Солнечный свет
Шрифт:
– Впрочем, в своем ли она уме, Конни? Ты же знаешь, если додержать их до безумия, становится сложнее, и кровь не так сладка. Бо это весьма огорчает – как, уверен, и тебя. Но таковы люди. Ты ведь не хотел бы впустую потратить то, что мы тебе принесли, не так ли?
Они все стояли как раз за люстрой, то есть не доходя до середины комнаты. Развернулись неровным полукругом. Начав говорить, помощник Бо скользнул на шаг к нам. Остальные развернулись чуть шире. Мое бедное изнуренное сердце билось отчаянно, безнадежно, готово было выпрыгнуть через глотку. Они напомнили мне человеческую банду, припершую жертву к стене; и, как бы они ни опасались «гостя» Бо, их было двенадцать на одного, и этот один был прикован к стене цепью, сплошь усеянной знаками-оберегами. Я ничего не могла с собой поделать. Я подобрала
Они не хотели подходить слишком близко, но все же сокращали дистанцию. Я не могла придумать ни единого повода считать это хорошей новостью.
Я опять пропустила их приближение. Вампиры же… Я услышала голос помощника Бо, слова как будто приходили из другой вселенной:
– Возможно, тебе нужно немного помочь, Конни. Слова были сказаны – кажется – на человеческой скорости. Вероятно, они хотели, чтобы я их слышала. Во Вселенной, где находилось мое тело, меня подняли, и что-то острое полоснуло поперек груди, прямо под ключицами, над вырезом моего платья. Затем меня швырнули на пол, я ударилась лицом обо что-то твердое, почувствовала соленый вкус на губах и услышала:
– Раз уж тебе, похоже, не нравятся ноги, – и снова гоблинское хихиканье, как прошлой ночью.
Банда исчезла.
А я лежала на коленях у своего собрата по несчастью. Порез на груди нанесли так быстро, что он только сейчас начинал болеть. Порез… Рана кровоточила, кровоточила, свежая теплая красная кровь лилась, а рядом – изголодавшийся вампир. Я почувствовала его руки на своих обнаженных плечах…
Я рванулась прочь с хорошей для простого человека скоростью. Он выпустил меня. Я рухнула на колени, поскользнулась на своей красной юбке, рванулась вперед, чувствуя кровь между пальцами – капли на полу, кровавая дорожка, озеро крови; кровь текла и из губы, заливая подбородок.
Конни до сих пор не двигался. Но в этот раз, когда я почувствовала на себе его взгляд, пришлось оглянуться. Пришлось посмотреть ему в глаза, зеленые, как изумруды, как камни в бабушкином изуродованном кольце…
«Ты можешь остановить меня или любого вампира, если твоя воля достаточно сильна».
Мои руки сами собой опустились – упали – с груди. Я наклонилась вперед и собралась ползти к нему, стоя на коленях в собственной крови. И я поползла к нему, размазывая кровь по полу. Брызги моей крови виднелись на его обнаженной груди, на руке, той, что со шрамом. Не смотри. Смотри. Смотри в его глаза. Глаза вампира.
«…Если твоя воля достаточно сильна».
Отчаянно пыталась я думать о чем-то – о чем угодно – о кольце бабушки, цвета этих глаз. Бабушка. «Солнечный свет – твоя стихия!» Но здесь тьма, тьма, слегка разбавленная светом свечей. Свечи здесь лишь затем, чтобы мои слабые человеческие глаза проще притягивались к гипнотическим вампирским глазам. Но я вспомнила свет, настоящий свет, свет дня, свет солнца. «Эй, Светлячок!» Я Светлячок. Светлячок – мое имя.
Я вспомнила песню, которую пел Чарли:
Ты мое солнышко, Мой единственный светлячок…Я услышала, как он поет эту песню. Нет, как я пою эту песню. Слабым, срывающимся голосом, без какой-либо различимой мелодии. Но это был мой голос.
Свет в зеленых глазах погас, и я упала назад, как если бы меня отшвырнули. Я отвернулась и забилась в свой угол. Укрылась одеялом с головой и затихла.
Должно быть, я опять заснула. Глупо. Неужели я сделала это в здравом уме? Наверное, в обморок упала. Я очнулась неожиданно, зная, что сейчас 4:00 и пора идти печь
булочки с корицей. Но в этот раз, очнувшись, я сразу же поняла, где нахожусь. Все тот же бальный зал, все та же цепь.Я до сих пор была жива.
Я так устала…
Я села. Скоро рассветет. Пока я спала, свечи догорели, но из окон сочился неяркий серый свет. На горизонте виднелись первые розовые полоски. Я вздохнула. Не хотелось оборачиваться и смотреть на вампира – он все еще сидел посередине стены и всю ночь не двигался. Я знала это без объяснения, как знала об испуге банды Бо. Кровь из разбитой губы заклеила рот, и когда я языком прорвала корку, рана открылась, и от острой боли на глазах выступили слезы. Черт. Я нерешительно коснулась груди. Там было липко от запекшейся крови. Порез был нанесен высоко, там, где кость прикрывала только кожа; в общем, я потеряла не так уж много крови, хотя рана была длинной и рваной. Оборачиваться не хотелось. Узник отпустил меня прошлой ночью. Вспомнил, что не хочет победы Бо. Возможно, мое пение прозвучало как пение «разумного существа». Но видеть мою кровь для него было слишком. Я не хотела опять поворачиваться к нему лицом; возможно, даже запекшаяся кровь будет слишком хорошей приманкой. Я пососала губу.
Спиной к вампиру, завернутая в одеяло, я смотрела на восход солнца. Похоже, и этот день будет ясным. Хорошо. Мне сейчас необходим солнечный свет, да еще как можно больший запас времени до заката. Как долго могу я позволить себе ждать?
Чарли сейчас уже, наверное, варит кофе. Солнечные лучи позолотили поверхность озера. Должно получиться.
Я встала и уронила одеяло. Если вампир говорил правду, до заката можно его не опасаться. Я обернулась и посмотрела на свет, льющийся через два окна. Одно из них предстояло выбрать. По необъяснимой причине я выбрала ближнее к кровопийце. Избегая смотреть на него, я ступила в столб дружественного света и опустилась на колени. Вынула свой маленький складной нож из лифчика, зажала в руках – пальцы вытянуты, ладони вместе, как при молитве. Пожалуй, это и была молитва.
Уже пятнадцать лет я не пыталась ничего изменить. Я занималась этим только вместе с бабушкой и прекратила после ее исчезновения. Может, меня выбило из колеи то, что я сделала с ее кольцом. Может, злилась на нее за уход, несмотря даже на то, что начались Войны и многие люди оказались отрезаны от родственников: связь и путешествия становились все менее надежны, а в иных районах полностью прекратились. Открытки от отца перестали приходить именно во время Войн. Но я знала, что бабушка любит меня и не оставила бы снова по доброй воле. С тех пор я не занималась тем, чему она меня учила.
Наши встречи у озера словно остались в другой жизни. Жизнь без озера, без бабушки выбрала за меня мама, и в ней наследие отца не существовало. Хотя я ходила в школу вместе с детьми известных магией семейств, и кое-кто из ребят любил похваляться своими умениями, я не испытывала искушения посоревноваться. Я охала и ахала, как и все обычные дети: моя фамилия – фамилия Чарли – ни о чем никому не говорила.
К моменту окончания Войн я была подростком, и как-то сумела убедить себя, что игры у озера с бабушкой были всего лишь детскими играми, а если помнится что-то другое – это причуды фантазии… ну или же просто травка и порошки, которыми я несколько раз побаловалась, оказались необычайно высокого качества. Бабушка могла бы напомнить мне обратное, но она так и не вернулась.
И все же бабушка была права – наследие никуда не делось только потому, что все закрывали на него глаза. Я не была там, где-то внутри души, пятнадцать лет. Но, когда вернулась туда тем утром, стоя на коленях в солнечном свете, там все было по-другому – изменилось. Выросло. Словно бабушка – мы с бабушкой – когда-то посадили деревце. На саженец не повлияло то, что потом мы ушли и забросили его. Он продолжал расти. Его питала обильная почва – мое наследие.
Но я никогда не делала ничего настолько сложного, да и вообще ничего не делала целых пятнадцать лет. Вправду ли невозможно разучиться ездить на велосипеде? А если умеешь ездить на велосипеде, а потом тебе подадут супер-мега-турбо мощностью в миллион чего-нибудь мотоцикл, из тех, которые слышно за шесть кварталов, и чтобы залезть на такой, нужно на цыпочки становиться – сумеешь с первого раза поехать на нем?