Сон великого хана. Последние дни Перми Великой

– - Не поддадимся мы Москве ни за что! Не поклонимся мы кресту христианскому!
– - исступленно крикнул Ладмер, но Микал остановил его такими словами:

– - Слушай, дядя! Напрасно ты громко кричишь! Вестимо, страждем мы после того, как веру православную приняли, но и раньше не легче мы жили. И Войпель не баловал нас. А нынче не поздно ли хватились мы?.. Не лучше ли нам на монахов сквозь пальцы глядеть, ибо силу они большую возьмут, когда москвитяне здесь будут победителями?..

– - Но ты же ведь сам говорил, что можно и Войпеля нам вспомнить... В Покче разговор у нас был, при Максиме-игумене еще...

– - А я и забыл о том, по правде сказать... Мало ли чего не скажется в гневе да в ярости! Нельзя же каждое слово на веру принимать... Тогда я не знал, что говорил, ибо себя не помнил...

Ладмер даже руками развел от удивления, слыша такие слова от племянника, толковавшего теперь совсем другое, чем несколько дней тому назад. Но Микал был себе на уме. Это был тонкий и хитрый политик, не упускавший из виду ничего такого, что было в границах его разумения. О москвитянах он знал теперь наверное, что идут они здоровые и грозные, вопреки пророчеству Арбузьева, предсказывавшего, что поход истомит и обессилит их до крайности, так что, в конце концов, их можно будет прихлопнуть как мух очумелых. Действительность показала противное.

Хотя надежда на удачу и не оставляла покчинского князя, но все-таки, по некоторым признакам, можно было потерпеть и поражение, почему представлялось необходимым мирволить монахам и священникам, которые, в случае нужды, явились бы посредниками в переговорах с москвитянами, ставившими духовных лиц не в пример выше людей другого сословия.

В силу таких соображений Микал заявил Ладмеру, что снимать крест с церкви и лишать иноков свободы он находит несвоевременным, после чего чердынский князь немедленно же выпустил монахов из заключения и приказал поднять крест на крышу храма, что и было исполнено в присутствии самого Микала.

– - Вот так-то лучше будет, -- рассмеялся Микал, поглядев на освобожденных чернецов, отвешивающих ему низкие поклоны.
– - Пусть Бога они молят за нас на свободе, а взаперти какие они молельщики!..

– - Не спастись нам молитвами ихними!
– - буркнул Ладмер, злобно поблескивая глазами.
– - А Войпель, быть может, помог бы, только жертву принести ему надобно...

– - Об этом в другой раз мы потолкуем, -- понизил голос Микал, -- а пока православные мы люди, не отщепенцы от веры христианской. Не надо этого забывать...

– - Умен ты, князь, не по разуму своему, кажись!
– - пробормотал Ладмер и простился с племянником, уехавшим в свою Покчу.

А дни между тем текли своею чередою, принося в Покчу известия одно безотраднее другого. Разведчики то и дело являлись к Микалу, докладывая ему о передвижениях московского воинства. Одни убежденно говорили, что врагов такая сила валит, что даже сочесть их невозможно. Другие сообщали о грозном виде неприятельских ратников, закованных в сталь и железо, увешанных мечами и саблями, пока еще спокойно лежавшими в ножнах, но в недалеком будущем готовыми обрушиться на пермские головы. Препятствия не останавливали москвитян: через болота они проходили по настилу из бревен и жердей, рубившихся тут же на месте; через реки, которые пошире, переправлялись на плотах, связываемых на скорую руку, на узеньких же речках наводили мосты, отличавшиеся необычайною прочностью. Направления они держались неопределенного: сначала сплыли с Черной на Каму-реку, там вышли на берег и двинулись прямо на запад, но потом вдруг повернули к северу и шли в эту сторону в течение четырех дней, сбивая с толку пермских разведчиков. Куда ударят москвитяне? Этот вопрос занимал всех, в особенности же князя Микола и Арбузьева. Последний был, видимо, обескуражен. Он ждал, Что воеводы Ивана Московского приведут в Пермь Великую жалкие скопища оборванных, оголодавших людей, потерявших в походе образ и подобие человеческие; между тем на деле выходило иначе. Враг приближался грозный и могучий, способный скрутить в бараний рог обитателей лесов и болот, дерзнувших нанести обиду московским купцам, ведущим торг в городе Чердыне.

"Проворны ведь черти проклятые!
– - мысленно бесился новгородец, раздосадованный известиями о свежем виде вражеского ополчения.
– - Ничего им нигде не содеется! Как будто деревянные они... о хворости слыхом не слыхивали... Эх, кабы чума их схватила, что ли, небось позабыли бы тогда, как сторонних людей обижать!.."

Но чума не схватывала москвитян, к великому сожалению Арбузьева и пермских князей. Вместо того, теплая и сухая погода давала им возможность делать большие переходы, удивлявшие наивных пермян, не понимающих, как можно такому огромному ополчению пробираться прямиком через леса и болота, где они сами с трудом проходили.

– - Просто удержу им нет!.. Так и прут как медведь на рогатину!..
– - разводили руками разведчики и передавали разные устрашающие подробности, заставлявшие замирать от страха сердца слушателей.

Но вот через полторы недели после первого известия о появлении врага на рубеже пермской земли, в Покчу прибежал по лесной тропинке посланный изкарского князя и сообщил такую новость:

– - На Изкар идут москвитяне! У Низьвы-реки уже стоят... Там они человека одного поймали, который в селении Кам-горте жил. И стали они его спрашивать: как бы на Изкар полегче попасть? А человек тот немым прикинулся, ничего в ответ не сказал. А ночью убег он от москвитян и князю Мате обо всем доложил. А князь Мате тебя о том оповещает, князь высокий. Пускай-де готовятся в Покче, и в Чердыне, и в Уросе врага встречать, либо Изкару помогу давать, ибо неведомо еще, пойдет ли вся рать московская на Изкар, аль часть только на него насядет, а остальные на Покчу пойдут, либо на Чердын, либо на Урос, куда им лучше покажется...

Посланец был крайне взволнован и перепуган, рассказывая о приближении неприятеля к Изкару, являвшемуся единственным оплотом Верхней Перми. Настроение его мало-помалу передалось и Микалу, не скрывшему своего смущения от Арбузьева, который дружески хлопнул его по плечу и сказал:

– - Э, полно, князь! Не горюй, не печалуйся прежде времени! Ведь это от тебя не уйдет. Успеешь еще потужить, поплакать в Москве, в гостях у Ивана Московского, куда тебя увезут беспременно, ежели ты в руки москвитян попадешь. А посему дело надо делать скореича, чтобы не угодить нам в руки вражеские... По-моему, так надо делать...

И Арбузьев раскрыл свой план.

По его мнению, следовало приступить к решительным действиям, не дожидаясь почина со стороны московских воевод. В распоряжении его, Арбузьева, имелось шестьдесят шесть добрых молодцев, в которых он верил как в самого себя; кроме того, человек двадцать из обитателей Малого Новгорода, преимущественно здоровая сильная молодежь, присоединились к его отряду, являвшемуся, таким образом, довольно внушительною силой, не уступающею москвитянам в ратной доблести. У князя Микала уже стояло в Покче, в полной готовности к бою, более тысячи добрых ратников, большинство которых метко стреляли из лука, что служило показателем их способности к воинскому делу. В Чердыне у князя Ладмера тоже набралось бы до тысячи душ ополчения, да в Уросе половина того числа, благодаря чему, в общей сложности, можно было составить рать численностью не менее трех тысяч человек, которые по первому знаку готовы были идти туда, куда им прикажут.

Арбузьев основательно рассудил, что с таким воинством не лишне будет рискнуть схватиться с врагом, не дожидаясь его нападения на городки, взятие которых, безусловно, решило бы судьбу Перми Великой. Конечно, за валами и частоколами не в пример легче было сдерживать натиск неприятеля, но зато в каждом городке пришлось бы держать по особому отряду, достаточному для того, чтобы защищать городские укрепления. А это разобщило бы силы пермян и позволило бы москвитянам разбить защитников по частям, по мере приближения к тому или другому городку, обороняемому каждый своим отрядом. Поэтому Арбузьев предложил Микалу двинуться всею массою к Низьве реке, навстречу наступающему неприятелю, оставив в Покче, Чердыне и Уросе по маленькому отряду стражи для ограждения их от всяких случайностей. К тому же продолжающие прибывать ратники, спешившие из отдаленных поселков, могли оборонять городки, сравнительная безопасность которых была таким образом обеспечена.

Микал подумал и согласился, находя, что в случае неудачи первой попытки пути к отступлению не будут закрыты и что, в конце концов, они могут еще запереться в городках, подготовляемых к долгой осаде. Решено было идти навстречу москвитянам и сразиться с ними посреди лесов, не давая им времени взять Изкар, куда они двигались по словам посланцев князя Мате.

В Чердын и Урос были посланы гонцы с приказом выступать всем ратникам, во главе с воеводами, к Покче, для дальнейшего следования на Низьву-реку, где стояло вражеское воинство. Приближалось время решительных действий, рисовавшихся воображению пермян страшным и неотвратимым роком, нависавшим над их головами. О Боге христианском все забыли, ибо трудно было представить помощь Бога христианского, если против Перми Великой шли люди под знаменем этого Бога, возлюбившего и возвеличившего народ московский. Даже сами удальцы новгородские забыли помолиться перед походом, к большому удивлению Бурмата, считавшего их добрыми христианами.