Солнце в силках

Мир перед глазами все еще пылал, переливался медными узорами, но теперь это вызывало не оцепенение, а тошнотворный ужас. Тураах колотило, желудок готов был вывернуться наизнанку. От злых речей кузнеца легче не становилось, она жалостно всхлипнула и зашлась плачем. Довольно хмыкнув, Чоррун опустил ее на землю.

– Ну-ну, не рыдай, где это видано: рыдающая шаманка! Уводи ее, пернатая, а то болото от ее слез из берегов выйдет, – Чоррун отвернулся и захромал в сторону видневшейся вдали железной рощи. Сквозь слезы Тураах заметила еще одну фигуру, высокую, мощную – Тимир. Подмастерье наблюдал за происходящим молча, но стоило Чорруну немного отойти, Тимир сочувственно улыбнулся:

– Все закончилось, Тураах, все позади…

Позади? Тураах и рада была бы в это поверить, но слова кузнеца засели в памяти крепко, а в душе обосновался ужас.

– Краарх, Кутаар – абаас слабый, но потому и ковар-рный. Сама наружу показывается редко. А ее дети, красные ящерки, способны сгубить целый улус, а то и не один. Жар, красная сыпь и нестерпимый зуд. Начнутся у одного – глядь, все поселение в огне болезни. Ты прости, Тураах, не доглядела я… Если бы не кузнец…

Рыдания сдавливали горло. Хотелось спрятаться, исчезнуть и не видеть больше этот причудливый, вывороченный мир и всех его обитателей.

Глава шестая

Красные пятна расползаются по щекам, выедают кожу на тонкой шее. Ногти впиваются в плоть, скребут, скребут по огненным отметинам. Зуд только усиливается. Под кожей поселились блохи, клопы, мелкие прожорливые твари. Руки сами тянутся к ножу: взрезать, стянуть ее, обнажая мышцы и жилы. Передавить всех букашек. С хрустом.

Красные язвы, красная кровь, красное, красное всюду.

Тураах подскакивает с орона. Наяву то же. Алые пятна пляшут на руках, на плечах. Пляшут… Да это же сполохи от жарко натопленного очага!

Тураах выдыхает, откидывается на постель, обводит взглядом узорчатые балки. И снова цепляется за красное: знакомый с детства узор, забава долгих зимних вечеров, отбрасывает Тураах в ночной кошмар и дальше, к входу в логово Кутаар.

От красного тошнит. Не видеть бы, исключить из мира все его оттенки. Тураах переворачивается на живот и утыкается лицом в теплую доху из чернобурки. Засыпать страшно, но усталость берет свое: понемногу она снова проваливается в переливающуюся алым тьму.

За дверью раздался скрип снега под тяжелыми торбасами. Нарыяна – эту поступь она ни с чьей не спутает – соскользнула с орона, на цыпочках подошла к двери. Пропело рассохшееся от наполнявшего юрту жара дерево, и через порог шагнула закутанная в шкуры фигура. Дождалась! Нарыяна прильнула к пахнущему конским потом и морозом мужу.

– Подожди, дай раздеться, – усмехнулся в покрытую изморозью бороду Таас, отстраняя растрепанную со сна жену. – Ух, мороз крепчает! Что дочь?

– Спит… Подогреть молоко? Или кумыса?

– Не надо ничего, – шепнул Таас, любуясь простоволосой, сонной Нарыяной. Уютной, неприбранной он ее любил больше всего. Скинув обледенелые шкуры, Таас притянул жену к себе, поцеловал нежно.

А дальше совершалась то обыденное волшебство, что доступно только двоим любящим друг друга.

Края гниющей плоти расходятся, выпуская наружу хищно скалящихся детей Кутаар. Медночешуйчатые ящерки стремительно расползаются в стороны, облепляя соседских ребят. Просачиваются под одежду охотников, вгрызаются в кожу.

Кровавые язвы зияют на щеках Бэргэна, на могучих руках Тимира, на дряблой шее старухи Сайыыны, разносчицы сплетен, рассыпаются по лицу соседки-Уйгуны. Красные пятна разъедают светлую кожу рыжеволосой Алтааны, покрывают руки матери, и она кричит, кричит, ногтями раздирая плоть. Откуда-то снизу раздается:

– Кутаар, кутаар, татаар-кутаар, поймай кутаар, обласкай кутаар.

Зрачки Тураах расширяются, рот распахивается в беззвучном вопле: мир тонет в крови, гное и зуде.

Тураах всхлипнула и заметалась на постели, что-то бессвязно бормоча.

– Ну вот опять… То крутится без конца, то вскрикивает… однажды даже смеялась, – Нарыяна, вставшая подбросить дров, вздрогнула, обхватила себя руками и взглянула на мужа. Таас знал этот взгляд. Скинув с себя меховое покрывало, он поднялся с постели и подошел к жене.

– Глупенькая, что плохого в том, что Тураах – удаганка? Это почетно, – прогудел Таас. Огрубевшие, мозолистые ладони осторожно скользнули по плечам жены.

– Она ведь совсем еще юная, – Нарыяна тихонько всхлипнула. – Что ее ждет? Как она устроится? Посватается ли хороший парень за удаганку?

– Тураах справится, девочка бойкая. И силы духа в ней больше, чем кажется. Что до замужества…– Таас нахмурился, раздумывая, – И для удаганки найдется парень. А те, что побоятся девки-шаманки, не пара нашей Тураах.

Таас обнял сдерживающую рыдания Нарыяну и шепнул:

– Все будет так, как угодно богам.

Уверенность мужа всегда подкупала Нарыяну. Но она так и не осмелилась признаться: с некоторых пор дочь пугала ее.

Измученная кошмарами, Тураах очнулась от знакомого шороха ножа по дереву. Она повернула голову на звук, вскрикнула радостно. На низкой лавке у камелька сидел отец и что-то выстругивал из небольшого сучковатого полена. Мать хлопотала рядом, юрта полнилась щекочущим ноздри запахом оладий. Тураах вспорхнула с орона и обняла отца.

– Ты металась во сне, – улыбнулся Таас дочери. – Кошмары?

– Угу, – кивнула Тураах. Вспоминать не хотелось. Улыбка отца, его теплые шершавые руки, дразнящие ароматы – все это отодвинуло ужас ночи, заставило его поблекнуть. – Кто это будет?

– Сохатый, хозяин тайги.

Тураах уселась рядом с отцом, поджав под себя ноги и наблюдая за ловкими движениями резака в его руках. Раз-два – и вот уже угадывается носатая морда лося.

Вот так бы всегда. Тихо, мирно и тепло. Скрежет ножа, редкий перестук посуды, потрескивание дров в очаге. Никаких приключений, никакой шаманской силы, кошмаров и блужданий в Нижнем мире.

– Сходи в онгкучах 23 , масло кончилось, – попросила Нарыяна.

Она нехотя поднялась, оделась и вышла во двор. Чтобы отпереть дверь онгкучаха, пришлось стянуть рукавицы и озябшими пальцами поднять засов. Протиснувшись в дверь, Тураах выбрала увесистый кругляш застывшего масла и выбралась наружу. Над головой раздалось хлопанье крыльев.

Тураах замерла. Сердце забилось пойманной птицей. Это Серобокая. Как всегда, сидит на верхушке сэргэ, дожидается ее. Не хочу. Странствовать по мирам, пробовать силу – не хочу. Тошнит от одной мысли. Хватит того, что видела. Хватит красных кошмаров.

23

Онгкучах – погреб для хранения молочных продуктов, расположенный снаружи юрты со стороны входа.