Солнце в ежевичнике

Да, если бы кое-кто проявлял такую неприступность и разборчивость, судьба Кимберли сложилась бы совсем иначе.

– Она ведёт светскую жизнь? – спросила Кимберли, словно нарочно растравляя себя.

– Разумеется, званые обеды, балы, пикники, хотя для неё это не главное.

– А что же для неё главное? – удивилась Кимберли.

– Обретя положение в обществе и богатство, с чего бы вы думали, она начала? Вместо того чтобы безоглядно предаться светским утехам и всяческим удовольствиям, она уговорила супруга организовать «Общество поощрения образования» и по выходным читает там лекции. Я и сама порой туда выбираюсь, когда удаётся выкроить время. Роскошными нарядами и экипажами она тоже, разумеется, обзавелась, но потом. По правде говоря, я раньше считала науки делом господским и ужасно скучным, а теперь, поди ж ты, втянулась. Всегда рада нашим девочкам услужить, прослушать выученный урок. Спросите любую, и она расскажет вам и о египетских фараонах, и о реках Англии, и о насекомых, и о минералах. Они все у нас хорошо успевают, да и как может быть иначе, если их каждый триместр экзаменует сама леди Бикерстафф. Она гоняет их по всем предметам, как мальчишек. Говорит, что терпеть не может, когда у людей пусто в головах. Её трудами в городе появилась публичная библиотека. Туда пускают всех, не только господ, да я вот не знаю грамоту. А наш приют она тоже не обходит своей милостью. Она так к нам добра. Мисс Нолти всегда говорит: «Это великое наше счастье, что леди Бикерстафф так к нам добра».

– А как относится к этому благородное общество? Её не считают странной?

– Злые языки поговаривают, что сиятельная леди тронулась, – сообщила служанка, понизив голос до шёпота и воровато оглянувшись на дверь, – только это между нами. Если мисс Нолти услышит, она мне голову оторвёт. Она её боготворит.

– Надо думать, – усмехнулась Кимберли и мысленно согласилась со злыми языками.

Она совсем сникла и погрустнела, и служанка, желая её подбодрить, сказала:

– Не печальтесь, мисс. Леди Бикерстафф радушно принимает всех, кто любит своё дело, неважно, учительница это или кухарка. Она не выносит ленивых неумех, но профессионалы у неё всегда в фаворе.

И Кимберли поняла, что в фаворе ей не бывать.

Директриса мисс Нолти, добродушная пожилая дама с круглым, как блюдечко, личиком приветливо встретила Кимберли, расспросила, кто она и что она, но как-то само собой свела разговор на восхваление этой эксцентричной дамы. Да и приютские девчонки в одинаковых форменных платьицах, окружившие её во дворе шумной стайкой и вызвавшиеся показать ей Литтон-хауз, стали наперебой рассказывать о своей жизни: дальних пеших прогулках, конкурсах, уроках кройки и шитья и, конечно же, о леди Бикерстафф. Вполне понятно, что Кимберли их восторгов не разделяла.

В целом, Кимберли устроилась хорошо. Если можно назвать хорошей жизнь человека, стыдящегося своего положения, ненавидящего работу, которую вынужден выполнять, и непрестанно кому-то завидующего, а теперь ещё её и без того унылое существование отравляли разговоры об учительнице, ставшей леди, между тем как у неё всё получилось с точностью до наоборот. И каждый раз, ведя за собой вереницу надоедливых болтливых сирот, Кимберли горько размышляла о счастливице, переместившейся отсюда в покои лорда Бикерстаффа.

Почему жизнь так несправедлива? Почему одним всё, а другим ничего? А как известно, мысли такого рода не способствуют достижению душевного мира и покоя. За неделю она уже достаточно наслушалась и о многочисленных достоинствах леди Бикерстафф, и о том, каким вниманием и почтением она окружена. Кимберли не давали ни на день забыть о её успехе, поскольку все только о ней и говорили. Почему? Должно быть, потому, что её потрясающий взлёт давал надежду остальным. Что касается директрисы, то мисс Нолти вообще на ней помешалась.

Сначала Кимберли твёрдо решила никогда не ходить в библиотеку, но, узнав об очередной лекции, сама не заметила, как стала туда собираться. Она стояла в гардеробной перед зеркалом, и к ней зашла воспитательница, занимавшая соседнюю комнату.

– Не беспокойся, – сказала она, заметив, с какой досадой Кимберли осматривает своё платье, – туда пускают всех, даже слуг.

– Спасибо, Эллис, ты очень меня успокоила, – огрызнулась Кимберли.

Разумеется, у неё не было злого умысла, и тем не менее она очередной раз причинила Кимберли боль.

– Извини, я не хотела тебя обидеть. Просто я имела в виду, что леди Бикерстафф и вправду доброжелательна.

– Да, я уже знаю, Эллис, знаю, что она очень добра. Можешь не напоминать мне об этом лишний раз.

– Не иронизируй, Кимберли. Другая бы на её месте постаралась забыть своё прошлое, как неприятный сон, ни разу не навестила бы приют, а то и вовсе бы его закрыла. А леди Бикерстафф не такая. Она не кичится своим положением и богатством, поскольку превыше всего ценит в людях ум.

…В холле библиотеки Кимберли встретила миссис Роулендс, милую опрятную старушку в пенсне и уютном, почти домашнем чепчике.

– Хорошо, что вы пришли, мисс. Я провожу вас в лекционный зал. Сегодня там очень интересно.

О да, это было действительно интересно. Интересней, чем могла предположить Кимберли, и она застыла в дверях, как статуя. На кафедре стояла она. Кимберли не могла ошибиться: слишком часто она видела её в своих снах, ясных и чётких, как малярийный бред. Странно… годы как будто пронеслись мимо неё, но кое-что в ней всё же изменилось. Она была изысканно одета, со вкусом причёсана, она похорошела, налилась здоровьем, и в её лице появилась спокойная самодостаточность, сменившая надрывный юношеский запал. И всё же она по-прежнему выглядела на семнадцать лет. Почему? Неужели время над ней не властно? Или она перехитрила его, как перехитрила свою судьбу?

– Ну же, мисс, ступайте. В восьмом ряду есть свободное место.

Но Кимберли испуганно шарахнулась назад. Её бледность встревожила миссис Роулендс.

– Что с вами, мисс, вам дурно?

– Как она здесь оказалась?

– Кто?

– Гиена.

Миссис Роулендс поправила пенсне, недоверчиво посмотрела в зал и тут же облегчённо вздохнула.

– Бог с вами, мисс, откуда ей тут взяться? Последнего волка в нашем графстве пристрелили полвека назад. Помнится, я была тогда ещё девочкой. А о гиенах мы и слыхом не слыхивали. Вам что-то привиделось. Должно быть, вы устали с дороги и переволновались. Шутка ли, барышне одной приехать на почтовых из Лондона. Давайте я принесу вам печений и тёплого молока.

– Нет. – Кимберли мотнула головой, и из глаз её брызнули слёзы. – Она там, на кафедре, её зовут Гарриет Хадсон.

Миссис Роулендс дружелюбно взяла её за руку:

– Да успокойтесь же вы, наконец, никакой Гарриет Хадсон там нет. На кафедре леди Бикерстафф, читает лекцию по истории Троянской войны.

Лебединая заводь

Нат появился на свет четырьмя днями раньше Дэниэла Саммерфилда, чья мать приходилась младшей сестрой его отцу, лорду Грэттону, и кузенов окрестили одновременно в церкви Сент-Кросс, что на Уайтхед-стрит. Две супружеские пары, связанные родственными узами и живущие по соседству, пребывали в замечательных отношениях и считали, что их первенцы тоже должны подружиться.

«Должны подружиться» – само по себе не очень удачное сочетание, к тому же Нат и Дэниэл оказались детьми совершенно разными. Дэниэл излучал неизбывную весёлость. Он стал сущим бедствием для нянюшек: готов был перевернуть вверх тормашками весь дом, стоило им на минуту зазеваться, – между тем как спокойный задумчивый Нат необычайно рано проявил тягу к познаниям и предпочитал играм и проказам одинокое времяпрепровождение в обществе любимых книг. Он тревожил родителей склонностью к самоуглублению, которую отец находил не вполне здоровой для мальчика его лет, а маменька заранее проливала горькие слёзы при мысли, что Ната придётся отправить в закрытую школу, наполненную, судя по утомительно восторженным воспоминаниям супруга, такими же забияками, как несносный отпрыск её жеманной золовки, которая, вопреки заблуждениям лорда Грэттона, не отличалась ни красотой, ни добрым нравом, хотя и воображала о себе невесть что.