Солнце в силках

Сайыына побагровела, распухла, приготовившись клясть на чем свет стоит нахала, но, запоздало поняв, какой лакомый кусочек для пересудов подбросил ей Тимир, елейно улыбнулась. Хитро засверкали узкие глазки, старуха сдулась, мелко-мелко закивала, а когда Тимир немного отошел, свистящим шепотом сообщила товаркам:

– Слышали? Тимир-то не зря в старших подмастерьях у кузнеца, скоро и сам у горна начальничать станет. Говорят ведь, что кузнецы – старшие братья шаманам, и железненький наш 10 в щелочку да видал уже верхние и нижние миры, как пить дать! И про деток чего-то знает…

10

Тимир – якут. «железный».

А в соседней юрте метались сжираемые внутренним огнем Табата и Тураах, найденные охотниками на лесной поляне недалеко от улуса.

Мир выглядел странно: земля была далеко. Тураах полюбовалась немного на зеленую волну тайги и игрушечный улус, зажатый между лесом и лужицей-озером, и повернула голову влево.

Рука. Привязанная к дереву. Тураах шевельнула пальцами – рука согнула и разогнула пальцы. Значит, рука ее, Тураах. Интересно, и кто же ее привязал?

– Крха, – раздался каркающий смешок. Тураах повернулась на звук. Чуть выше ее макушки рос толстый сук, а с него смотрел пустыми глазницами огромный птичий череп. В глазницах копошилась тьма. Тураах зажмурилась: вглядись в зыбкую темень, и тебя завертит, засосет неведомо куда.

– Кхра-кхра-кхра, – снова захохотал череп, – пойдешь, дитя, мне в родню? Будешь летать по семи небесам, да путь вниз тебе не закрыт будет.

Тураах не удержалась, открыла глаза:

– Ты Хомпоруун хотой 11 , повелитель птиц? Ты зовешь меня в жены?

– Кхра-кра-кхрах, – он хохотал и хохотал, все никак не мог остановиться. Вдруг он слой за слоем начал покрываться мясом, кожей и черными как смоль перьями, в глазнице заблестел, отражая побледневшее лицо Тураах, бездонный зрачок. – Кхрах, доброму Хомпоруунчику нет никакого дела до девчонки на древе, а вот я с удовольствием полакомлюсь испуганными глазками! Ох, и вкуснятина же – невинные глазки, полные ужаса, кхра-ра-храх! Крарррррррра! – хохот ворона бубном ударил по ушам, перешел в призывное карканье.

11

Хомпоруун хотой – «горбоносый орел», божество айыы, покровитель птиц.

И тайга откликнулась. Граем, свистом и хлопаньем крыльев. Взметнулись вверх птицы, повели хоровод над верхушкой огромного дерева. Тут были не только черные в'oроны, но и названые сестры Тураах 12 вор'oны, длиннохвостые сороки-трескухи, маленькие сычи, большеглазые неясыти, даже воробушки и синички. Тураах не боялась птиц, но в грае этой бешеной стаи, в их глазах, щелканье клювов и круговом движении сквозило дикое, первобытное, хищное. Тураах вжалась в ствол.

12

Тураах – якут. «ворона».

– Крахраар-р! – снова гаркнул ворон, и птицы устремились к дереву. Перед лицом Тураах захлопали черные крылья. Ворона каркнула и ударила ее чуть повыше ключицы. Тураах закричала. Птицы бросались на нее, рвали нежную кожу на руках, ногах и животе. Острые клювы и горящие жадным огнем глаза мелькали со всех сторон. Тураах дергалась, визжала, но сознание все не покидало ее. Над кровавым пиршеством несся заливистый хохот:

– Кхра-кхра-кхра!

Нога зацепилась за корень, и он упал. Над лесом взметнулся волчий вой. Табата вскочил, но тут же одумался: звук принесло издалека… Стая гонит дичь, какое дело волкам до заплутавшего в тайге мальчишки?

Он частенько бродил по таежным тропам недалеко от улуса: помогал брату ставить и проверять силки, набирал хворост, подкреплялся ягодой. Но сейчас места были совсем незнакомые. Узкая тропа, петляющая меж могучих стволов, спускалась с холма. Разглядеть, куда она ведет, не давал густой подлесок.

В вышине захлопали крылья. Так звонко, что Табата пригнулся, прикрыл голову. Тревожно как-то… Двигайся, вперед, вперед… Табата поспешил вниз по тропе: дорога есть – куда-нибудь выведет.

Узкая лента тропки петляла меж деревьями и камнями, приходилось смотреть под ноги, чтобы не изрезать стопы об острые камни и бороздившие землю корни. Хотелось пить, и Табата прислушивался, не раздастся ли звонкий голос ручейка. Он знал: недалеко от стремительных таежых речушек можно найти охотничьи домики – уутээны. А это уже немало. Будет крыша над головой, и непременно найдется несколько кусочков вяленого мяса или сухари. Охотники, покидая стоянку, обязательно оставляют запас еды и дрова.

Справа от тропы раздалось приглушенное топи-топи-топ-топи-топ. Из кустов прямо перед Табатой выскочил молодой олень. Замер, повернул голову, увенчанную мягкими рожками, и дернул ушами.

Табата вдохнул, выдохнул, и вдруг случилось то, от чего в животе у него все перевернулось, – чаща огласилась протяжным воем. Стая загоняла оленя, а Табата стоял у нее на пути!

Олень дрогнул и помчался вниз по склону. Табата бросился за ним, забыв о кровоточащих ступнях и не обращая внимания на хлещущие по лицу и рукам ветви.

На тропу за его спиной выпрыгнул серый охотник. Среди зарослей замелькали волчьи тени.

Неожиданно склон закончился, тропа вильнула влево, и беглецы оказались на широкой поляне. Олень, сделав еще два скачка, замер у высохшей лиственницы, широко раскинувшей причудливые ветви. Задыхающийся, Табата тоже остановился.

На поляну, ликующе рыча, один за другим выскочили пять волков, обступили полукругом. Самый крупный утробно рыкнул, припал к земле.

Табата сжался. Удивительно, но молодой олень стоял спокойно и смотрел вовсе не на подбирающихся хищников.

Чутье, пробужденное ролью добычи, подсказывало Табате: происходит нечто. Странное. Вывернутое наизнанку. Но не худое. Ноги перестали дрожать, напряжение схлынуло. Волки попятились, нервно втягивая воздух носами и уже не рыча, а недовольно ворча.

Что же происходит? Табата расправил плечи и медленно обернулся.

Лиственница ожила, зашевелила корявыми сучьями. Это тяжело поднимался с земли исполинский олень. Его рога качнулись, вознеслись вверх. Олень величаво выступил на середину поляны, склонил тяжелую корону и двинулся на вожака. Волк огрызнулся, но напасть не посмел. Олень сделал еще шаг. Волк взвизгнул и скрылся в зарослях. Стая последовала за ним.

Олень повернулся к Табате, взгляды их встретились: спокойная мудрость древнего животного и ясные, с удивлением смотрящие на мир глаза ребенка. Олень шагнул к Табате. Склонил рогатую голову. Табата доверчиво потянулся погладить костяную корону и не успел даже ахнуть. Острые рога вонзились ему в живот.

Глава вторая

Тайах-ойуун 13 нагнулся, чтобы не зацепить притолоку лосиными рогами, венчавшими его шапку, и вышел из юрты. Нарыяна стояла у сэргэ 14 , обхватив себя руками, покачивалась из стороны в сторону. Словно дитя баюкала. Ойуун нахмурился: будь здесь отец девочки, разговор вести было бы проще. А теперь жди слез.

13

Ойуун – шаман.

14

Сэргэ – резной деревянный столб, коновязь.

Заметив рыжий отсвет под ногами, Нарыяна обернулась, засеменила к шаману:

– Как она, Тайах-ойуун?

– Кости целы, ссадины и царапины сойдут. Что же до души Тураах, все зависит от внутренней силы, – Нарыяна молчала, заглядывала в лицо старого шамана полными слез глазами. Не понимает. Тайах вздохнул, заговорил медленно, чеканя каждое слово: – То не лихоманка-знобуха. То перековка. Так начинается тропа шамана. Дочери твоей, коли сдюжит, отныне только этой тропой следовать. И соседскому мальчику тоже.