Солнечное затмение

– - Я готов подписать.

Альтинор стрельнул взглядом в сторону слуги, тот кивнул, и, чуть не спотыкаясь о собственные ноги, побежал за бумагой. Старший советник короля хорошо знал, насколько непостоянны эти послы. Даже из-за легкого дуновения ветерка они могут изменить свою мысль на противоположную...Только бы не спугнуть это умиротворяющее затишье... Только бы бумага с подписями легла на стол короля...

Робер, сволочь, все-таки споткнулся! Пролил на свои знаменитые обшлаги грамм сто чернил, выронил бумагу и уже рефлекторно втянул голову, ожидая неминуемого подзатыльника. Но Альтинор лишь заискивающе улыбнулся:

– - Простите моего слугу за нерасторопность...С вашего позволения, я зачитаю текст документа.

С позволения старшего советника мы его прочтем сами: "Всякий, кто поставит здесь свою подпись, обязан дать сердечную клятву пред святым упоминанием о Непознаваемом, что он, будучи вассалом или вельможей, должен не употреблять данную ему власть или данное ему оружие во зло человеку. Должен блюсти мир в пределах своего миража и не враждовать с другими человеческими расами, исключая лишь еретиков и черных варваров из проклятых миражей."

Наконечник пера совершил незатейливый вираж по полю белого листа и взмыл в воздух. Лорд Ванкастер снисходительно поставил свою подпись. Причем, сделал это с таким же хладнокровием, с каким обычно, пресытившись, отламывает кусок черствого хлеба.

– - Дайте! Дайте мне подписать!
– - противный и хриплый голос старика Эйквура проскрежетал по слуху присутствующих, и следом послышался скрип мучимой пером бумаги. Эйквур вытер откуда-то попавшую в глаз слезу, и его сдуру понесло на сантименты: -- Братья мои! Простите, кого в чем обидел. Действительно, так хочется на старость лет пожить в спокойствии. Благословен король Эдвур, в голову которого пришла такая великолепная мысль!

"Придурок, это я благословен", -- неожиданно для себя подумал Альтинор и тут же, улыбнувшись, обратился к послу царства Рауссов:

– - А вы, князь Лир, что думаете?

Князь, облаченный в позолоченную тегилею, не соизволил сказать, что он думает, но подпись свою поставил, да такую размашистую и размалеванную...В общем, в историю себя вписал конкретно. Если через две или три вечности миролюбивые потомки обретут этот документ, ? его подпись бросится им в глаза в первую очередь.

– - Да, господа, о мире подумать не мешало бы. Я лично устал от вечной вражды.
– - Эсвульд, представитель Панонии, сначала по старой привычке потянулся к эфесу шпаги, потом осекся, извинился, взялся за перо и нарисовал какую-то загогулину: крестьянин и то бы грамотней расписался.

Тлеющие свечи и плачущий от умиления воск чуть слышно потрескивали, будто всхлипывали: наверное, все это выглядело чертовски трогательно. Извечные враги жмут друг другу руки и приносят неумелые извинения. Их тени на стене продолжали играть пародию на мир живущих -- тоже принялись обниматься. Эти черные кривые монстры с невероятно удлиненными ногами (не тени, а мутанты теней) тоже подписывали черт разберешь какой договор, суетились, сливались в единое месиво, опять расползались, все время наступая на пятки хозяев.

Вот подошла тень лорда Диммаса -- статная, слегка сутулистая фигура. Сам лорд был далек от ее совершенства. И вот она выхватила черное перо у тени Клинкера, чтобы вперед его вписать свое имя в историю мира бессмысленных изображений. Тень Альтинора не играла роли в этом театре. Она клубком, словно преданный пес, свернулась у ног хозяина и смиренно лежала. Старший советник со всех сторон был окружен светильниками.

Последним, облизывая жирные от мяса пальцы, поставил свою подпись гер Лайасс из Тевтонии. Несколько послов имели наглость воздержаться, но миражи, откуда они родом, были слишком незначительны. И Альтинор демонстративно перестал замечать их присутствие.

– - А теперь, братья мои, простите меня за приторный пафос, но коль уж в этой гостиной решается судьба всей черной вселенной, не грех за это дело и выпить...А, Робер?

И Альтинор глянул на слугу так, как не умеют смотреть даже палачи. Только они двое понимали значение этого взгляда. Бедолага Робер понуро втянул голову между плеч и спешно удалился в погреба. Единственная мысль, что металась в его небогатом на содержание черепе, выглядела просто: только бы не перепутать бутылки! Только бы сделать все в точности как сказал хозяин!

Ага! Вот бутылки с вином, которое следовало подавать до подписания этой чертовой хартии. А вот эти, -- Робер потряс вручную закупоренные длинные бутылки с узким горлышком, -- после. Пустые фужеры, словно изголодавшиеся стеклянные пасти, жадно наполнялись новым содержимым...

– - Итак, за мир и согласие между всеми миражами!
– - Альтинору лень было выдумывать более изящный перл, поэтому произнес банальность. Главное громко и доходчиво.

Послы, добродушно похлопывая друг друга по плечу, подняли фужеры. В этот момент свечи торжественно вспыхнули более ярким огнем, -- словно воодушевленные древней мистической силой. Тени стали немного контрастней, лица гостей -- немного моложе от живительного света. Лорд Ванкастер, возможно впервые в жизни взявшись за свой меч как за символ дружбы, громко произнес:

– - За то, чтобы это вино никогда не кончалось!

"И чтобы дурь в твоей голове", -- Альтинор пригубил фужер, -- "тоже", -- глоток, -- "никогда", -- два глотка, -- "не кончалась". Он залпом допил содержимое и вслух сказал:

– - Отличная работа винных мастеров!

Граф Клауни присосался к вину с тем же упоением, с каким младенец сосет молоко матери: он цедил его маленькими затяжными глотками, и при этом все его четыре подбородка поочередно подергивались. Лицо графа, надо полагать -- от неправильного рациона постов и не слишком усердных молитв, настолько оплыло жиром, что казалось, будто он вливает вино не в желудок, а за щеки -- про запас. Смачно причмокнув и облизнув остатки сладости с пухлых губ, Клауни произнес:

– - Странно... Столько уже выпил и ничуть не опьянел.

– - Да, любезный граф, любопытный напиток. Крепость в нем несомненно присутствует, а вот хмели в голове что-то не ощущаю.
– - Сэр Раулин из-за болезни сильно гундосил, что для слуха окружающих всегда производило эффект мычащей в стойле коровы. Он поднял опустошенный фужер и для чего-то посмотрел сквозь него на свет. Затем продолжал мычать: -- Наверное, вся хмель ушла сюда, -- Раулин указал на свое неприличное место.

Барон Сантини вдруг рассмеялся. Но не потому, что вышеизложенная мысль показалась ему веселой, а оттого, что придумал собственную глупость:

– - Не вздумайте тужиться, уважаемый ментор Раулин, иначе вся хмель с громким звуком выстрелит из вашего худощавого тела!

У неопьяневших послов что-то расшевелились языки, и они, то ли одуревшие от счастья, то ли счастливые от одурения, вдруг начали говорить друг другу всяческие комплименты и сантименты, не забывая при этом пользоваться словами "любезнейший", "милейший", "глубокоуважаемый", "почтеннейший". Герцог Альтинор едва, словно икоту, сдерживал внутренний смех, наблюдая за их театральными причудами, и решил, что пришло время им подыграть.