Сомнительная версия

Затем ему в голову пришла сумасбродная мысль пойти до осени в пожарные, а тут еще кто-то из знакомых расписал все прелести этой службы, где дежурство раз в трое суток. Может, его прельстила не только перспектива относительной свободы, но еще и возможность выгодно себя проявить на столь романтическом поприще, сулившем новые впечатления. Вряд ли он обольщался мнимым геройством, однако крещение огнем не прошло бесследно для его экзальтированной натуры.

— Представляешь, Леха, сидим забиваем козла, вдруг — тревога, — бахвалился он, чтобы раззадорить меня. — Хватаю каску, несемся с истошным воем сирены через весь город. Полыхает третий этаж в старом особнячке, а на втором общество слепых. У них как раз шло собрание. Всеобщая паника, суматоха: горим! Горим! Кинулись они на лестничную площадку, а там все дымом заволокло. Влетаем в квартиру, сломав замок, спасаем пятилетнего пацаненка… На лестничной площадке потоп, хлещем из двух брандспойтов. Слепцы, которым льет теперь на голову, орут — конец света! Тут является старушенция, виновница всех событий. Забыла включенный утюг, пошла на Привоз, где простояла в очереди за рыбой больше часа. Увидела кавардак в квартире и взъярилась на нас: «Трам-тара-рам, — кричит, — изуродовали обстановку!» Ну, соседи, у которых залило потолок, и напустились же на нее. А тут еще сбежались жильцы двора, где слепцы затоптали белье, развешанное на веревках. Такие разгорелись страсти! Комедия, да и только.

Но вскоре даже эти эфемерные восторги угасли, а первые впечатления поблекли; надо было регулярно ходить на учения, сдавать какие-то нормативы, заниматься докучливой уборкой в депо и не гнушаться взять в руки иной раз и метлу…

Никифор Кондратьевич не упускал случая поиронизировать над Костей и всякий раз спрашивал, когда же тот получит наконец медаль за доблестное рвение и геройство на пожаре. Он никак не мог смириться с тем, что его племянник за короткий срок сменил уже две работы.

— Ты, Костик, вольный стрелок, — говорил он. — Сегодня здесь — завтра там, по морям, по волнам… Только куда тебя вынесет? Годков через пять-шесть трудовой книжки не хватит, а к пенсии, глядишь, наберется целое собрание сочинений…

— Ничего, пусть узнает жизнь с разных сторон, — защищала Ксения Петровна Костю. — У него еще все впереди, найдет себя рано или поздно. Ведь не думаешь же ты, Никифор, что я и вправду соглашусь видеть его всегда чумазым слесарем или пожарником.

Ксения Петровна любила повторять это сакраментальное: «Узнать жизнь!» Я не совсем ясно представлял, какой именно смысл она вкладывала в эти слова, за ними скрывалось нечто смутное, обтекаемое, потому что можно было подразумевать и перекочевывание с одной работы на другую, и чтение книг, и дружбу с девчонками, наши тогдашние увлечения, привязанности… И выходило, что это как бы еще не настоящее, временное, чего не следует принимать всерьез, потому что мы еще «не узнали жизнь» и как слепые котята тычемся из стороны в сторону, а настоящее придет только после, не скоро, а пока что наша жизнь как бы игра… И многое дозволено, многое прощается, и время спишет все издержки. А пока у нас еще птичьи права на какое-либо серьезное суждение, но зато есть права на ошибки, на всепрощение, на снисхождение. Повторяю: так думала она, полагая, что ее мораль во всех отношениях выгодна для нас и мы ее с готовностью приемлем, укрепив тем самым авторитет Ксении Петровны в наших глазах. Она слыла у нас в маленьком, но шумном дворе, где жили семьи рабочих элеватора и портовых грузчиков, образованной женщиной; за глаза ее называли «морячкой», она со всеми умела легко находить общий язык, но вместе с тем никого из них не принимала всерьез.

7

— Вызывали, гражданин начальник? — в приоткрытую дверь сперва глянула угрюмого вида личность с оттопыренными красными ушами на стриженой голове и просунулось крутое плечо, задранное к массивному лошадиному подбородку.

— Входите, Артюшкин, смелее входите, — кивнул майор Байбаков. — Вот товарищ Петряев из Черкасского ГУВД побеседовать с вами хочет. Тут такая история, снова вашим делом заинтересовались, нужны кое-какие подробности…

— Гражданин начальник, какие еще подробности? — воскликнул Артюшкин с нарочитым удивлением. — Я вас трагически умоляю, не надо со мной больше «беседовать по душам», — хлопнул он себя рукой по груди. — Ведь накрутили мне на полную катушку. К чему еще бередить человеку душу? Вы про меня все насквозь знаете, биографию с детства изучили.

— Переоцениваете, Артюшкин, — ухмыльнулся майор Байбаков. — Знали бы все, так не вызвали. Конечно, мужик вы толковый, вину свою вроде осознали, работаете неплохо. Вы у нас, можно сказать, на хорошем счету, в пример другим приводить можно. В нарушении режима ни разу не были замечены. Вот лишний раз и убедимся сейчас в вашей искренности. Да вы не гоношитесь, выслушайте сперва все с толком, — остановил Байбаков готовое сорваться с губ заключенного восклицание. — Василий Степанович сейчас все сам уточнит.

Василий Степанович Петряев вкратце изложил обстоятельства дела и положил перед Артюшкиным портрет Белорыбицына, который переслали в Черкассы через две недели после первого запроса из Москвы. В прошлом и нынешнем году здесь произошли аналогичные преступления; первое раскрыли, совершивший его Никита Федорович Артюшкин 1945 года рождения был осужден на пять лет.

— Скажите, Артюшкин, знакома ли вам эта личность? — спросил Петряев и подвинул к нему портрет.

— Киноартист, что ли? — поглядел тот мельком.

— Ну вот, мы к вам с полным доверием, Никита Федорович, а вы дурака из себя строите, — хмыкнул Байбаков. — Этот человек, выдавший себя за Белорыбицына, а прежде за Жучкова, такой же артист, как и вы. Гастролер. И дело его весьма похоже на ваше, одна и та же, как говорится, география и приемы. Вот и пошевелите извилинами, вспомните. Это в ваших же интересах.

— У меня интерес теперь один — отбыть срок и начать честную трудовую жизнь, как у всех людей… — затараторил Артюшкин. — Я ведь, сами знаете, семейный человек, двух детей надо воспитывать…

— Все это само собой разумеется, — остановил его Байбаков. — Но перейдем все же к делу. Итак, поговорим о Белорыбицыне…

— Выходит, раскалываете меня на самопризнанку? Еще одно дело хотите навесить за чужие грехи? Я ж говорю вам… Один был тогда, и точка.

— Вот чудак человек, никто не собирается вменять вам в вину чужие грехи. Скажите честно: где и когда встречались с ним?

— Он что же, заявил на следствии, что работал со мной в паре?

— Об этом потом. Ответьте сперва на вопрос следователя.

— Гражданин начальник, не надо меня толкать, как телегу в мешок. «Знаю, не знаю я его». Что мне, из-за этого легче жить станет? Срок убавят? Нет же.

— Никто вас никуда не толкает, а проявились дополнительные материалы по совершенному факту преступления и надо вас снова допросить. Боитесь вы его, что ли?

— Это я-то? — вскинул Артюшкин бровями, и на его шее вздулись вены. — Мне бояться нечего, терять тоже. Ладно, гражданин следователь, не будем гонять порожняк. Ну, похожа эта карточка на одного человека, но я с ним никогда не работал. Сделал ему одну услугу как-то и не больше. Фамилия? Вы же сами назвали — Жучков. То ли жена прежняя, то ли любовница живет у него в Тирасполе. Сынишка у них. Подкидывает ей время от времени деньжат почтовыми переводами. Картежник он заядлый, по-крупному любит играть. Ну как-то раз я ему и продулся, такое дело. А капусты маловато, чтоб рассчитаться. Он и предложил мне сделать одолжение, съездить в Кишинев и передать пакет. Когда? Весной, в прошлом году. Адрес? Где живет, не знаю. Она буфетчицей в Кишиневе. На железнодорожном. Валентиной зовут. Лет тридцать пять, не больше. Чернявая, пухлая, смазливая бабенка. Через сутки работает.

— А что было в пакете?

— Ей-богу, не знаю.

— Так уж и не полюбопытствовали?

— Говорю же — нет. Он мне долг простил, с меня довольно.

— Расспрашивала вас о нем Валентина?

— Перекинулись парой слов и разошлись, как две пары ботинок в толпе. А через неделю он меня сам нашел. Квиты, говорит, выручил… А что, гражданин следователь, против него есть серьезные улики? Я же не знал даже, что в том пакете. Судимости? Не знаю. Сами понимаете, лишнее любопытство нам вроде ни к чему. Потом себе же дороже станет.

Капитан Петряев делал какие-то пометки в своем блокноте. После поездок в два района становилось очевидным, что мошеннические операции здесь и в Москве совершены одним и тем же преступником. В трех колхозах его опознали по фотороботу. Теперь, если верить Артюшкину, есть возможность установить конкретную личность. Найти эту Валентину не составит труда. Можно будет после дознания объявить всесоюзный розыск. Присовокупят материалы следствия на Украине, и расследованием будет заниматься Петровка. Но Артюшкин определенно что-то недоговаривает. Да ему и резон по факту преступления взять всю вину на себя. Но даже если подлинная фамилия этого Белорыбицына станет известна, где его сейчас искать? По отправлению почтовых переводов? Так ведь с любой станции проездом мог отправить. Ждать, когда выплывет новая афера? Следствие, чего доброго, зависнет в воздухе. И может, на неопределенный срок.