Соловушка НКВД

Надежда пела не громко, но и не тихо, понимала, что кабацкому романсу с мелодраматическими нотками, надрывом не место на свадьбе. Но гости приняли песню восторженно.

Придешь домой,А дома спросят:«Где ты гуляла, где была?»А ты скажи: «В саду гуляла,Домой тропинку не нашла».Она глаза платком закрыла,И громко плакать начала:«Куда ж краса моя девалась?Кому ж я счастье отдала?

«Как бы не накаркать, не оказаться брошенной, как было с первым муженьком…»

Когда настало время последнего куплета, за столом дружно подхватили:

Шумел камыш, деревья гнулись,А ночка темная была!

Допев, зааплодировали певице – солистке и себе – хору.

«Слава Богу, конфуза не произошло, – порадовалась Надежда. – Напрасно ругала себя, сейчас, как никогда, песня и к месту, и ко времени. Надо отблагодарить оркестрантов…»

Словно подслушав желание певицы, Скоблин выудил из бумажника пару сотен туманов, отдал официанту, тот передал музыкантам.

Свадьба продолжалась. Надежда выслушивала поздравления, пожелания, благодарила за добрые слова и украдкой наблюдала за мужем.

«Ведет себя с Кутеповым на равных. Не лебезит, держится с достоинством, как положено боевому генералу…»

В порыве нахлынувшей нежности, накрыла ладонью руку мужа, но Скоблин этого не заметил, что озадачило Надежду.

За столом одни ругали монархию, бывшего императора за его мягкотелость, нерешительность, даже легкомыслие, приведшие к отречению от престола и как результат к всеобщему в стране хаосу. Кто-то, напротив, с пеной у рта превозносил Николая II, называл его святым. На другом конце стола ратовали за будущее республиканское правительство в освобожденной от большевиков стране, доказывали необходимость объединения беженцев под единым знаменем и командованием, предавали анафеме офицеров, записавшихся в иностранный легион, отправившихся в Африку или Бразилию, но больше поносили тех, кто на родине пошел служить в Красную Армию. Спорили о Врангеле.

– Никак не пойму барона – желает стать ни больше ни меньше диктатором России, в то же время игнорирует наши лагеря, ни разу не посетил их.

– Ошибаетесь – приезжал для формальности один раз, но ненадолго.

– Мы отдаем ему почести словно народному герою. Обещал скорое свержение советской власти, но когда попросили хотя бы приблизительно назвать срок, ушел от ответа, поспешил отбыть. – Каждому бедствующему выделил по две лиры! – Ровно на одну бутылку самопальной водки! Кутепов постарался успокоить спорящих:

– Барон попросил приютить наших людей на Балканах, ждет ответа правительств Югославии и Болгарии, там должны вспомнить, какие в прошлом веке понесла Россия потери при освобождении их от турок. Пока за морем официально приняли лишь одну кавалерийскую бригаду генерала Барбовича. Алексеевцы и дроздовцы уезжают поодиночке и, как правило, во Францию, где их никто не ждет.

– А вы собираетесь ехать? – придвинулась к Кутеповой Надежда и услышала, что генерал покинет Константинополь одновременно с казаками 1-го армейского корпуса, для местожительства наметил Берн.

Плевицкая внимательно прислушивалась к разговорам мужчин, в первую очередь супруга, и размышляла:

«Выпил достаточно, не меньше других, а мыслит трезво… Отчего вздрогнул, когда услышал о перебазировании частей в Европу? Напрягся, кончик носа побелел… Может, желает вернуться к командованию и посему обхаживает Кутепова? А говорил, что по горло сыт армейской службой. Зачем вступает в споры, критикует барона? Желает не отстать от других, понравиться Кутепову, польстить, влезть в доверие?.. Мало говорит, больше слушает, мотает себе на ус, будто старается выведать какую-то тайну».

Плевицкая знала, что среди белого воинства нашлось немало таких, кто перешел на сторону красных, вступил в их армию. Закралось нелепое подозрение.

«Помнится, Брусилов в свое время подписал позорное обращение к русскому офицерству, из-за которого от него отвернулись друзья, даже родственники. Коля его хорошо знал. Неужели муж разочаровался в белой идее, считает борьбу с красными бесперспективной, работает на врагов, а разведчикам хорошо платят…»

Об этом не хотелось думать, в то же время Надежда не могла забыть, что они живут не по средствам. Попыталась себя успокоить:

«Ничего ужасного, что умалчивает об источниках доходов. Было бы несравненно хуже и обиднее, если б скрывал карточные долги или связь с любовницей. Коль ведет двойную жизнь, служит и белым и красным – у первых ворует секреты и продает вторым, долго таиться не сможет, рано или поздно откроется…»

5

Это стало ритуалом – после завтрака Скоблин благодарил за угощение, целовал Надежду в подставленную щеку и уходил по делам. Деятельный, не умеющий бесцельно проводить время, он все доводил до конца. С сослуживцами, однополчанами был тактичен, не срывался на крик или ругань, был настойчив, требователен. С мужчинами тверд, с дамами галантен. Все хвалили генерала за обязательность, дамы заглядывались на поджарого бравого мужчину, завидовали певице, ее удачной партии.

Надежда не сидела сложа руки. Договаривалась с портнихой о новом наряде, хлопотала за неимущих, бездомных, устраивала их на работу, одаривала сирот игрушками, трудилась в благотворительном фонде, но главное, большую часть времени тратила на концертную деятельность. Собрала небольшой оркестрик (двое музыкантов имели диплом Петербургской консерватории, скрипач в свое время солировал в симфоническом оркестре), заказала аранжировку патриотических песен.

Как-то из-за болезни двух оркестрантов и ухода в запой третьего отменила репетицию, вернулась домой раньше обычного и, к удивлению, увидела на пороге мужа.

Скоблин не ожидал встретить жену в неурочный час, смутился, но быстро взял себя в руки, сыграл беспечность, сказал, что встретил давнего доброго друга:

– Не виделись с девятнадцатого. Последний раз беседовали в Царицыне. Был председателем полкового комитета, в Царицыне служил комендантом пригородной станции…

Что еще говорил Николай, Плевицкая не слушала.

«Хорошо, что застала с приятелем, а не с подругой. Было бы до слез обидно узнать, что в самом начале семейной жизни супруг завел любовницу».

– Где Изида?

– Отпустил, – доложил Скоблин. – Служанка закончила все дела, стала не нужна, к тому же мешала беседе с приятелем.

«Чем помешала, ни слова не зная по-русски? – хотела, но не спросила Надежда. – Я изъясняюсь с ней с грехом пополам по-французски…»

Желая польстить жене, Скоблин сказал, что приятель был на одном ее концерте, с той давней поры хранит программку, имеет несколько граммофонных пластинок с записью романсов.

В столовой в нос ударил запах табака, точнее, дыма. Надежда недоуменно посмотрела на мужа: Николай прекрасно знал, что она не позволяет курить дома. Только Скоблин собрался повиниться за гостя, как перед Плевицкой предстал высокий, с маленькой бородкой на остром подбородке, с проницательным взглядом приятель мужа. Генерал не успел представить его, как гость вытянулся по стойке «смирно», щелкнул каблуками: