Соломон, колдун, охранник Свинухов, молоко, баба Лена и др. Длинное название книги коротких рассказов

Отец Викентий, узнав об этом, на перенос не решился, но злобу на семью затаил конкретную: на все просьбы разрешить бабе Нюре лечь сверху, седьмым рядом, давал твердый отказ, руководствуясь православными канонами, позволяющими такое лишь через двенадцать лет после смерти того, на кого кладут. А у нас самый давний (восемь лет) в верхнем ряду – этот вот Сергей Митрич.

Раз за разом отказывая, отец Викентий к тому же посмеивался: «Придется бабке еще лет пять пожить».

Баба Нюра на родню из-за этого набычилась и шипела: «Вот вашего Сереженьку и при жизни больше любили, всегда ему все лучшее доставалось, а мне и помереть не дают по-человечески. Не буду я лежать отдельно ни при каких обстоятельствах, несите меня куда всех носите, а вашего отца Викентия, фашиста, надо расстрелять – Селезневым почему-то разрешил, а Сарвилиным не разрешает, морда поповская».

Поповская морда от взяток отказывалась, угрозам не поддавалась, а расколол я ее, лишь уличив в нарушении Великого поста и пригрозив все рассказать прихожанам.

«Ладно, Славик, твоя взяла, – сказал тогда Викентий, – положу я вашу злопыхательницу через восемь лет, положу, пусть помирает спокойно».

Поэтому от прибежавшего племянника я ждал сообщения о смерти бабы Нюры, но он сообщил, что внезапно от инфаркта скончался ее семидесятидвухлетний сын, вполне еще здоровый молодой человек, вот как бывает.

Что было дальше – понятно. Похоронили сверху его, отец Викентий ржал, а бабе Нюре пришлось жить еще двенадцать лет.

Неведомая травка

В четверг я попал в баню почти что случайно, так как сам хожу по субботам, но в честь большого праздника (ноябрьского) решил сходить в день будний, потому что на него выпал выходной.

В бане атмосфера царила накаленная. Перемешались и четверговые, и пятничные, и субботние.

Пятничные и субботние кричали: «Подкидывай, подкидывай, делай пожестче». Пожестче – это когда уши заворачиваются, только лежать на полу и можешь.

А четверговые, все как на подбор дедки лет под семьдесят, вопили: «Это вы идите в свои пятницы и субботы и там командуйте, а у нас Валерий Палыч главный, вот его и слушайтесь, он зла не сотворит».

Валерий Палыч – сморчок сморчком. На улице увидишь – пройдешь или затопчешь по неведению, а тут главный шаман.

Загонит человек сорок на лавки, устроит парное молоко, запах микстурный напустит. Сам стоит в центре вениками размахивает, каждому в нос сует, заставляет нюхать – пятничные и субботние мерзнут, а четверговые от неведомого аромата веников балду ловят похлеще, чем от конопли.

Что-то он в веники добавлял такое. То ли траву особую, то ли лист неизвестный, от чего до печенок пробирало. Чудно.

На это шаманство чародейное сбегались дедки со всех банных щелей, стоило лишь Палычу свистнуть (и безногие, и безрукие, и безглазые).

А когда пятничные и субботние захотели революцию совершить, чтобы сделать пожестче, то убогие дедки им так шайками вломили, что все хотение отбили.

Но самые чудеса начались дома. Пёрло меня с трех дня до пяти утра каждые полтора часа так, что под конец жена взмолилась и потребовала объяснений в угрожающей форме. Вот так-то.

Недавно я узнал, что Валерия Павловича не стало. Скончался он и унес с собой тайну неведомой травы. Говорят, что в процессии за его гробом шло дедков люблинских человек триста, а старух – просто немерено. На каждого дедка (включая безногих, безруких и безглазых) по три или четыре.

Последняя надежда 1998 года

– А я с Б. разговаривала, – сказала мне жена и взяла многозначительную паузу.

– О!.. – проокал я в ответ.

– Знаешь, Б. меня спрашивал, правда ли, что ты лучший журналист Москвы, победитель конкурса «Последняя надежда 1998 года», а сам Фил Донахью, когда прилетал в Москву, с трапа потребовал тебя и ты его не принял.

– О, о!.. – дважды проокал я.

– Б. также интересовался твоим переводом «Витязя в тигровой шкуре» на суахили в адаптации для свисто-щелкающих диалектов и был абсолютно уверен, что ты fluent спикаешь на 37 языках.

– О, о, о!..

– А еще мне поведали, милый, что ты однажды за ночь лишил невинности тринадцать девственниц, обесчестил семерых мальчиков, завалил трех работников милиции и не пожалел молочного медвежонка.

– Дорогая, а Б. случайно с Г. не общался?

– Да, милый, Б случайно с Г. общался.

– Дорогая, а Г. для Б. пел, играл, танцевал, рисовал, стихи читал?

– Да, милый, Г. для Б. пел, играл, танцевал, рисовал, стихи читал.

– О, о, о, о!.. – четырежды проокал я. – Безусловно, я лучший журналист Москвы, победитель конкурса «Последняя надежда 1998 года», сам Фил Донахью, когда прилетал в Москву, с трапа потребовал меня и я его не принял, это мой перевод «Витязя в тигровой шкуре» на суахили в адаптации для свисто-щелкающих диалектов, это я fluent спикаю на 37 языках, и уж тем более я однажды за ночь лишил невинности тринадцать девственниц, обесчестил семерых мальчиков, завалил трех работников милиции и не пожалел молочного медвежонка.

– О, о, о, о, о, о, о, о!.. – восемь раз проокала жена.

Как Д. М. покарал Д. В

У Д. В. замечательные стихи, кое-что я помню, а жена просто половину наизусть знает. Но Д. В. дошел до того, что эпиграфы на себя берет из себя, а Д. М. об этом не знал и выучил перед декламацией (он очень мило стихи декламирует) стихи Д. В. без эпиграфов (которые сам же Д. В. и придумал.).

Жена возмущалась Д. М.: «Как ты смел, как ты смел – это же литература!»

А Д. М. возмущался в ответ: «Кто бы мог подумать, кто бы мог подумать – это же хамство!»

Так Д. М. покарал Д. В.

Терьер

Надя Тане привела терьера, чтобы приютить на время отъезда. Терьер с виду был мирный, только нейлоновые чулки жевал, после чего долго мучился, исторгал съеденное и жалко скулил. Из сострадания терьера, наверное, и оставили.

Никто же не думал, что он чудить начнет: залезет к Таньке в постель, укусит за ягодицу, не даст сменить белье, и вообще не даст Таньке в постель лечь на ночь, а пришедший на помощь для борьбы с собакой муж Дамир дело лишь усугубит, так как терьера разозлит, а разозленного пса не испугать ни огнем, ни водой, ни мечом. И действительно, на воду он лаял, толстые палки перекусывал, а на зажигалки и спички просто не реагировал.

В общем, стоял молодцом. Хоть и утомился за три часа борьбы, но хозяев привел в апатию: Таня зловеще читала Асадова, сын Павлик с горя взялся за «Занимательную анатомию для поступающих в вузы», а Дамир чистил на кухне ствол.

Всеобщее молчание прервал хозяин дома фразой: «Что ж, остается только это».

«Не смей, не смей, ты что, ты что», – возражала Танька.

«Папа, опомнись!» – вторил ей ребенок.

Но, никого не слушая, в акте отчаяния Дамир сунул руку в клетку с попугаем, сгреб его в ладонь, вошел с ним в комнату к собаке, вонзил попугая терьеру в морду и возопил: «По-о-зна-а-а-ко-о-омься! Это Г-о-о-о-о-о-ша!»