Сон Сципиона
Шрифт:
Король ответил тем же, как и было оговорено заранее. Он стоял в окружении десятка придворных, а затем направился навстречу Манлию, помог ему в знак уважения сойти с осла и поцеловал перстень на протянутой руке. Спутники Манлия одобрительно зашептались: он мог твердо рассчитывать, что по возвращении они разнесут рассказ об этом приеме по всей провинции.
Король почитает Церковь, склонился перед Богом и — более того — выказал уважение к вере
Рима. И это еретик-арианин! Разительная противоположность Эйриху, вождю визиготов, унижающему служителей Церкви. Все это доказывает, насколько он впитал цивилизацию за годы, проведенные заложником в Риме.
Полдела было сделано одним этим жестом, уважение к Гундобаду лишь возросло, потому что он, еретик, был столь почтителен. Да
Пожалуй, собравшиеся в то ясное утро толпы видели всего лишь спектакль. Сама встреча должна была произойти еще накануне, но ее отложили — якобы из-за легкого недомогания Манлия, но на самом деле потому, что день выдался пасмурный и хмурый — дурное предзнаменование для суеверных, а с более практичной точки зрения — слишком угрюмая обстановка, не способствующая оптимизму. А вот чистое небо, теплые солнечные лучи, благословлявшие состоявшуюся встречу, были, напротив, добрым предзнаменованием, новым утром грядущего мира, зарей безмятежности после бурь и угроз слишком уж недавнего прошлого.
Затем король и Манлий вошли в базилику, кое-как перестроенную под королевский дворец (выбор определила ее прочная крыша), где удалились в задние покои (некогда судебные помещения) для беседы с глазу на глаз. И снова символ: Манлий был принят как равный, а не как проситель; рукописи и книги, статуэтки и святые реликвии, какие он преподнес королю, были знаком уважения к справедливому и просвещенному правителю, а не попыткой задобрить необузданного варвара. И снова обдуманные мелочи были замечены и одобрены. Дипломатия свое уже сделала; битва Манлия за сердца и умы своей паствы сулила победу. Манлий даже позволил себе толику уверенности в исходе: желаемое было почти у него в руках. Не Феликс, а он сотворит войско, которое двинется к Клермону и воспрепятствует планам Эйриха.
Юлии о встрече с Бернаром он рассказал в следующее же свое паломничество в летний домик под Роэ, и они обсудили его предложение.
— Собственно говоря, я вполне готова заняться несложными подделками, — сказала она. — А если он сумеет вывезти меня из страны, тем лучше.
— Ты готова уехать?
— Пожалуй, да. Хотя, боюсь, это может привлечь внимание ко мне. Тебя как будто что-то тревожит?
— Это дополнительный риск, — сказал он просто. — Вот и все.
— Ну, от меня так будет хоть какая-то польза. А вдобавок я получу возможность уехать в по-настоящему безопасное место. Этим не стоит пренебрегать. Он сдержит свое слово?
Жюльен задумался.
— Насколько я знаю, он свое слово держит. С другой стороны, я твердо знаю, что никогда не полагался на него в чем-то важном. А это важно.
— Нет, я бы попробовала. Есть времена, когда просто выживать еще мало.
— Есть времена, когда выжить уже великий подвиг.
— Итак, два разных взгляда на жизнь! — заметила она с иронией. — Но я в любом случае попробую. Разумеется, все зависит от того, чего он хочет. Как нам с ним связаться?
— По-видимому, через почтальона в Карпентрасе. Боюсь, его всегда тянуло на мелодраму. Таким способом я должен сообщить ему о согласии Марселя поговорить с ним. Если, конечно, такое когда-нибудь случится.
— И это будет твоим вкладом, так? Посредничество?
Он кивнул.
— По необходимости. Если этих двоих не свести, они, или, точнее, те, кого они представляют, рано или поздно схватятся друг с другом. Полиция Марселя против людей Бернара. Немцы уйдут, и начнется гражданская война. Бернару нужен Марсель, чтобы противостоять коммунистам, а Марселю нужен Бернар.
— Для чего?
— Чтобы его не расстреляли.
А потом он снова сел на велосипед и поехал в Карпентрас, где оставил сообщение: Юлия подготовит пластины и работу сделает, от Бернара требуется предоставить фамилии и фотографии, а также найти способ переправить ее через границу в Швейцарию или Испанию. Затем он
отправился поговорить с prefet.Марсель только отмахнулся.
— Сопротивление? — презрительно сказал он. — Что я о них думаю? Да кто они, собственно, такие? Коммунисты? Голлисты? Даже монархисты, насколько я понимаю. И их ряды что ни день пополняются оппортунистами, готовыми рисковать жизнью других людей, лишь бы потом, когда другие выиграют за них войну, строить из себя героев. Они пекутся о Франции и готовы во имя нее приносить в жертву французов. Но я их больше не преследую, если тебя это интересует. Немцы нас оккупировали, пусть они этим и занимаются. С радостью им это предоставляю. Почему ты спрашиваешь?
— Я подумал, может, тебе стоит с ними поговорить?
— Поговорить с ними? С шайкой преступников? Ты шутишь, наверное?
— Когда-нибудь это может оказаться полезным.
— Когда-нибудь, может быть. Я политик, а не перебежчик, Жюльен.
— Нет, ты администратор. И твоя обязанность — заботиться о том, чтобы правительство работало. Вот что ты мне сказал в сороковом. И сегодня у тебя, уж конечно, та же задача.
— Почему ты завел этот разговор, Жюльен?
Жюльен поколебался.
— Потому что меня просили кое-что тебе сказать. Когда захочешь поговорить или связаться с ними, есть люди, которые тебя выслушают.
Марсель пристально на него посмотрел.
— Знаешь, я мог бы тебя арестовать только за одни эти слова.
— Знаю. Но это было бы бесполезно. Я не участвую в Сопротивлении, Марсель. Ты достаточно хорошо меня знаешь. Мое мнение об этих людях не слишком отличается от твоего. Но мне поручили передать тебе это безо всякой моей инициативы, и я обещал. Теперь я это сделал. А если захочешь ответить, дай мне знать, и я выполню и это обещание. Во имя дружбы.
— Во имя дружбы… — задумчиво повторил Марсель. — Понимаю. Но чей ты друг, Жюльен?
Жюльен пожал плечами.
— Это все, что я сделаю. Я своей помощи не предлагал, но можешь мне доверять.
— Понятно.
Марсель заговорил о другом, и больше они к этому не возвращались. Во всяком случае, в таких выражениях.
Во многом задача Манлия была проста, единственная сложность заключалась в цене. Он хотел, чтобы Гундобад вошел в Прованс. Гупдобада это более чем устраивало, но на определенных условиях. Цена оказалась высокой, даже выше, чем мог вообразить Манлий: он полагал, что король потребует себе всех прав, титулов и доходов римского прокуратора. Это хотя бы формально сохранило бы главенство Рима и обеспечило бы Манлию достаточно пространства для маневра, чтобы склонить к согласию крупных землевладельцев. В конце-то концов они получат твердую руку, способную прекратить постоянный отток населения, способную — с любой требуемой жестокостью — предотвращать вторжения безземельных.
Разумеется, аннексию требовалось замаскировать, представить чем-то совсем иным и бургундскому двору, и свите Манлия. Остается только пожалеть, что парадные речи обеих сторон, произнесенные в базилике по окончании приватных переговоров, не сохранились более или менее целиком. Дошло только слабое эхо, фрагменты в бургундском кодексе, у Фортуната и Григория.
— Достойнейший сын Рима, мы здесь, чтобы потребовать от тебя: исполни свой долг, как и подобает его верному другу. Тебе известно, как враги Рима подтачивают его изнутри и теснят извне; тебе известно, как его войска посылаются сражаться с врагами за морем, и тебе известно, как злонамеренные хитрецы стараются использовать его беды себе во благо. Сервы разбегаются; поля и улицы зарастают травой; разбойники рыщут по дорогам. Все потому, что они думают, будто провинция, откуда я приехал, слаба и беззащитна. И еще потому, обязан я сказать, что ты не вполне понимаешь свой долг и свои обязательства. Зачем Рим пригрел тебя у своей груди, столько лет помогал обретать знания, осыпал почестями и званиями? Разве для того, чтобы ты прожил жизнь только среди своего народа, лишь вспоминая о виденном тобой величии? Или была своя цель в его щедрости? Или он уже тогда провидел, что этот шестилетний мальчик однажды обретет великую силу и власть, примет на себя Богом предначертанную ему роль высокого сановника империи?