Соотношение сил

Илья молча кивнул. На будущем наркоме обороны висела служебная рекомендация, которую дал ему Тухачевский. Их фамилии стояли рядом, по алфавиту, в расстрельном списке тридцать седьмого, который был уже подписан Сталиным, Молотовым и Ворошиловым. Тимошенко уцелел чудом.

– Сам пойду. – Проскуров помотал головой. – Других вариантов нет. Чертова бомба – единственный шанс шугануть Гитлера. Нельзя больше тянуть. Хватит.

– Значит, решил Берия таранить? – Илья достал папиросу. – Вань, это тебе не Испания.

Проскуров ничего не ответил, откинулся на спинку скамейки, задрал голову, придерживая фуражку, смотрел в темное звездное небо. Илья курил, думал: «Таран – это, конечно, красиво, только смысла никакого. Немецкую урановую бомбу таким тараном не остановишь, советскую не создашь. Детей бы пожалел, истребитель».

Детей у Проскурова было двое. Девочки. Лиде тринадцать, Гале шесть.

Илья затянулся, выпустил дым. Произнести это вслух он не спешил. Взглянув на летчика, спросил:

– Как думаешь, почему Берия прикрыл урановую тему? Ведь не дурак, заявки академиков читал.

– Ни хрена он не читал, – тихо отозвался Проскуров, продолжая любоваться звездами, – тема слишком сложная, неохота ему связываться, и вообще, не до урана ему сейчас.

– Пока информации из Америки, из Англии нет, ему точно неохота. Надо материалец поднакопить, дождаться подходящего момента. – Илья почувствовал, как напрягся Проскуров, и спокойно продолжал: – Берия этот кусок для себя бережет, кусок большой и жирный. Резолюция – страховка, чтобы вы, военные, не опередили его, не утащили урановую бомбу у него из-под носа, под напором академических заявок.

Проскуров резко выпрямился, поправил фуражку.

– Слушай, а ведь верно! Мне в голову не приходило. – Он присвистнул. – Хитрая мразь, это ж надо…

– А ты думал, Лаврентий Палыч хороший, честный человек?

– Нет, ну, понимаешь… Ладно, Ежов был псих, алкаш. Берия хоть и сволочь, но соображает. Все-таки, кроме шкурных интересов, должны быть еще и государственные, у человека с такими полномочиями. А если подходящий момент настанет, когда война уже начнется?

– Именно так и будет. Пока у нас с немцами дружба, информацию из Англии и США Хозяин воспримет как дезу, заподозрит, что они провоцируют нас вкладывать огромные средства в какую-то сомнительную хрень. – Илья взглянул на фосфорный циферблат. – Десять минут третьего. Пойдем, провожу тебя, по дороге договорим.

Проскуров жил в том же Доме ЦИК на Серафимовича, что и Поскребышев. Они медленно побрели по Александровскому саду, вышли к Большому Каменному мосту.

– Ладно, Берия сволочь, понятно, – пробормотал Проскуров, – но и академики тоже хороши. Письма в ЦК и в комиссариаты они, конечно, строчат. Но когда что-то конкретное появляется по этой теме, спешат поскорей запороть. Вот недавно из Харьковского УФТИ [10] пришла заявка на изобретение атомной бомбы. Авторы Маслов и Шпинель [11] . Резолюция академика Хлопина: не имеет под собой реального фундамента.

10

Украинский физико-технический институт.

11

Заявка В.А. Маслова и В.С. Шпинеля «Об использовании урана в качестве взрывчатого и отравляющего вещества» поступила в Бюро изобретений Народного комиссариата обороны в 1940 г. Первый проект советской атомной бомбы остался без внимания. В.А. Маслов ушел добровольцем на фронт в июне 1941-го и погиб. В.С. Шпинель получил авторское свидетельство в 1946-м, под грифом «Сов. секретно», без права публикации. Технологии, предложенные в работе Маслова и Шпинеля, почти полностью совпадают с теми, по которым позже была создана американская бомба. Картина и последствия атомного взрыва предсказаны авторами с фотографической точностью за пять лет до Хиросимы и Нагасаки.

– Может, академик прав?

– Академику, конечно, видней. – Проскуров пожал плечами. – Только подозреваю, страхуется он. Пока отмашку Хозяин не даст, добыча урана не начнется. А без урана экспериментально ни черта не проверишь. Кстати, резонатор этого твоего Мазура тоже могут запороть академики. Нет урана, значит, и реального фундамента нет. Немцы, вон, скупали его за бешеные деньги, а у нас свой, пожалуйста, сколько угодно, добывай – не хочу, и в Сибири, и в Средней Азии. Бред…

Остановились на середине моста, долго молчали, смотрели на отражения фонарей в речной воде, на силуэты кремлевских башен и зубчатую крепостную стену, будто вырезанную из темной бумаги. От воды веяло холодной свежестью. Ветер ласково поглаживал щеки.

«Даже я, деревянный карандаш, то и дело дергаюсь, так хочется доложить, выдать прямым текстом: товарищ Сталин, необходимо срочно заняться ураном, начать добычу. Но я отлично знаю, чем обернется этот благородный порыв. Я с тридцать четвертого в аппарате, изучил систему, иллюзий давно нет. Голова работает исправно, а душа закоченела. Привык рассчитывать каждый шаг, каждое слово. Иначе просто не выжил бы. Только один безрассудный поступок позволил себе – женился на Машке. Если бы не она и не будущий ребенок…»

Он вздрогнул, услышав тихий голос Проскурова:

– Не было бы у меня детей, я бы давно решился. – Он пристально взглянул Илье в глаза.

– Машка беременна, – пробормотал Илья и отвел взгляд.

– Ну, здорово, поздравляю. – В темноте блеснули зубы, Проскуров улыбался во весь рот. – Когда ждете?

– В сентябре. – Илья вздохнул. – Так что в этом смысле мы с тобой, Ваня, теперь почти на равных.

– Илья, ты что, совсем сбрендил? – Проскуров нахмурился. – Решил, намекаю, мол, давай иди с докладом ты вместо меня, потому что у тебя детей нет?

– Да ни на что ты не намекаешь, Ваня, просто о девчонках своих думаешь и правильно делаешь.

Они двинулись дальше по мосту.

– Знаешь, я ничего не боюсь, – тихо, сквозь зубы, процедил Проскуров, – со смертью давно на ты. А в этом кабинете что-то со мной происходит. Понять бы, что.

– Там свет тусклый и душно.

– Духота ни при чем. – Он помотал головой. – Не знаю, трудно сформулировать. Вот в полете можешь оценить опасность, определить пространство для маневра, принять решение. А там пространства нет, опасность мощная, но какая-то неконкретная.

– Очень даже конкретная, но другая, для тебя непривычная. Штурвал в чужих руках, от твоих решений ничего не зависит. Там ты уж точно не в небе.

– Ох, Илья, не трави душу, не напоминай о штурвале, о небе. Я ведь летчик. Вот это мое. Могу, умею, люблю.

– Завидую тебе, летчик. – Илья улыбнулся. – У меня вся жизнь – бумажки, грифы. Особой важности, совершенно секретно. Важность фальшивая, секреты мертвечиной воняют.

Они уже подошли к серой громадине, осталось только перейти дорогу. Проскуров поднял голову, взглянул на длинные ряды темных окон, потом на Илью.

– Давай посидим немного тут, в скверике, все равно сегодня не усну. – Он опустился на скамейку. – Тошно мне после этого кабинета. Не представляю, как ты выдерживаешь.

Илья сел рядом, закурил.

– Вань, какой полет был самым трудным?

Проскуров покачал головой, улыбнулся, ожил.

– Самый трудный оказался самым счастливым. Помнишь всенародный праздник в честь беспосадочного полета Чкалова в июле тридцать шестого? Москва – Петропавловск-Камчатский – остров Удд.

– Ты разве с ними летал? – удивился Илья.