Солнце в ежевичнике
Шрифт:
Настоящее семьи Гилмор было похоже на рукотворный, недавно вырытый пруд. Пока мистер Гилмор и Джордж барахтались в нём, пытаясь удержаться на плаву, миссис Гилмор погружалась в прошлое, ограниченное комнатой, где на тумбочке стоял портрет Тео, а рядом – статуэтки и игрушки и несколько его любимых вещей. Постепенно прошлое становилось для миссис Гилмор куда более реальным, нежели сегодняшний день, до отказа наполненный стремительно отдаляющимся от неё супругом и обузой в виде чужого, навязавшегося на её шею мальчишки. И она как-то вдруг поняла, что будущее, в котором Джордж окончит школу, поступит в колледж, превратится во взрослого юношу, ей не интересно и не нужно. И она почувствовала острую обиду на мужа за то, что он дорогому ей прошлому предпочитает это ненастоящее
Они гуляли по городу, взявшись за руки, и говорили обо всём на свете. Они были, как Джордж и Эд, и всё повторялось сначала. А вокруг – те же улицы, те и не те одновременно. Не было слышно воя сирен, празднично сияли витрины, а из баров и кафе лилась танцевальная музыка. Они бродили по переулкам и кварталам, отстроенным уже после войны на месте разрушенных зданий. Эти дома выросли с новым поколением и ради него – ради новых надежд и свершений. Но что-то всё же осталось незыблемым, как Вселенная, например, Вестминстерское аббатство. Может, это и к лучшему, что он не попал сюда в свой первый лондонский уик-энд? Ему столько нужно было сказать тому неизвестному парню, спящему под чёрной мраморной плитой в западной части нефа, а Гилморы всё равно ничего не поняли бы и приняли бы его беззвучный разговор за очередную приютскую странность. А Джон понимал всё, и они с Джорджем поклялись здесь в вечной дружбе.
Заканчивался февраль, и в воздухе уже витал едва уловимый аромат весны. Они шли по набережной Темзы, дурачились и шумели. Джон, выбежав вперёд, весело размахивал вязаной шапкой, и свежий влажный ветер задорно ершил его рыжие волосы. Лишь одно тяготило Джорджа. Между друзьями не должно быть лжи и недомолвок, и он, преодолев себя, произнёс с тяжёлым вздохом:
– Джон, мне нужно тебе что-то сказать.
Джон остановился и внимательно посмотрел на него, и под лучистым взглядом его зелёных глаз последние сомнения Джорджа растаяли, как весенний снег.
– Знаешь, я тебя тогда обманул. Помнишь, в подростковом клубе, когда мы познакомились, я соврал, что попал в приют после того, как мои родители умерли. На самом деле я подкидыш. Да, они меня бросили. Бросили, как ненужную вещь.
– Ну и дураки, – сказал Джон. Сказал так, что у Джорджа к горлу подступил комок и навернулись непрошеные слёзы.
Они проговорили допоздна. Джордж как будто всё это помнил: чёрное, усыпанное алмазами небо, проглядывающее сквозь ежевичные кусты, стремительно удаляющийся треск мотоцикла, перекличку мальчишеских голосов и ослепительно яркий свет, внезапно ударивший в лицо. Джордж рассказывал о жизни в Блэкберри-хаусе, о чердаке, где сушился ежевичный лист, о своей так и не завершённой книге, об альбоме с марками, о бомбардировщиках, рокочущих над Лондоном, об ожесточённом грохоте пушек ПВО, о домах, раскалывающихся на части, об аэростатах, подобных гигантским рыбинам, и о друзьях, навеки разлучённых войной, одного из которых звали Джордж.
– Вот в честь кого мистер Уильямс дал мне это имя.
– Мистер Уильямс говорил, что Джордж обещал вернуться в Блэкберри-хаус? Вполне возможно, он сдержал слово.
– Едва ли, – смутился Джордж, – он был настоящим героем.
Джон пристально посмотрел ему в глаза, и Джорджу показалось, что его друг видит нечто сокровенное, доступное ему одному. После короткого молчания Джон сказал задумчиво:
– Никто из нас не знает, кто он на самом деле. Те ребята тоже не знали…
Джордж был всецело поглощён своей жизнью, в то время как дома у него что-то разрушалось, но он уже привык к этому и научился не обращать внимания. Сначала родители выясняли отношения вполголоса и при закрытых дверях, и лишь по их удручённым лицам Джордж догадывался, что у них не всё ладно. Однако каждодневное напряжение от присутствия в семье постороннего человека быстро истощило их нервы. Сами попробуйте и узнаете, каково скандалить шёпотом. Они поняли, что легче мысленно перевести Джорджа в категорию мебели, чем бороться с собой, скрывая
взаимную неприязнь.Началась весна, и из-под снега вытаяла правда. То, что зимой было завуалировано и законспирировано, вырвалось наружу, подобно фонтану серной кислоты.
Как-то раз Джон спросил у него, как дела дома.
– А, – махнул рукой Джордж, – ничего хорошего. Вчера миссис Гилмор опять плакала, тарелки била.
– Что ж, этого и следовало ожидать. Когда у нас предпоследний отчим загулял, моя старуха не то что тарелки, сама чуть с балкона не выпрыгнула. А вообще она так и говорила: «Миссис Гилмор должна взять себя в руки, иначе она лишится мужа». Только знаешь что, если они и вправду вздумают разводиться… – начал было Джон, но осёкся.
– Что тогда?
Но он спрятал тревогу под личиной холодного фатализма:
– Значит, судьба их такова, а тебя это волновать не должно. Пускай сами в своих делах разбираются. Может быть, у них ещё всё образуется.
Но ничего не образовалось. Раньше Джордж не представлял взрослых даже просто ссорящимися, теперь представил всякими. При внешней беспомощности миссис Гилмор умела быть ядовитой и жестокой. Джордж уже проверил это на себе и не торопился осуждать отца, когда тот отвечал ей соответствующим образом, но однажды семейная ссора разыгралась по новому сценарию: мистер Гилмор перешёл от защиты к нападению.
– А почему ты всё время меня обвиняешь? – Он сам себе гладил рубашку и припарил воротник так, что запахло палёным. – Да если бы не ты, Тео был бы сейчас с нами! Я так не хотел покупать ему этот проклятый велосипед. Я не понимал, где тут кататься. Мы живём не в пригороде, не в сельской местности, и рядом опасная перегруженная трасса.
– Ну, он же говорил, что будет ездить тихо и только вокруг школы.
– Интересно, как ты представляешь себе тихую езду на велосипеде? Это что, катафалк? Хотя для Тео он оказался промежуточным видом транспорта.
Джордж знал – миссис Гилмор не подарок, и тем не менее усомнился, что ей надо сейчас всё это говорить. Какой смысл, всё равно уже ничего не поправить. Однако отец сильно изменился. Это был уже не тот мистер Гилмор, что с раздражением и досадой отбрёхивался от необоснованной критики, и даже не тот, что в приступе бессильной ярости молотил кулаком о косяк и ревел раненым медведем: «И-ди-от-ка». В его облике появилось что-то циничное, что-то пугающее, и Джордж понял: если миссис Гилмор сейчас же не закроет рот, она сильно об этом пожалеет. Но она ничего не поняла – не поняла, что шутки кончились. Джордж не слышал, что она сказала, он только видел, словно в кошмарном сне, как мистер Гилмор направился к ней. Он взял её за грудки и швырнул на модный журнальный столик. На пол полетели фужеры, брызнул гранатовый сок. Миссис Гилмор попыталась встать, и он ударил её. В эту минуту он был похож на монстра из фильма ужасов. Он взял раскалённый утюг и замахнулся, намереваясь припечатать им её прямо в лицо. Джордж не помнил, как пересёк комнату и повис у него на руке с истошным криком: «Не надо, папочка, не надо!»
…Миссис Гилмор поспешно приняла душ, напилась успокоительных капель и уехала к родственникам. Мистер Гилмор сидел на лестнице, обхватив руками голову. Джордж понимал, что приёмному отцу сейчас не до него, но и оставить его одного не мог и молча пристроился рядом. По спине тонкими струйками стекал пот, и он мелко дрожал то ли от холода, то ли от потрясения.
– Спасибо тебе, – сказал отец.
Джордж ничего не ответил.
– Знаешь, Джордж, я давно собирался с тобой поговорить. Тео был неглупым парнем. Может, разве что немного взбалмошным, но глаза у него были не на затылке, это точно. Не понимаю, как его угораздило. Если бы он врезался в парапет и его выбросило вниз по инерции, то велосипед остался бы наверху, а он лежал на ступеньках. Я часто думаю, что же там всё-таки произошло. Ты общаешься с ребятами и в школе, и в клубе. Подростки обычно откровенней в своём кругу, нежели со взрослыми. Они ничего не говорили об этом? Не могу взять в толк, что за нелёгкая погнала его на этот проклятый парапет, да ещё вместе с велосипедом.