Соната незабудки
Шрифт:
— Он взрослый человек. Уверена, он может поступать, как хочет, — ответила Сисли, перебирая горох. — Ему здесь нравится, не так ли?
— Думаю, нравится. Он выглядит более счастливым последние несколько месяцев.
— Как бы мне хотелось сказать то же самое о Марселе, — вздохнула Сисли. — Он так давно ведет замкнутый образ жизни, что я не могу вспомнить, когда в последний раз смеялся. — Она вернулась к плите и посмотрела на часы.
— Марсель всегда замкнутый. Он хочет, чтобы его видели именно таким. Он похож на карикатуру, — сказала Леонора и рассмеялась. — Но он очень красив.
— Знаешь,
— Не говорите так, тетя! — воскликнула Леонора. — Ему повезло, что вы у него есть. Это ему надо беспокоиться, чтобы вы не сбежали со своим ровесником.
Сисли засмеялась.
— Господи помилуй, мне же почти шестьдесят!
— А вы по-прежнему молоды и привлекательны. Любовь не исчезает только потому, что вам шестьдесят. Папе почти пятьдесят, но их с мамой любовь не иссякла. Мне кажется, когда люди становятся старше, любовь только крепнет.
— Ты такая добрая, моя девочка, — сказала она, качая головой. — Давай-ка, садись за стол. Если Байрон-одиночка не спустится к обеду вовремя, пусть его еда остынет. — Она посмотрела на Леонору и от души улыбнулась. — Я все равно нравлюсь себе, когда я с ним, значит, битва наполовину выиграна.
Они ели молча. Леонору беспокоило, что Флориен может уехать со своей семьей, а Сисли тихо сетовала на отсутствие за обеденным столом Марселя.
За все эти годы он не позволил ей взглянуть ни на одну из своих работ.
«Мое творчество неуловимо», — говорил он, закрывая за собой дверь. Она предполагала, что он стеснялся ее, но потом стала часто спрашивать себя, а рисовал ли он что-нибудь вообще. Марсель часто бывал мрачным и неприступным. Но ведь Флориен справился с плохим настроением! Марсель же по-прежнему пребывал в дурном расположении духа, и она ничего не могла с этим поделать.
Обед был закончен, Леонора отправилась спать. Но сон не шел к ней, потому что ее сознание было похоже на мельницу, перемалывающую в пыль все надежды. Если Флориен уедет, что же будет с ней?
Утром она спустилась к завтраку и увидела взбудораженных собак, гоняющихся друг за другом вокруг кухонного стола. Она нахмурилась, пробралась к банке с печеньем, бросила им по штучке, чтобы успокоились.
Когда тетя появилась в дверях с опухшими от слез глазами, Леонора поняла: случилось что-то серьезное.
— Он бросил меня, — рыдала Сисли, упав в кресло возле печки. — Поэтому его не было на обеде! Он не оставил на чердаке ничего, кроме картины. Я еще не смотрела на нее. У меня не хватает смелости.
— Вы уверены, что он ушел? — спросила Леонора, подсаживаясь к ней и беря ее за руку.
Сисли невесело улыбнулась.
— Милая моя девочка, он собрал вещи и ушел, в этом нет сомнения. Он не просто уехал на каникулы, уверяю тебя.
— Но разве он не намекнул вам о своих намерениях?
Сисли покачала головой.
— Мы мало разговаривали последнее время. Он был таким
мрачным… Я думала, если не буду обращать на это внимание, все пройдет. Прошло. Все прошло, — грустно хмыкнула она. — Какой же я была дурой, если верила, что он любил меня! Он совершенно не любил меня. Он любил мою кухню и мою стиральную машину. Я была слепа…— Не корите себя, тетя Сисли. Вы были выше всего этого. А он — просто крыса.
— Как жалко, что я не поняла этого раньше! Но он заставил меня снова почувствовать себя молодой и привлекательной. После смерти Хью я ощущала себя старухой. Изношенной, потертой калошей. Марсель был как принц из «Спящей красавицы»: один поцелуй — и я снова оживала. — Она глубоко вдохнула и посмотрела на свою племянницу усталым взглядом женщины, много повидавшей на своем веку. — Что мне остается? Мои дорогие цыгане тоже покидают меня.
Леонора сделала тетушке чашечку кофе, пока та плакала в носовой платок. Она вдруг постарела, словно Марсель унес с собой ее молодость. Интересно, куда он ушел, и почему так внезапно?
— Разве он не оставил записки?
— Ничего.
— Может быть, он оставил послание на той картине, — предположила Леонора, придвигая свой стул поближе к тетушке и присаживаясь.
— Ты думаешь?
— Ну да, а иначе зачем бы он оставлял ее? Все остальные он забрал, не так ли?
— Какие остальные? Я сомневаюсь, что он много нарисовал за эти годы. Он меня использовал. Что он делал там, наверху, никто не знает.
— Когда вы видели его в последний раз?
— Вчера за ленчем. Он не произнес ни слова. Ни слова.
— Но он всегда был хмурым. Он никогда не поддерживал разговор, воспроизводя лишь монологи.
Сисли рассмеялась.
— Знаешь, ты очень проницательна, Леонора. Может быть, Алисия и забрала себе красоту, но ты получила мудрость.
— Спасибо, — ответила Леонора, желая, чтобы Господь был более справедливым, когда распределял красоту. Возможно, если бы она была симпатичнее, Флориен влюбился бы в нее, а не в сестру.
— Знаешь, что?
— Что?
— Ты становишься красивее с каждым днем, потому что твоя душа отражается в чертах лица. Алисия закончит тем, что станет такой же пресной, как и ее сердце. Вот увидишь! Красота остается, когда уходит молодость, только если человек умеет хранить свет в душе. Теперь я могу сказать тебе это, потому что сама пьяна от горя. Я никогда не любила твою сестру. Она — ужасное создание, и всегда была такой.
— Она не такая плохая, как кажется. Она просто слишком тщеславна. Но я все равно люблю ее, — попробовала возразить Леонора.
— Я знаю. Но если посмотреть правде в глаза…
— Алисия моя сестра. Мы вместе уехали из дома детьми, и она — единственное, что осталось мне от семьи.
— Бедняжка!
— Вовсе нет. Она красивая и одаренная.
— Думаешь, ей это поможет? Алисия — злая и самоуверенная. Она была жестока к тебе, а ты всегда смирялась с этим. Она бы продала родную мать, если бы было нужно. И тебя вместе с ней.
Но Леонора улыбнулась в ответ, как человек, который полностью уверен в своей правоте. «Она и тебя околдовала», — подумала Сисли.