Соната незабудки

— Луиса? — переспросила Одри.

— Он знает, — убежденно ответила Грейс. — Я уверена. Больше всего меня удивляет то, что я не знала. Я так много знаю о других, но ничего — о себе.

— Неисповедимы пути Господни, — сказала Одри, целуя руку Сесила. Она прижалась губами к его коже, которая все еще была мягкой и хранила тепло.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Октябрь 1984 года

— Я чувствую себя обманутой, — скрестив на груди руки, сказала Алисия. Она сидела на стуле, на котором обычно сидел отец. — Почему ты не сказала мне, что он умирает, мама? Он ушел внезапно. Я даже не попрощалась с ним.

— И я тоже, — грустно сказала Леонора.

— Он так решил. Ему не хотелось, чтобы кто-то о нем беспокоился.

— Тем не менее я чувствую себя обманутой, и мне невероятно грустно, — продолжала Алисия, вытирая перчаткой крупную слезу.

У Грейс округлились глаза. Алисия часто говорила ей, что они с отцом никогда не были очень близки. Когда она была маленькой, он работал, а потом, когда они уехали в школу в Англию, виделись всего раз в году, на Рождество. Едва ли слова «близкие отношения» были в данном случае уместны. Но сейчас Алисии представилась уникальная возможность показать себя прекрасной мелодраматической актрисой, и она не смогла устоять перед искушением. В таком черном костюме она неплохо бы смотрелась и на богемной лондонской вечеринке. Алисия по-прежнему была одинока, по-прежнему гналась за мечтой и по-прежнему ничего не достигла. Она была прекрасна, и ее молодость тщательно скрывала под мягкой кожей накопившуюся в сердце злость. Но постепенно, когда годы стали брать свое, темные стороны ее характера стали мало-помалу отражаться в заостренных чертах лица и в истончившемся поджатом, когда-то невероятно привлекательном ротике. Она по-прежнему была красива особенной, ледяной красотой. По-прежнему смотрела на мир холодным взглядом, который когда-то восхищал мужчин и заставлял их оборачиваться ей вслед. Но злость высосала живительный свет из ее лица и исказила ее черты, сделав их сухими и отталкивающими, лишив способности очаровывать.

Леонора, чья привлекательность исходила скорее от сердца, теперь радовала глаз своей прелестью — красота ее души смягчила и волшебным образом преобразила те ее черты, которые когда-то были неброскими и непривлекательными. Грейс любовалась Леонорой, потому что та была счастлива. Она не требовала больше того, что имела, и не жаждала иметь то, что имели другие; Флориен и ее дети, — вот все, что ей было нужно, и еще бархатные поля деревушки Дорсет. Грейс считала, что единственным пороком Леоноры была ее слепая преданность своей сестре. Несмотря на то, что Алисия все больше и больше походила на гротескную пародию на саму себя, Леонора смотрела на нее с таким же восторгом, как в детстве. Она всегда восхищалась и будет восхищаться Алисией.

А что же она сама? Грейс готовилась к похоронам. Но она знала, что отец не лежит в гробу в церковном дворике в ожидании погребального обряда. Он свободно летал в потустороннем мире, мире духов. Она знала это, потому что видела, как он уходил, и успела сказать ему «до свидания». С того дня она много думала о Луисе. Она не удивилась, узнав, что он — ее биологический отец. Они были так похожи… В какой-то степени ей это было даже приятно. Она любила его, как близкого друга, а теперь он стал ей еще ближе. Но ничто не может изменить прошедшие восемнадцать лет и невероятную доброту Сесила, который воспитал ребенка брата, как своего собственного, несмотря на тайную любовь и супружескую неверность, которые привели этого ребенка в мир. Она будет скучать по нему…

— Здравствуй, Флориен! — воскликнула Одри, когда ее зять вошел в гостиную.

— Добрый день, Одри, — ответил он. Его тон был сочувствующим. Он поспешно кивнул Алисии, прежде чем повернуться к своей супруге. — Леонора, дети в машине. Ты готова?

— Увидимся там, — сказала она матери и сестрам, которые ждали Энтони и Сисли. Когда они ушли, Алисия обратилась к матери:

— Кто-то должен сказать Леоноре, что ей нужно немного похудеть. Если бы она сбросила несколько фунтов, выглядела бы гораздо лучше.

— Дорогая, Флориену она нравится и такой, — ответила мать.

— И мне тоже, — добавила Грейс.

Вздохнув, Алисия откинулась на спинку стула. Она чувствовала себя неуютно в обществе младшей сестры, так как в ее глазах явственно читалось осуждение.

Наконец в комнату ворвалась Сисли, прихрамывая на своих высоких каблуках.

— Извините, что опоздала! Я споткнулась об одного из своих проклятых псов и растянула связку. Но нужно идти. Вы готовы? Вы похожи на трио черных дроздов.

Одри встала, продолжая всхлипывать. Она чувствовала себя старой, хотя ей было чуть больше пятидесяти. Но она ощущала, что старость поселилась в ее теле и в ее сердце. Теперь, когда Сесила не было, дом казался ей пустым, несмотря на то, что все дочери были рядом. Дом звенел эхом и был холодным.

— Очень красивый день для похорон, — сказала она.

— И это чудо, — согласилась Сисли, прихрамывая.

— Душа отца с нами, — сказала Грейс. — Я ее чувствую.

Алисия нетерпеливо передернула плечами:

— Ради бога, Грейс, он же мертв!

«Небо слишком красивое для такого дня, — подумала Одри, глядя, как гроб опускается в землю. — Хочется верить, что такую красоту Природа приберегает для святых». Казалось, Небеса открыли свои объятия, чтобы гостеприимно поприветствовать Сесила. Если бы люди были достаточно чуткими, они бы наверняка услышали пение ангелов и рокот небесных барабанов… Но перед глазами Одри было только бренное тело Сесила Форрестера, и никто, кроме нее и Господа Бога, не знал, каким добродетельным и великодушным он был.

Одри отпустила руку дочери, шагнула вперед с достоинством, которое поддерживало ее все эти долгие суетные годы, и бросила в могилу белую лилию. Торопливо прошептав молитву, она подняла глаза к угасающему солнцу, которое садилось за деревья. Длинные черные тени легли на церковный дворик. И вдруг на щеках у нее выступил лихорадочный румянец, а пальцы обхватили горло, словно чья-то невидимая рука душила ее. Сначала Одри подумала, что перед ней одно из привидений Грейс — силуэт духа вырисовался на фоне заката и словно летел по направлению к ним. Она прищурила глаза, пытаясь получше его разглядеть. Ее сердце бешено заколотилось. Еще немного, и она лишится чувств… Он пришел! Одри склонила голову и, спотыкаясь, попятилась. Грейс протянула руки, чтобы не дать матери упасть. Внезапную слабость вдовы сочли естественным выражением горя. Викарий завершил церемонию благословением, а затем тактично оставил семью наедине со своей печалью.

— Ты в порядке, мама? — прошептала Грейс.

Одри встряхнула волосами. Ее взгляд блуждал среди деревьев.

Грейс нахмурилась.

— Что ты видишь? — спросила она, придя в замешательство, потому что, как ни старалась, не видела никого, кроме своих друзей-духов.

— Пойди и успокой Алисию, дорогая, — сказала Одри, рассеянно похлопывая дочь по руке. — Со мной все в порядке, мне просто нужно немного подышать, — хрипло добавила она, решительными шагами уходя прочь.

Грейс посмотрела на сестер, стоявших по другую сторону могилы. Алисия перестала плакать. Зрители разошлись, поэтому продолжать ломать комедию не было смысла. Леонора улыбнулась, поймав взгляд младшей сестры, и вздрогнула — темнело и холодало, а значит, пришла пора уходить. Когда Грейс присоединилась к ним, Леонора в замешательстве искала глазами мать.

— С кем она разговаривает? — спросила она.

Три сестры сквозь голубые сумерки смотрели на мать, которая стояла на другом конце церковного дворика и разговаривала с мужчиной, которого они не знали.

— Одному Богу известно, — вздохнула Алисия, пожимая плечами. — Но пусть она не задерживается, становится холодно. — Она вынула из сумочки сигарету и попыталась согреться, закурив.

— Ты знаешь, кто он, Грейс? — спросила Леонора.

Грейс задумчиво приложила длинные белые пальцы к губам.