Солоневич

Через доктора Карка Солоневич стал подыскивать местного учителя, чтобы договориться с ним об уроках немецкого языка. Несмотря на проведённые в Германии годы и десятки прочитанных для «местной аудитории» лекций, Иван чувствовал, что его знание немецкого оставляет желать лучшего. Карк порекомендовал в качестве учительницы Рут Беттнер, молодую вдову обер-лейтенанта, командира подразделения парашютистов, погибшего в ходе операции по захвату Кипра в мае 1941 года. В ту эпоху нравы в померанской провинции были мещанскими, Рут боялась сплетен и потому решила, что уроки лучше всего давать «на виду у всех» на открытом воздухе. Так и повелось, они прогуливались вдоль озера («в духе» философов-перипатетиков) и вели нескончаемые «учебные беседы». Как позднее вспоминала Рут, «худшего решения быть не могло: о её связи с русским писателем сплетничали все» [175] .

175

Здесь и далее использованы фрагменты «Воспоминаний Рут» из архива К. Чистякова, а также материалы переписки автора с Рут Солоневич.

Первая же прогулка показала, что работа по «шлифовке» немецкого языка Солоневича предстоит немалая. Словарный запас у Ивана был богатый, но произношение сильно страдало. Поэтому возникали смешные, а нередко и пикантные ситуации. Так, в день знакомства Иван поднялся на площадку, с которого была видна панорама Темпельбурга, и произнёс весьма двусмысленные слова: «Huebsche Hoeschen» («хорошенькие панталоны»). Рут была весьма удивлена такой репликой русского и дома, вытирая тарелки после ужина, размышляла о том, почему русский проявил такую неделикатность, заговорив о нижнем белье с женщиной, с которой только что познакомился. Только тогда до неё дошло, что Солоневич хотел сказать совсем иное: «Huebsche Hauscen» («хорошенькие домики»). В другой раз в ресторане Солоневич заказал официанту «Ein Gebiss», что означало «зубные протезы». Официант улыбнулся и переспросил: не имеет ли клиент в виду «Imbiss», то есть «лёгкую закуску»? [176]

176

Эти уроки значительно улучшили немецкое произношение Солоневича. «Наверное, я хороший учитель, — вспоминала Рут. — Годами позже в Уругвае (1952) мы сидели в летнем кафе, и мужчина за соседним столиком то и дело наклонялся к нашему столику. Он явно прислушивался к разговору. Заметив, что нас это стало раздражать, он извинился и объяснил, что давно уже не слышал такого прекрасного немецкого языка. Женщина, сказал он, должно быть, из центральной области Германии, а мужчина, скорее всего, с самого востока страны. Мы рассмеялись и объяснили ему, что он прав: я из Саксонии, а мужчина — действительно с востока, — из России».

Иван «в порядке взаимности» давал Рут уроки русского языка, знание которого, по его мнению, могло пригодиться ей в будущем. Первое занятие она запомнила навсегда. Иван положил перед ней русскую газету, на полях которой написал алфавит кириллицы. Потом под каждой буквой поставил эквивалентную ей по звучанию — немецкую. Сразу же после этого он сказал: «А теперь прочти этот заголовок»…

«Мне стоило громадных усилий произнести первые в моей жизни русские слова, — вспоминала Рут. — Но я помню их до сих пор — „Рабочий труд“»…

В ходе такого «пешеходного» изучения языка Солоневич хорошо узнал город и его окрестности. Здесь было всё, в чём нуждалась стандартная, привыкшая к комфорту немецкая душа: железнодорожная станция, два газетных киоска, универсальный магазин «Густав Росенов и сын», популярное кафе «Эрих Хюбнер» неподалёку от Рыночной площади, лодочный вокзал, от которого можно было совершать поездки по местным озёрам на моторном катере «Ролхер», любуясь идиллическими пейзажами «Померанской Швейцарии».

После двух месяцев знакомства Солоневич сделал Рут предложение. По её словам, это было неожиданностью для неё. «Я была, мягко говоря, изумлена и вежливо отказалась, — так вспоминала она об этом событии через 60 лет. — На следующий день я объяснила Ивану, что подобный брак невозможен. Во-первых, у нас было 25 лет разницы в возрасте; во-вторых, мы недостаточно хорошо знали друг друга; в-третьих, различались наши религиозные убеждения, хотя это не имело большого значения, поскольку мы не были фанатиками; в-четвёртых, наши страны воевали друг с другом. Герр Солоневич ответил: „Если это вас волнует, мы не будем больше об этом говорить, но мы поженимся“. Мы, действительно, об этом больше не говорили и в конечном счёте поженились».

Это был прочный, по-своему счастливый брак. Иван Лукьянович не раз говорил, что «он совершенно изменил психологию Рут и обратил её во врага и нацизма, и коммунизма». Рут считала своим долгом выучить русский язык, стать примерной «русской женой» и сподвижницей писателя и политического деятеля из России, конечно, настолько, насколько это было в её силах. Ей удалось многое. Она стала говорить и писать по-русски, научилась готовить русские блюда, помогать мужу в его повседневной литературной и политической работе. Однако проникнуть в сущность идеи народной монархии и почти непрерывных дискуссий Ивана Солоневича с политическими оппонентами Рутика, как её звал муж, была не способна, поскольку, по мнению солоневичеведа Николая Казанцева, ко всему подходила «с немецкими мерками, с немецкими мозгами и немецкой душой» [177] .

177

Казанцев Н. Устремлённый в будущее // Наша страна. 1996. 28 сентября.

В отличие от преуспевающего доктора Карка забота о пропитании была для Солоневича изматывающе неблагодарным делом. «Отоваривать» продовольственные карточки с каждым днём становилось всё сложнее: «эрзац-маргарин», «эрзац-хлеб», «эрзац-кофе» и другие эрзацы всё больше преобладали в рационе. Приходилось исхитряться, в том числе браконьерничать в лесу и на озёрах. Иногда, чтобы получить несколько килограммов картошки, свёклы или кочанов капусты, Иван нанимался на работу к прижимистым крестьянам, считавшим, что русский должен быть довольным любым «вознаграждением».

Как вспоминает Рут, её муж использовал ещё один «запрещённый» способ приобретения продуктов. При содействии Левашова поклонница литературного творчества Солоневича в Швейцарии отправляла ему посылки с бразильским и колумбийским кофе, используя (по доверенности) его денежный счёт в этой стране. По словам Рут, «за настоящий кофе можно было купить половину Германии, и потому обмен его на продукты помогал нам хотя бы на время улучшить питание. Но надо было быть очень осторожными, чтобы не донесли»…

Из разговоров немцев между собой Иван впервые услышал слово «вербауэр». На прямые вопросы знакомым немцам о том, что оно означает, Солоневич внятных ответов не получил. Даже доктор Карк, несколько смутившись, ответил невразумительно: хозяин на земле, переселенец на новые территории и т. д. Несмотря на странную немецкую «конспирацию», до сути вопроса всё-таки удалось докопаться. Вербауэр, в расшифровке Ивана, — это вот что: в оккупированных немцами областях часть населения — после войны (во время войны нужны рабочие руки) должна быть истреблена, и часть отдана в распоряжение вербауэров. Вербауэр — это вооружённый немецкий крестьянин — надсмотрщик, который должен был играть роль среднюю между нашим казачеством и ямайским плантатором. Проект был оставлен после неудачи под Москвой, но всё-таки Остминистериум успел перебросить на Украину каких-то вербауэров из Голландии и Мекленбурга.

Зимой 1941/42 года в Померанию стали прибывать первые советские пленные. По крестьянским домам разнесли «гебраухан-вайзунг» (написание Солоневича), в которых давались рекомендации о том, как обращаться с унтерменшами с Востока. Авторы «инструкции» уведомляли, что эта «рабочая сила» останется в Германии на весьма долгий срок и после войны. По оценке Солоневича, померанские мужики относились к «остовцам» в основном хорошо. Но размышляя над словечком «унтерменш», Иван Лукьянович пришёл к выводу, что использование его немецкой пропагандой принесёт Советам больше пользы для организации разгрома Германии, чем все союзные поставки по ленд-лизу.

Из бесед с пленными Солоневич выяснял, как складывается ситуация на восточном фронте, какой грозной силой становятся партизанские отряды. Не без злорадных реплик в адрес «Розенберга и его команды идиотов» узнавал он о том, что пропагандистские службы СССР сместили «советскую идеологию» на второй план, выдвинув на первый славные военные традиции прошлого, подвиги Александра Невского, Дмитрия Донского, Кутузова, Суворова и других патриотов-героев. Были введены ордена их имени, гвардейские полки и дивизии, восстановлены погоны, выпущены из лагерей уцелевшие православные священники. Великая Отечественная война набирала силу, и именно в этом качестве она стала принимать грозные очертания для гитлеровской Германии…

Годы жизни в Темпельбурге снабдили Солоневича бесценным материалом для понимания германской истории, специфических сторон германской жизни, германского характера. Надо отметить, что в период написания своей статьи «Россия и гитлеризм» (сентябрь 1938 года) он был более «снисходителен» к особенностям национального характера немцев и к их коллективной «обеспокоенности» поисками жизненного пространства:

«Немцы в самом деле являются народом без пространства — Volk ohne Reum. На их бранденбургских песках даже картошка не растёт без искусственных удобрений. Нет железа, нет нефти, нет цветных металлов, нет марганца, нет наших аршинных чернозёмов. Есть только железное трудолюбие. Можно как угодно смеяться над немецкой расчётливостью и над этими бесконечными „Verboten“, но нужно войти в положение немцев, хотя бы уже для того, чтобы в тот момент, когда мы будем иметь возможность договариваться (сейчас мы этой возможности не имеем вовсе), учесть некоторые основные факты немецкой истории, немецкой психологии и немецкой географии».