Сон великого хана. Последние дни Перми Великой

До полуночи Василий Дмитриевич оставался в своей компании. Но попойка этим не ограничилась. Боярыч Сыта усердно подливал вино в достоканы своего высокого гостя и его собутыльников Всеволожа и Белемута, не забывая и самого себя, и хмельное зелье лилось рекою. Все были сильно пьяны. Однако великому князю снова показалось скучным бражничать в сообщничестве одних бояричей, и он спросил Сыту заплетающимся языком:

– - Слышь, брат... того... нету ли у тебя сказочника, что ль? Сказку аль былину послушал бы я... а?

– - Есть, государь, -- с готовностью отозвался Сыта, не без труда становясь на ноги.

– - Сказитель изрядный есть. Зело затейливо былины рассказывает. Только, не обессудь, новгородец он... про Новгород былины поет. Может, не по нраву придутся твоей милости?

– - Про Новгород... Что ж? Ничего. Урезал я крылья у Новгорода прегордого... Пускай поет и про Новгород. А гусли есть у него?

– - Есть, государь. Мастер он на гуслях играть и былины петь. А былины у него все про новое, про удалую новгородскую вольницу.

Сыта сказал два слова стоявшему неподалеку холопу, и тот исчез из сада, пустившись во всю мочь к боярскому дому. Через пять минут перед великим князем уже стоял высокий седой старик, с широкою могучею грудью, с смелым взглядом зорких темно-серых глаз, в хорошем синем армяке, и отвешивал низкие поклоны.

– - Пой, старик... и на гуслях играй!
– - буркнул Василий Дмитриевич, опуская на руки отяжелевшую голову.
– - Если угодишь -- сто алтын, а не угодишь -- сто плетей! Ладно ли?

– - Постараюсь угодить твоей милости, княже великий, -- без всякой робости ответствовал новгородец и, настроив гусли, запел под гуслярный звон:

Как у нас-де было во Новегороде,

У Ивана Предтечи на Опоках,

На широком дворище Петрятине,

На тоем ли на славном торговище,

Что у тех ли весов, у вощаныих, -

Не два кречета тут да вылётывали,

Двое молодцов их да погуливало!

А один-то на имя Прокофьюшко,

А и другий словет он Смольнянином.

А гуляючись добры те молодцы,

Что желтымя кудерки потряхивают,

Молодых-те робят призодаривают...

Синю морюшку ведь на утишенье,

Тому славному морю Хвалыньскому!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А великому князю московскому,

А Василию свет да Димитревичу,

А и светлому ликом, как солнышку,

А още ведь вельми милостивому,

А на Русской земле царю сущему,

Осударю-князю в каменном Кремле -

Рассказал я былину в забавушку,

На его утешение княжеское.

А и будь же ты милостив, князь-государь,

Не клади на меня гнева лютаго,

Не вели сто плетей в спину всыпати,

А изволь сто алтынными пожаловать.

А ведь я ж былину про былое сказал,

Про былое удальство ушкуйничков.

А уж если что молвил я с глупа ума,

Так за это за все прости, княже, меня.

А и стану я ввек тебя славити,

Тебя славити, возвеличивати,

Разносить твою славу по Русской земле!..

Долго пел старик: про пиры и молодеческие игры в вольном Новгороде, про удаль новгородских ушкуйников -- разбойных людей, про то, как пленил и рубил им буйны головы татарский князь астраханский Салтей Салтеевич. Наконец новгородец поклонился и смолк. Гуслярный звон прекратился. Благозвучные слова народной былины, видимо, понравились великому князю, и он, подняв голову, произнес:

– - Не с глупа ума ты былину сказал. Вельми доволен я тобою. Одно лишь не по нраву мне: сии ушкуйнички ваши. И похвально учинил Салтей, что всем им головы порубил. Одначе чего мне толковать с тобою? Обещал я тебе сто алтын и не отрекаюсь от слов своих. Слышь, Сыта, наутрие выдай ему сто алтын, а потом из казны моей получишь. Ступай, старик.

– - Бог да хранит тебя, княже великий! Не оставил ты раба своего милостью княжьею!
– - низко поклонился новгородец и незаметно, ухмыльнувшись в бороду, повернулся и пошагал в ту сторону, откуда пришел.

– - А, други... слышите... что это?
– - обернулся великий князь к бояричам, уловив своим чутким слухом какой-то шум за боярским домом.
– - Слышите!.. Кажись, скачет кто-то?..

– - И то, скачет, -- встрепенулись бояричи, почему-то обеспокоившись от слов Василия Дмитриевича.
– - Кто бы это мог быть?..

Опьянение великого князя и его собутыльников было полное, но, обладая здоровыми натурами, они не потеряли образа и подобия человеческого, ясно сознавая все происходившее вокруг. Месяц ярко сиял на небосводе, и при свете его они увидели, как к садовой ограде подскакал какой-то человек на добром коне, как он спрыгнул с лошади и громко спросил кого-то:

– - Здесь ли княже великий?

– - Здесь, здесь, -- ответил кто-то, и приехавший человек ловко перепрыгнул через ограду, бегом подбежал к столу, за которым восседал Василий Дмитриевич с бояричами, и, сняв шапку с головы, заговорил:

– - Гонец прибыл, государь. Рязанский князь прислал. И пишет князь рязанский, что страшный воитель идет на землю Русскую... Идет Тимур чагатайский. А с ним воинство несметное...

– - Врешь, врешь, Третьяк!
– - крикнул Василий Дмитриевич, узнав в приехавшем человеке своего дьяка.
– - И Олег Рязанский врет! Загрызет Тохтамыш Тимура... Не добраться Тимуру до нас...

– - Идет Тимур на землю Русскую, -- настойчиво повторил Третьяк, говоря резким взволнованным голосом.
– - Тохтамыш в бегах перед ним! Тохтамышево воинство по ветру развеяно Тимуром... Открыта дорога на Русь...

Великий князь привскочил на месте. Куда и хмель девался! Из груди его вырвалось хриплое восклицание:

– - Тохтамыш в бегах? Тохтамышево воинство развеяно?.. Да полно, правда ли это?

– - Истинная правда, государь!
– - даже перекрестился дьяк для вящего убеждения великого князя.
– - Изволь отбыть в Москву, во дворец свой княжий. Давно уж ищу я твою милость, и многие вершники по усадьбам боярским разосланы -- все тебя искать. Но вот и обрел я тебя, княже великий... Князь Владимир Андреевич в палате приемной сидит, и много бояр собралось, и сам владыка-митрополит прибыл. Совет держать хотят, тебя ждут... Не мешкай, государь!