Сонька Золотая Ручка. История любви и предательств королевы воров

— Тем, что никогда не открывала лица. А ежели и открывала, то непременно на глазу была черная повязка.

— Как считаешь, что могло быть под повязкой? Китаец пожал плечами.

— Меж собой говорили, вроде она как бы без глаза.

— Интересная дама?

Тот улыбнулся.

— Очень. За такой не грех было бы и поухаживать.

— Что скажете, сударь? — посмотрел Гришин на Беловольского.

Тот усмехнулся, смерил взглядом с головы до ног свидетеля.

— Мне сказать нечего.

— То есть вы соглашаетесь со всем, что сказал ваш подельник?

— Нет. Вы пригласили какого-то нехристя и желаете повесить на меня чьи-то грехи.

— Да, сей туземец нехристь, — согласился Миронов. — А вы-то, сударь, православный?

— Не верую ни в Бога, ни в царя.

Гришин посмотрел на сыщика.

— Мирон Яковлевич, за вами слово.

Тот подумал, тронул плечами.

— Азиата в одиночку, чтоб вспомнил то, что забыл… А этого? — кивнул на Беловольского. — Этого рекомендую растянуть от ног до макушки, чтоб подрос маленько. На дыбе…

— Но закон подобное упражнение не совсем одобряет, Мирон Яковлевич, — не без насмешки заметил Гришин.

— Закон не одобряет, а мы закон обойдем. Ежели эти гнуси закон не почитают, почему мы должны его соблюдать?

— Логично, Мирон Яковлевич, — согласился следователь.

Гришин занимал свое традиционное место в кабинете директора — в углу возле буфета, — равнодушно и как бы спокойно наблюдая за беседой, которую вел Гаврила Емельянович с Изюмовым.

— Излагай, любезный, все, что знаешь.

— О мадемуазель Бессмертной? — переспросил бывший артист, которому было позволено присесть на один из стульев.

— Нет, о себе! — вспылил Филимонов.

— О себе-с? — смутился тот. — Вы, Гаврила Емельяныч, обо мне знаете больше, нежели я сам.

Директор со вздохом оглянулся на следователя, мотнул головой.

— У меня нет больше сил.

— О мадемуазель рассказывайте, — подал голос Гришин.

Изюмов зачем-то поднялся.

— Главное в мадемуазель то, что они часто меняют внешность. Однажды выходят из ворот дома в виде таинственной дамы под кисеей. Затем столь же обворожительно появляются уже в образе неотразимой кокетки и светской львицы.

— Каждый раз она выходит из дома княжны Брянской?

— Именно так-с. Гаврила Емельянович велели мне проследовать за госпожой Бессмертной до Большой Морской, где они обучаются аргентинскому танго.

— На Большой Морской?

— Именно там. Курсы на втором этаже.

— На курсах по танцу мадемуазель также под иным именем?

От предвкушения следующего сообщения Изюмов даже зарделся.

— На курсах, господин следователь, мне категорически сделали отказ. У них не положено давать любую информацию о курсистах. Но мне удалось разговорить ее партнера, некоего Валентина, который неведомым образом подробные сведения мне сообщил… На курсах они — мадемуазель Анна Гаева.

— Как часто мадемуазель посещает курсы?

— В неделю не менее двух раз.

Егор Никитич задумался, обратился к директору:

— У меня вопросов больше нет.

— Я могу напрячься и вспомнить еще некоторые любопытные моменты-с, — заметил Изюмов.

— Напрягайтесь в другом месте, — оборвал его Филимонов и махнул рукой. — Ступайте, и никому ни слова о беседе.

— Как возможно, Гаврила Емельяныч, — даже обиделся Изюмов и попятился к двери. — Благодарствую, что оказался полезен.

Когда за ним закрылась дверь, Гаврила Емельянович с улыбкой предвкушения посмотрел на следователя.

— Теперь позвольте, Егор Никитич, изложить вам некоторые свои сведения о мадемуазель.

— Любопытно, Гаврила Емельяныч.

— Госпожа бывшая прима уверовала, что ее здесь никто не узнал, и согласилась брать частные уроки пения.

— Зачем?

— Зачем?.. А вот это самое любопытное. Она намерена вновь выйти на сцену и вновь произвести фурор. Птица Феникс!

— Думаете, ей это удастся?

— Не исключаю. Если этому будут сопутствовать два обстоятельства.

— А именно?

— Первое — мое желание и благосклонность.

— Думаю, в этом проблем не будет. Публика клюнет на сенсацию, как пчелы на сахарный сироп.

— Согласен. Однако есть второе «но», противоречащее первому, — директор загадочно посмотрел на следователя. — Не догадываетесь?

— Пока нет.

— Госпожа Бессмертная может оказаться замаранной в неких обстоятельствах, которые приведут ее не на театральные подмостки, а совершенно в другие декорации, говоря нашим языком.

— Крайне любопытно.

— Это не все, господин следователь. По моим сведениям, князь Икрамов занимает ныне весьма влиятельный пост в Департаменте полиции. Это верно?

— Да, верно, — кивнул Гришин. — И ведет себя весьма жестко.

— Стоит ли доложить ему о нюансах госпожи Бессмертной?

— Почему нет?

— Но ведь он весьма неровен к ней?!

— Тем более. Думаю, князю будет крайне любопытно выслушать полученные сведения о необычных виньетках своей бывшей возлюбленной.

— Докладывать буду я?

— Зачем же?.. Доложу я, с вашего согласия. Это мне положено по статусу. Но у меня к вам, Гаврила Емельянович, личная просьба. Я приглашу в Департамент полиции вашего бывшего артиста — господина Изюмова, и с его слов там сделают портрет вашей визитерши. Не возражаете?

— Да забирайте его хоть навсегда!

— Не стоит. Вам он важнее.

Они рассмеялись, и следователь покинул кабинет директора.

Карцер находился в уединенном месте, в полукилометре от поселка вольнопоселенных. Гончаров в сопровождении Евдокимова шагал по проталенной тропинке, шагал молча, в собственных раздумьях.

Кузьма топтался сзади, сопел громко, тяжело и все боялся наступить на начищенные сапоги начальника.

Возле карцера нес дежурство промерзший надзиратель, который при виде поручика подтянулся, открыл дверь, во всю глотку гаркнув:

— Здравия желаю, ваше высокородие! Никаких происшествий, все под приглядом!

Тот молча кивнул, прошел в узкий затхлый и зябкий коридор, миновал пару пустых зарешеченных комнат-клетушек, остановился перед запертой дверью, стал ждать, когда Евдокимов закончит возиться с замком.