. Ее момент слабости был именно таким: мгновением и слабостью. Сольвейг кивнула и снова встретилась взглядом с другом своего отца.

— Да. Я заявлю права на место моего отца и постараюсь стать достойной.

— оОо~

Хотя большой зал был убран, Леиф еще не спал в покоях ярла. Магни сказал Сольвейг, что мысль о том, что Толлак жил там, в доме, где он любил свою жену и они растили сына, чрезвычайно расстраивала его отца и делала его тоску по Ольге и их новорожденной дочери еще более острой. Так что поздними ночами в зале становилось темно и тихо. Леиф спал один в маленькой хижине, а Сольвейг и Магни заняли соседнюю.

Агнар, который всегда был одиночкой и теперь больше, чем когда-либо прежде, стремился к уединению, взял тюфяк и спал в конюшне. Сольвейг надеялась, что завтрашние ритуалы будут означать для него новое начало.

Она никогда раньше не оставалась в таком помещении. Она выросла в зале Карлсы, в окружении своих родителей, братьев и сестер. Она провела много ночей на открытом воздухе и под крышей палатки. И прожила месяцы в роскошном огромном замке Леофрика.

Это маленькое помещение, не длинный дом, а просто дом, построенный для небольшой семьи, без укрытия для домашнего скота, был, по сути, просто комнатой. В центре было место для костра, уютный уголок для еды и работы и удобная кровать.

Магни знал пару, которая раньше жила тут: подмастерье кожевника и его молодую жену, но Сольвейг не знала их имен. Она знала только некоторых помощников ярла Леифа и слуг, которые прислуживали в зале. Но она чувствовала любовь и надежду, которые испытывала эта пара, начиная новую жизнь.

Они не сбежали из Гетланда и не приплыли с ними в Меркурию, и не пережили правление Толлака. Женщина была одной из повешенных в зале, а что сталось с ее мужем, никто не знал. Он мог оказаться тем человеком, что висел на вертеле над костром.

В их доме было тепло, светло и уютно, и очень грустно.

В ночь перед седьмым днем, после долгого разговора с Леифом и Астрид о планах на ставшее большим владение Карлса, Сольвейг подошла к маленькому домику. Окна были открыты, и изнутри лился теплый свет. Магни уже был там. В тот день он отправился в ближайшую деревню, чтобы помочь с посадкой кое-каких быстрорастущих культур. У них оставалось всего несколько недель до окончания лета, а предстоящая зима обещала быть трудной. Толлак подавлял восстания на всей своей территории и жестко реагировал на каждый бунт, сжигая посевы и фермы. Чтобы прокормить оставшихся в живых людей в холода, потребуется тщательное нормирование — и все, что они смогут вырастить за оставшееся время.

По землям уже разнесся слух, что Толлак умер, а Леиф занял свое законное место. С каждым днем все больше тех, кому удалось спастись от власти узурпатора, возвращались в Гетланд. Большинство были женщинами, детьми и стариками. Рты, которые нужно кормить. Но каждый, кто возвращался, выражал надежду на то, что величие их мира тоже вернется.

Магни сидел на кровати, сняв обувь и обнажив грудь. Его локти лежали на коленях, а руки свободно свисали между ног. Голова была опущена. В мгновение после того, как она открыла дверь, но до того, как он поднял глаза и увидел ее, Сольвейг поразило понимание того, что он тоже искал уединения, чтобы позволить себе слабость.

Она никогда не задумывалась об этом; но, с другой стороны, она никогда не искала его в его одиночестве. Это Магни всегда вмешивался в ее одиночество, и почти всегда правильно. Он знал, когда ей действительно нужно было побыть одной, и когда она просто убегала.

Он всегда был там, где она нуждалась в нем, понимала она это или нет, но Сольвейг не приходило в голову, что ему тоже нужна поддержка.

Она должна стать лучше для Магни. Было недостаточно того, что он знал ее. Ему нужно было знать, что и она, Сольвейг, тоже его знает. Ей нужно было показать ему, что она все понимает.