Сонеты 8, 118, 113 Уильям Шекспир, — лит. перевод Свами Ранинанда

«Поскольку, если он увидит грубое, или самое милое виденье,

Самое сладкое благоволеньем, либо обезображенное творенье,

Гору или море; днём (солнце), либо ночью (звёзды):

Ворона иль голубя, им придавая — ваши характерные черты,

Неспособный на большее, наполненный с помощью вас, (напопят)

Мой самый верный разум, тем самым создаёт мне ложный взгляд» (113, 9-14).

В строках 9-11, повествующий бард продолжил описывать изменения в его восприятии окружающего мира: «Поскольку, если он увидит грубое, или самое милое виденье, самое сладкое благоволеньем, либо обезображенное творенье, гору или море; днём (солнце), либо ночью (звёзды)». Именно, там идёт перечисление диаметрально противоположных аллегорических образов.

По понятной причине, с целью правильного построения поэтической строки на русском мной были заполнены медиальная и конечная цезуры строки 11 сонета 113 словами в скобках «солнце» и «звёзды». Таким образом, была установлена рифма строки, которая улучшила поэтическое звучание, наполнив её конкретикой.

Краткая справка.

Цезура (лат. «caesura», «рубка, срубание»; «рассечение, отсечение, отрубание»):

1. Ритмическая пауза в стихе, разделяющая стих на некоторое количество частей.

2. Граница смысловых частей картины, обозначенная композицией или контрастом цветов, светотеней. В классической греческой и латинской поэзии цезура — это место, где одно слово заканчивается, а следующее начинается в пределах фута. Напротив, соединение слов на конце ступни называется диэрезисом. Некоторые цезуры являются ожидаемыми и представляют собой точку артикуляции между двумя фразами или предложениями. Цезура, также описывается её положением в стихотворной строке: цезура, расположенная рядом с началом строки, называется начальной цезурой, одна в середине строки — медиальной, а одна в конце строки — конечной. Начальная и конечная цезуры редко встречаются в формальном, романтическом и неоклассическом стихах, которые предпочитают медиальные цезуры.

Строками 12-14 завершается сонет, и в них упомянут юноша по касательной, что указывает на роль «молодого человека», адресата сонета к формированию вышеописанных столь неординарных ощущений поэта и драматурга. Конечно же, эти строки как-бы перекликаются с содержанием сонета 114. — Confer!

«The crow or dove, it shapes them to your feature,

Incapable of more, replete with you,

My most true mind thus maketh m' eye untrue» (113, 12-14).

«Ворона иль голубя, им придавая — ваши характерные черты,

Неспособный на большее, наполненный с помощью вас, (напопят)

Мой самый верный разум, тем самым создаёт мне ложный взгляд» (113, 12-14).

В строках 12-14, повествующий бард в риторической модели взял за основу аллегорический образ «ворона и голубя» из Ветхого завета: «Ворона иль голубя, им придавая — ваши характерные черты, неспособный на большее, наполненный с помощью вас, (напопят)». Конечная цезура строки 13 после запятой была заполнена архаическим словом в скобках «напопят», установившим рифму строки.

Образы строки 13 описывают состояние разума поэта: «Неспособный на большее, наполненный с помощью вас», но они показывают причинно-следственную связь во влиянии разума поэта наполненного с помощью юноши. Но поэт почему-то был уверен, что его «самый верный разум, создаёт ему «ложный взгляд».

Вполне возможно, что это была реакция психики поэта на события описанные в сонете 112, если полностью согласиться с версией, согласно которой сонеты были написаны в хронологической последовательности происходящих событий. Несомненно, речь шла об психологическом состоянии поэта, когда вторая пьеса, премьера которой прошла на аншлаг на подмостках при дворе и имела ошеломляющий успех у публики и признание в литературных кругах в новом качестве — маститого драматурга.

В тоже время, как в строках 9-12 речь шла об «взоре», причём в строке 14 рассуждая о своём «самом верном разуме» поэт. В данном случае, слово «напопят» выполняет функцию усилителя противоречий между «самым верным разумом» поэта и его «взглядом». Разум поэта, наполненный с помощью юноши, был переполнен эмоциями, которые вызвал те самые ощущения, описанные выше, что способствовало созданию «ложного взгляда», то есть неверное видение окружающего поэтом. Что прямо указывает на переоценку приоритетов.

Поэт не случайно применил аллегорический образ «The crow and dove», «Ворона и голубя», что является приёмом «аллюзия» с прямой ссылкой на библейскую историю об «Всемирном Потопе» и Ное. Испокон веков, образ «ворона» служил олицетворением зла и порока. Тогда, как образ «голубя» олицетворял «добро», «добродетель» и «мирное существование», исходящее от святого духа, который изображался на полотнах живописцев и иконах — голубем.

Причём, образы «ворона» и «голубя», являются диаметральными противоположностями, аллегорическими образами в контексте заключительных строк сонета 113.

Таким образом, автор сонета применил литературный приём «антитеза», на противопоставлении добра и зла, контрасте аллегорических образов антиподов.

«С одной стороны, «аллюзия», в качестве литературного приёма давая подсказку, направляет читателя к конкретному мифическому сюжету, либо к библейскому образу, с другой стороны одновременно с этим, подчёркивает осознанное дистанцирование автора от авраамического первоисточника, что мы можем увидеть в сонетах 8 и 113. Именно, поэтому сонеты Уильяма Шекспира, будучи частной перепиской не несут религиозный характер как, к примеру, религиозная лирика Джона Донна, которая не являлась частной перепиской» 2024 © Свами Ранинанда.

Драматургия Уильяма Шекспира, как предтеча психоанализа Карла Юнга.

Можно предположить Карлу Юнгу была хорошо известна драматургия Шекспира и других классиков. Но прочитав его автобиографические очерки «Воспоминания, Мечты, Размышления» проявились его предпочтения и любовь к драматургии раннего Шекспира, посредством следующего фрагмента:

«I deliberately and consciously give preference to a dramatic, mythological way of thinking and speaking, because this is not only more expressive but also more exact than an abstract scientific terminology, which is wont to toy with the notion that its theoretic formulations may one fine day be resolved into algebraic equations».

«Я намеренно отдаю предпочтение драматическому, мифологическому образу мышления и речи, потому что это не только более выразительно, но и более точно, чем абстрактная научная терминология, которая имеет обыкновение играть при помощи представления в том, что его теоретические формулировки, что её теоретические формулировки, в один прекрасный день могут быть сведены к алгебраическим уравнениям».

— Карл Густав Юнг, «Воспоминания, Мечты, Размышления» («Erinnerungen, Traume, Gedanken»).