Сон о Кабуле

– Ну что, Федор Арсентьевич, рад был увидеть вас в здравии. Я, пожалуй, пойду, – чуть приподнялся полковник.

– Тихон! – громко, раскрывая гулкий красный зев, позвал Вердыка. Дверь растворилась, вошел управляющий, словно стоял начеку, ожидая окрика хозяина. – Отдай товарищу полковнику, что мы задолжали.

Управляющий порылся под батистовой жилеткой, извлек ключи, отворил сейф. Достал из глубины плотный желтый конверт, переполненный, заклеенный липучкой. Протянул полковнику. Тот ловко, метко, не глядя, метнул его под кожаное пальто.

– Желаю всем здоровья, – весело и твердо оглядывая сидящих, поднялся и вышел.

И этот полковник налоговой полиции был узнаваем. Из какой-нибудь спецслужбы, переставшей ловить шпионов, разрушенной реорганизациями и реформами, ради хлеба насущного, жены и детишек пошедший работать мытарем. Таскающий в нагрудном кармане офицерского кителя конверты со взятками. Он был узнаваем, как и все остальные, как и сам Белосельцев. Их образы, с сохранением всех черт и пропорций, были перевернуты, как отражения в луже, и по этому отражению, размывая его и дробя, пронесся ветер. «Ветер перемен», – молча усмехнулся Белосельцев, посмотрел на икону, бесстрастно взиравшую из угла, с недвижным огоньком лампадки.

– Нам следует обсудить первые яркие шаги нашего друга, – сказал Кугель так, как будто между всеми тремя уже был заключен договор, Белосельцев вошел в команду сподвижников, работает на успех молодого политика. – Эти шаги должны быть неожиданны, патриотичны. Должны расположить народно-патриотических избирателей.

– А разве я работаю не на Россию? Разве я не снабжаю москвичей качественными товарами? Разве я не застраиваю окрестности Москвы отличными особняками, в которых можно жить по-человечески? Разве не я на месте барака, где ютились наркоманы, воссоздал усадьбу XIII века со всеми атрибутами – домовой церковью, домашним театром и даже конюшней? Такого нет в шереметевских усадьбах. Разве это не вклад в русское дело? – Вердыка возмущался слепотой Кугеля, не умеющего оценить его патриотических начинаний. – Разве не я создал рабочую артель инвалидов афганской и чеченской войны? А вам все мало!

– Вы, мой друг, замечательный предприниматель и бесспорно истинно русский человек, – мягко и снисходительно возразил Кугель. – Но поверьте мне, специалисту по политическому дизайну, всего этого недостаточно для того, чтобы быстро занять место среди патриотических политиков. Мы говорили в прошлый раз: а что, если вам пожертвовать деньги на памятник мученикам 93-го года? Быстро, с помощью лучших архитекторов, возвести этот памятник?… И одновременно устроить серию красочных праздников для детей-беспризорников в Кремлевском Дворце?… Это должно волновать, восхищать, открывать вам навстречу людские сердца!

В комнату снова вошел старообрядческого вида управляющий Тихон. Белосельцев, осматривая его сапоги, жилетку и косоворотку, хотел отыскать и не увидел золотую цепь карманных часов.

– От Сучка пришел Коленька. Говорит, хорошую весть принес.

– Зови вестника, – распорядился Вердыка.

Появившийся Коленька был столь живописен, что Белосельцев подумал, не является ли он продуктом Центра искусств, изготовленный Кугелем специально для демонстрации стиля «братва». Это был огромный детина с широченными плечами, покато, без шеи, увенчанными маленькой, наголо бритой головой, на которой торчали розовые, прозрачные уши, зыркали, окруженные белесыми свиными ресницами маленькие красноватые глазки, в крохотном сиреневом носике темнели две чуткие звериные ноздри. Если у Тихона не было видно золотой цепочки, то Коленька был весь увешан толстыми золотыми цепями и браслетами, которые картинно, напоказ прилипли к полуоткрытой волосатой груди, свободно висели на обнаженных косматых запястьях. Он враскоряку, ибо мешали накаченные мощные ляжки, обошел присутствующих, пожимая всем руки особым рукопожатием, – подхватывал чужую ладонь снизу, подбрасывал, комкал, прощупывая в ней все косточки и суставы.

– Может, не ко времени? Обождать? – хитро и нагло воззрился он на Вердыку. – У меня время есть.

– Да что ты, Коленька, все дела отложу, чтобы тебя повидать! – обрадовался ему Вердыка, рассматривая с удовольствием его маленькую, бугристую голову, которой тот, казалось, мог с разбегу проломить кремлевскую стену. – Какую весть принес?

– Да вот у Огасяна склад сгорел. Прошлой ночью как полыхнуло, так и сгорел. Я на пожар приехал, видел, как Огасян слезами плачет.

– Вот видишь, Бог за жадность и неуступчивость наказывает, – мотал головой Вердыка, улыбался, закрыв глаза, словно представлял, как горит в ночи собственность конкурента. – Ведь мы добром уговаривали и отступного давали. Нет, гордый армянин! Ни в какую! Вот Бог и покарал! – Вердыка посмотрел на молчаливый образ, хотел перекреститься, но передумал. – Передай Сучку мои дружеские слова и благодарность за все. Скажи, что давно не парились в баньке. Либо он ко мне, либо я к нему. Я без гордыни, к хорошему товарищу могу и подъехать.

– Передам, Федор Арсентьевич. Мы завтра часовню освещать будем. Может, пожалуете?

– Сам не знаю, а икону в подарок пришлю. Старого письма. Глядишь, чудотворной станет.

– Спасибо, Федор Арсентьевич. Мы от вас добра много видим.

Он снова враскоряку обошел всех присутствующих, блестя золотыми цепями, просвечивая на свет прозрачными, красными, как флаконы, ушами. Пожал на прощание руки, и Белосельцеву казалось, что это рукопожатие может кончиться внезапным рывком, переломом сустава, нестерпимой болью разрываемых тканей.

– Ну что, поедем с Божьей помощью, Виктор Андреевич, покажу вам мою усадьбу, – приглашал гостеприимно Вердыка, глядя на Белосельцева дружелюбно, как на близкого уже человека. – По пути ненадолго посетим общежитие героев войны. Вам, как «афганцу», будет интересно взглянуть!

Они остановились у длинного, двухэтажного, похожего на казарму дома. Он был добротно выкрашен в зеленоватую, защитного цвета краску. На окнах были решетки в виде лучей восходящего солнца. У ворот стояла охрана в черной форме с резиновыми дубинками.

– Мы защищаем инвалидов от возможных обидчиков, – пояснял Вердыка. – Они устают на работе, должны отдыхать без помех.

Пока Вердыка о чем-то беседовал с охранниками, Кугель вполголоса объяснял Белосельцеву:

– Инвалидов, безногих калек, набирают по всей России. Свозят сюда, в общежитие. Кормят, поят. Условия жизни, после того как они и спивались, и пропадали от голода, условия просто отличные. Но они не только отдыхают, но и работают. И, надо сказать, приносят нашему изобретательному Федору Арсентьевичу немалый доход!

К дому подкатил микроавтобус. Двери открылись, и из них стали высаживаться, выходить, вываливаться инвалиды в камуфлированной форме, с костылями, на каталках, на низких, оснащенных колесиками подставках, которые они толкали рукоятками, ударяя о землю. Бодро, торопливо, перешучиваясь с охраной, ловко управляясь инструментами и костылями, они гурьбой устремились к подъезду и скрылись в доме.

– Мы быстренько обойдем, чтобы вы имели представление, – сказал Вердыка, приглашая Белосельцева.

У входа их встретил благообразный, похожий на бухгалтера смотритель, что-то записывающий в книгу. Его помощник пересчитывал деньги, замусоленные мелкие купюры. Набрасывал на толстые пачки резиновые петельки, складывал ровными рядами. Тут же стояли большие консервные банки, полные металлической мелочи.

– Ну как сегодня сборы? – поинтересовался Вердыка.

– Чуть хуже вчерашнего, – ответил смотритель. – То ли погода холоднее, то ли народ скупее. Надо надписи чаще менять, Виктор Андреевич, а то он стоит целый месяц на одном месте, а у него все то же написано: «Помогите купить протез!» Да он за этот месяц не то что протез, «мерседес» купит. Вот люди, которые через этот перекресток ездят, запоминают его в лицо и перестают подавать. Надо надписи чаще менять и перемещать их по городу, по разным местам.