Солнечный ветер. Книга вторая. Младший брат

– Конечно, господин, я сделаю это с радостью.

Третий день, в котором шествия и песнопения сменялись живыми картинами, прошел быстро. В финальной сцене Александр, изображая себя спящим, улегся посреди храма на каменном полу, а сверху на веревках к нему начали спускать жену прокуратора Рутилию. В этом году именно ей выпала роль изображать Селену, ранее были другие девушки и замужние женщины.

Царил полумрак, звучали цитры и кифары, заглушая все звуки. Рутилия медленно опускалась, действительно, похожая в белом свободном одеянии на небесную ночную богиню. Вот она все ниже, ниже. На мгновение зависает над, якобы, спящим Александром. Все затаили дыхание и даже Атилий, знавший, что видит очередное плутовство, тоже замер, захваченный зрелищем.

Он заметил, как прокуратор, муж этой самой Рутилии подался вперед, впившись глазами в фигуру раскачивающейся на веревках жены. Вот она коснулась ногами пола, освободилась от пут, опустилась на колени перед лежащим жрецом, приподняла покрывало, которым он был прикрыт, и медленно поползла по телу прорицателя. Александр как будто начал просыпаться. Нехотя повел он руками по полу, затем поднял их и ощупал женщину, ползущую по нему.

Как и все Атилий затаив дыхание, ожидал что последует за этим, хотя история была широко известна. Дальше должно произойти зачатие дочери Александра Юлии, той самой, которой Атилий делал модную прическу в Риме. Но здесь, всего в паре шагов стоял муж Рутилии, римский прокуратор. В полумраке нельзя было рассмотреть, что делают на самом деле Александр и Рутилия под покрывалом. Без сомнения, они целовались, а вот дальше.

В это мгновение из-за кресла Гликона неожиданно появились те самые юноши, виденные Атилием в доме жреца. Они шли друг за дружкой в длинных белых туниках, похожих на женские, и под заунывное пение молитв, закружились вокруг лежащей на полу пары. Зрители вытягивали головы, пытаясь рассмотреть, что происходит, а прокуратор тяжело дышал и его ноздри раздувались от возбуждения.

Лежащая на Александре Рутилия неожиданно перестала двигаться под белым покрывалом, расслабленно сползла на пол. Она замерла, священник же, наоборот, подскочил вверх, словно обрел некую силу и тут со всех сторон раздались поощрительные крики. Как ни в чем небывало, словно артист бродячей труппы, Александр вышел вперед, принялся раскланиваться во все стороны. Старый парик на его голове опять съехал на бок. «Хвала богу Асклепию! – кричали жители города. – Хвала его воплощению Гликону!»

Женский пронзительный голос особенно выделялся за спиной Атилия. Он обернулся и увидел горожанку, с которой беседовал два дня назад на рыночной площади. Тогда она заподозрила в нем христианина, а теперь молитвенно приложив руки к груди, смотрела на жреца Александра восхищенными глазами. Атилий кивнул ей как старой знакомой, но женщина его не заметила. Тогда он перевел взгляд на находившегося вблизи имперского прокуратора, невольно ставшего, благодаря Александру, публичным рогоносцем. На его лице читалось унижение, но ничего поделать он не мог ни с женой, ни с ее новоявленным любовником, с ни с этой публикой, пришедшей в экстаз. Только вытирал пот, катившийся градом по лицу, и Атилий невольно пожалел беднягу.

Войны богов: АХУРАМАЗДА

Оракул, доставленный брадобреем Рутилиана в Кесарию, гласил:

«Острым мечом победив и парфян, и армян, ты вернешься

В Рим, колесницей триумфа и лавром богами отмечен».

И тогда собрав двенадцатый Молниеносный легион, вспомогательные войска, самонадеянный Севериан выступил в поход, навстречу армии Вологеза.

– Хорошо драться осенью, не так жарко, – разглагольствовал центурион Афраний Силон, шествующий во главе своего подразделения входящего в десятую когорту. – Ветераны рассказывали, как преследовали иудеев во времена божественного Адриана, так семь потов сошло, пока разогнали этот сброд. Солнце пекло, у них доспехи нагрелись как жаровня, ноги в калигах скользили от пота. А сейчас? Одно удовольствие.

Товарищи его поддержали. Никому не нравилось терпеть неудобства даже делая такую грязную и кровавую работу как военную. Впереди, на расстоянии одного перехода, был город Элегейя.

– Тебе Афраний, надо отличиться, сколько служишь, а все еще центурион последней центурии. Получишь парфянскую стрелу в бок и не стать тебе примипилом¹⁸, – заметил один из легионеров, бывший с Силоном в друзьях, а потому говорящий с ним вольно. Его звали Гай Целер и Силон поставил его идущим за собой. Такое право было у старших командиров и ветеранов, которые чувствовали себя увереннее в бою, если знали, что их спину прикрывал проверенный друг.

– Точно! – хмуро согласился Афраний. – Но боги должны нам помочь. Я слышал оракул Асклепия…

«А что он сказал?» – послышались любопытные голоса легионеров и задние ряды прибавили шагу, чтобы не пропустить божественных слов.

Возникшее скопление вызвало замешательство в центурии и один из трибунов на коне принялся наводить порядок. После того как строй восстановили, он отправился во главу колонны к Севериану. Это был молодой, недавно назначенный Сенатом трибун латиклавий¹⁹ из семьи Кальпурниев.

– Не разумнее ли нам остановиться в Элегейе и подождать парфян? – спросил он. – Вероятно, в войске Вологеза не найдется достаточного количества осадных орудий для разрушения стен, а штурмовые лестницы будут опрокинуты нашими доблестными легионерами, и персы понесут большие потери.

– Запереться в городе, значит показать, что мы боимся и не надеемся на свои силы, – возразил Севериан. – Будем сражать в открытом поле. Я сам выберу место. Мы разобьем небольшой лагерь, чтобы можно было его быстро свернуть, когда начнем преследовать убегающих нечестивцев.

Когда-то в Элегейе император Траян принимал персидского ставленника царя Партамасира. Тот снял с головы золотую диадему, протянул ее Траяну в знак покорности и готовности подчиняться римским законам. Но у цезаря были другие планы, он намеревался превратить Армению в провинцию и потому не принял диадему, а армянскому царю вместе со спутниками приказал удалиться из лагеря. История стала широко известной, потому Севериан в какой-то степени желал ее повторения. Только ему не нужна была чужая диадема, он намеревался унизить противника, заставить его пасть на колени перед мощью римского оружия.

Хорошие дороги в этих местах, куда еще не добрались римские инженеры, отсутствовали, и потому колонна войск двигалась медленно, поднимая пыль. Осень стояла сухой и теплой, дождей долго не было. Севериан въехал на один из пригорков, пропуская мимо легионеров. Он вглядывался в ту сторону, где в синей дали высились громады гор и где впереди была Элегейя с ее длинными каменными стенами.

Нет, они не станут защищать город, они его обойдут и устремятся навстречу врагу.

Чем дольше он всматривается, тем горы кажутся ближе. Они уже не такие огромные, неприступные, холодные. Севериану чудится, что там, за грядой высоких снежных вершин не каменистая и дикая Армения, а его родная Галлия с широкими полями, густыми лесами и теплыми реками. Там город, в котором он родился, там его родное место, куда он отправится потом, закончив службу на благо империи. Его грубое лицо озарено закатным дружеским светом, и он на коне в пурпурном плаще легата сам кажется посланцем солнца, а ведь небесное светило нельзя победить.

К вечеру римское войско достигло небольшой возвышенности с ровной поверхностью покрытой усыхающей травой. Место показалось Севериану подходящим, чтобы разбить временный лагерь.

«Зовите инженеров легиона, – приказал он трибунам, – пусть ставят палатки. И пошлите разведку вперед. Нам надо знать на каком расстоянии находятся проклятые персы».

Однако Севериан не предполагал, что через десяток миль от него, только освещенная вражеским солнцем, на пригорок въехала любимая царица Вологеза Нефтис и тоже обозревала двигающихся на битву лучников, катафрактов, неторопливо идущих пеших бойцов. Она была честолюбивой и коварной, она тоже рассчитывала на победу, которую дарует ее мужу бог Ахурамазда.