Солнце восходит на западе
Шрифт:
К спальне прилегает светленькая, миниатюрная столовая. Одна из дверей ее ведет на веранду. На этой веранде тоже часто работал Чехов. Но известна она же и другим. А именно: когда Антон Павлович закончил "Вишневый Сад", состояние здоровья не позволило ему, согласно установившейся традиции, поехать в Москву и прочесть эту пьесу ансамблю Московского Художественного Театра. И тогда весь ансамбль этого театра, отдавая дань любви к Чехову и его громадным заслугам перед этим театром, приезжает из Москвы в Ялту и тут, на этой веранде, Антон Павлович впервые читает свой "Вишневый Сад".
В гостиной, как и в кабинете, тоже много фотографий. С них смотрят на вас лица почти всех знаменитых людей во всех областях искусства, которыми столь богато было в России начало 20 века. Впрочем, есть среди
В стеклянной витрине — большой лист белого картона. Дата — 15 июля 1934 года. Внизу много подписей: Книппер, Качалов, Москвин, Немирович-Данченко… Это соболезнование Московского Художественного Театра, адресованное Марии Павловне по случаю тридцатилетия со дня смерти Чехова. Вверху обращения, каллиграфическими буквами, выведен пышный титул, знаменитого когда-то своею скромностью, театра: — "Московский академический, ордена Ленина, имени Максима Горького…". Последние слова читаются с особой грустью. И пока я вглядываюсь в них, мне кажется, что старенький, небритый Фирс, слезящимися глазами смотрит через мое плечо и по складам повторяет незнакомые слова пышного титула. А прочитав их до конца, как и в последнем акте "Вишневого Сада", произносит грустно и растерянно: — "а, человека-то и забыли…"
Да, там в далекой и холодной Москве, как будто слишком скоро забыли человекаАнтона Павловича Чехова. Но тут, в маленькой и солнечной Ялте, память о нем живет и будет жить еще долго. А еще дольше будет жить она в сердцах миллионов его читателей. В миллионах сердец самых разнообразных русских людей, которых Антон Павлович Чехов так хорошо знал и так бесконечно любил.
Отдыхаем в одном из "Домов отдыха", построенных здесь уже при советской власти и осматривая его убеждаемся в том, что алуштинский театр не является неудачным исключением среди новейших строительных упражнений в Крыму. И становится по-человечески жаль тех несчастных тружеников, которым, наряду с тысячами партийных ловчил, все же иногда удавалось провести здесь некоторое время.
"Дома отдыха" или санатории (разумеется, носившие имя кого-нибудь из вождей), напоминают богадельни для бездомных стариков и старух, которые, в свое время, строили в России, сердобольные и не очень богатые купчихи. Крутые лестницы, узкие коридорчики, тонкие стенки, маленькие комнатушки, общие умывальни, казарменные кровати с жесткими тюфяками, все это явно протестует даже против самого названия — "дом отдыха". А если прибавить к этому еще клопов, следы присутствия которых видны и посейчас, то можно с уверенностью сказать, что отдохнуть в таком "доме отдыха" — нельзя.
Впрочем, не только клопы мешали советским курортникам отдохнуть от суровых будней. Еще назойливей и въедливей клопов, были партийные активисты, не выпускавшие и тут советских граждан из-под своего бдительного ока и требовавшие от них — "организованного отдыха". Отдых такого рода тоже является изобретением социалистического государства. А заключается он в том, что обалдевших от всевозможных "общественных нагрузок" и приехавших сюда с надеждой отдохнуть людей, бодрые активисты заставляют и тут маршировать под "песню о Сталине", принимать участие в "коллективных играх", в которых непременно есть элемент партийной пропаганды, а по вечерам "прорабатывать" очередной доклад кого-либо из кремлевских оракулов.
В одном из "домов отдыха", на подоконнике нахожу почтовую открытку. Я сохраню ее на память. Почтовая открытка — мелочь, пустяк. Но как в капле воды отражается солнце, так и в этой открытке отразилась вся беспросветная скука и тупоумие советской эпохи. Маленькая открыточка размером 9 на 14. С наружной стороны — аляповато намалеваны какие-то зелено-розовые волны, бьющиеся о скалы. По бокам — розочки и мимозочки. Ну, это дело вкуса и в этом еще полбеды. А вот на обратной стороне этой открытки напечатано следующее:
Это почище розочек и мимозочек. Это — апокалипсическая тоска. Почти вся оборотная сторона открытки занята этим казенным безобразием. Написать на ней — "Привет из Ялты Мане от Вани" — негде. Просто негде.
По дороге в Алупку проезжаем мимо знаменитой ялтинской киностудии, построенной еще до революции основателем русской кинопромышленности Ханжонковым. Когда-то здесь "крутились" фильмы с Верой Холодной, Мозжухиным, Полонским. С тех пор киностудия мало изменилась. К сожалению, нельзя того же сказать и о ее основателе. По тротуару, вдоль кино — студии, пожилая женщина, везет в кресле разбитого параличом старика. Это сам Ханжонков — отец русской кинопромышленности и бывший хозяин этой студии. Советская власть ограбила его. В советское время он был "лишенцем" — жалким парием социалистического государства. За что? За то, что он когда-то рискнул всем своим состоянием и вложил его в дело, сослужившее впоследствии хорошую службу самим большевикам? Коляска, подталкиваемая женой, везет ограбленного, нищего и больного старика мимо его бывшей киностудии, в которой еще недавно снималась очередная советская кинофальшивка и бодро звучали записываемые на пленку циничные слова:
"….Я другой такой страны не знаю, Где так вольно дышит человек…."На секунду старик Ханжонков поворачивает голову в сторону прячущейся в парке киностудии и всматривается в нее. А мы продолжаем наш путь в Алупку.
Алупка — это дворец Воронцова. Миллионы туристов, побывавшие здесь за последние сто лет, приезжали сюда не ради Алупки, а ради этого дворца. Ни один царский дворец в Крыму не может сравниться по роскоши с этой гордостью Алупки. Война сохранила дворец Воронцова. Он стоит гордым памятником Империи, неизменно вызывая возгласы восхищения у всех побывавших тут. Зубчатые мавританские стены его, удивительно гармонируют с таким же зубчатым Ай Петри, находящимся позади. Белые мраморные львы двумя рядами спускаются к морю, образуя знаменитую "львиную терассу". Дворец уже давно превращен в музей. При нем живут директор и постоянный гид. Последнего прошу объяснить мне все так, как он объяснял при посещении советских экскурсий. Он, смеясь, исполняет мою просьбу. В трафаретном советском описании дворца есть, между прочим, и такое место: — "служащие графа не имели права жить во дворце, а помещались в, так называемых, "службах", где они влачили свое жалкое существование".
Правда, советский путеводитель, забыл указать на то обстоятельство, что эти — "так называемые службы" — при советской власти без всяких перемен были превращены в… санаторий. Добавлю от себя, что из виденных мною санаторий, открытых на Южном берегу уже при советской власти, это был — лучший.
Перед дворцом — источник ключевой воды, выложенный мрамором. На нем надпись — "Трильби 1828". Директор музея говорит, что кто из него выпьет воды, тот непременно еще раз побывает в Алупке. Пьем. Очень хочется еще раз побывать здесь.
Однако, Крым это не только дворец Воронцова, "дома отдыха" и курорты. Это не только солнечные ванны и кипарисовая истома лазурных берегов. Когда-то со словом Крым связывалось представление об огромных гуртах баранов, о горах фруктов, рыбы, мяса, табаку, о прекраснейших винах, поставлявшихся во все концы страны, о широко развитой кустарной промышленности замечательных крымских безделушек, украшавших этажерки гостиных в самых заброшенных, медвежьих углах России. В течение ста пятидесяти лет созревал сочный и полнокровный Крым. И понадобилось всего лишь двадцать пять лет социалистической эпохи для того, чтобы он завял и засох. И даже не двадцати пяти, а значительно меньше. Ибо до конца НЭПа Крым был Крымом. И лишь после коллективизации и пятилеток он стал одним из самых бедных родственников, составлявших вкупе семью народов именуемую Советским Союзом.