Соотношение сил

– Там все возможно.

Вернер гневно указал пальцем на восток, сморщился.

Он часто доставал из ящика стопку писем Мазура, листал старые журналы, в сотый раз перечитывал книжку «Электромагнитные волны в неравновесных средах» – главный совместный труд профессора Мазура и профессора Брахта, изданный в Кембридже в тридцать втором году, с предисловием Резерфорда.

– Вдвоем мы бы уже давно собрали резонатор, конечно, собрали бы и двинулись дальше. Сколько всего мы могли бы сделать, мы так удачно дополняли друг друга, а без него я вынужден топтаться на месте.

У Эммы на кончике языка вертелось: «Разве я не могу заменить вашего Мазура?» Но озвучить этот вопрос она не решалась, боялась, вдруг в ответ услышит нечто снисходительное. Раньше она легко относилась к таким вещам, а теперь стала невероятно уязвимой. Правда, только в отношении Вернера. Он оставался единственным человеком, чье мнение для нее что-то значило. Вслух она спросила:

– А как же фон Лауэ? Ведь он в курсе.

– В курсе, – грустно кивнул Вернер и усмехнулся. – По сути, мы с ним топчемся в одном пространстве.

– Да! – вспомнила Эмма. – Дифракция, интерференция. Область геометрической тени. Взаимодействие пересекающихся световых волн, гасящих или усиливающих друг друга. Метод Лауэ. Лауэграмма, дифракционное изображение кристалла.

– Вот именно. – Вернер вздохнул. – Конечно, Макс интересуется моей игрушкой, рассуждает, втягивает в дурацкие споры.

– Почему же дурацкие? Разве в спорах не рождается истина?

– Чушь! В спорах истина умирает. – Вернер помотал головой так резко, что колпак слетел. – Каждый хочет доказать свое, а собеседника не слышит.

Эмма подняла колпак, легким движением сорвала розовый лоскуток, в который превратилась красная звезда, и выбросила в корзину для бумаг. Вернер не заметил, продолжал возбужденно говорить:

– Возраст, возраст. Некогда спорить. Время ссыхается, каждый час на вес золота. Спасибо, ты есть.

– Разумеется, я есть, я с вами. – Эмма напялила колпак себе на голову и нежно чмокнула Вернера в колючую щеку.

Глава четырнадцатая

В Хельсинки Ося вернулся ранним вечером и сразу позвонил в пресс-центр министерства обороны, спросил, где лейтенант Ристо Эркко. Очень хотелось встретиться с ним, поблагодарить. Мало того, что вытащил с поля боя, рискуя жизнью, еще и камеру не забыл. Но сказали, что лейтенант в командировке.

Оказавшись в своем номере в «Кемп», он мгновенно уснул и проснулся утром, за полтора часа до отлета самолета. Завтракал уже в Стокгольме, в отеле «Реджина», где заранее был забронирован номер и где через четыре часа он должен был встретиться с Тибо.

Заказывая крепкий кофе, Ося вспомнил, что ему категорически запретили пить кофе, и прислушался к своему ушибленному сердцу. Оно не трепыхалось, не дергалось, вело себя как обычно. Боль стихла еще вчера вечером.

Надо было купить ботинки и кое-что из одежды. Он прилетел в Стокгольм в военных финских бурках, его ботинки так и остались в том доме, где пришлось переодеться и встать на лыжи. На теплой кожаной куртке слева зияла дыра. Куда-то исчез любимый белый вязаный шарф.

Отель находился в старом городе, на узкой средневековой улочке. После финских морозов три градуса выше нуля казались настоящим весенним теплом, все тонуло в дремотном сумраке, пахло горячими булочками с корицей, розовато-желтые оттенки фасадов восполняли нехватку солнечного света. В витринах антикварных лавок мерцало старинное серебро. У прохожих были спокойные приветливые лица. О войне напоминала только афишная тумба с рекламой благотворительного хоккейного матча между командами Швеции и Финляндии, все сборы от которого пойдут на помощь сражающейся Финляндии.

«Последняя их война закончилась в тысяча семьсот каком-то году победой русской армии, – вспомнил Ося, шагая в финских военных бурках по влажному булыжнику, похожему на облизанную сливочную помадку. – Петр Первый получил выход к Балтийскому морю. Каждому свое. Россия стала империей, а Швеция с тех пор соблюдает нейтралитет во всех европейских войнах. Сейчас в Финляндию отправляются сотни шведских добровольцев, но англо-французскому десанту путь закрыт. Король Густав сказал: если Швеция вмешается в финские дела, мы рискуем вступить в войну с Россией. Конечно, Сталин им малосимпатичен, но ссориться они не желают. Гитлер понятней и ближе, кормят его с ладони своей высококачественной железной рудой. Сколько людей уже убито шведским железом и сколько еще будет убито? Невмешательство…»

В магазине мужской одежды Ося увидел себя при ярком свете. Из зеркала смотрел на него хмурый измотанный незнакомец лет пятидесяти. В глазах тоска, губы скорбно сжаты. Траурный двойник обаятельного синьора Касолли выглядел так, будто вообще не умел улыбаться.

«Что же ты не радуешься? Отлично выспался, вкусно позавтракал, вот, ботинки примеряешь. А мог бы валяться сейчас среди сотен трупов на черном снегу».

Ося топал по коврику, выбирал джемпер, рубашку, шарф, подписывал чек, болтал по-немецки с приказчиком и пытался привыкнуть к странному чувству легкости, зыбкости своего физического тела, как будто чуть-чуть ослабла сила гравитации. Второй раз смерть подошла вплотную и не тронула, ангел прикрыл крылом в последнее мгновение. Сквознячок от этого крыла до сих пор щекотал душу.

Когда ему было одиннадцать, возвращение к жизни казалось абсолютно естественным, он просто не мог представить себя мертвым. А теперь, в тридцать пять, очень ясно представлял и знал, к чему обязывает такой подарок.

Он вышел из магазина в новых ботинках, в новом джемпере, с новым белым шарфом на шее. Только куртку оставил старую. Слишком он к ней привык, чтобы расставаться из-за какой-то дырки. Пройдя несколько шагов, притормозил у витрины маленькой парикмахерской, подумал секунду и открыл дверь.

Пожилой цирюльник обрадовался ему, как хорошему знакомому, усадил в кресло, артистическим широким жестом накинул хрустящую простынку.

– Алле-оп!

– Пожалуйста, покороче, – попросил Ося.

Цирюльник кивнул, быстро, мелко лязгая ножницами, произнес на ломаном немецком:

– Такой молодой человек, а уже столько седых волос.

– Молодой? Спасибо за комплимент. Мне тридцать пять. – Ося усмехнулся и уточнил про себя: «веков».

До встречи с Тибо осталось еще два часа. Ося побрел по узким желтым улочкам. Мягкое поскрипывание новеньких каучуковых подошв по булыжнику, шорох бумажного пакета в руке, запах лавандовой воды, которой побрызгал его цирюльник, бесконечная мозаика звуков, запахов, красок с каждым шагом становилась ярче, объемней.

За углом из приоткрытой двери кафе звучала скрипка. Вивальди. Ося вошел. Музыкант, худой старик с белоснежной шевелюрой до плеч, водил смычком, самозабвенно прикрыв глаза. Официант говорил шепотом, из уважения к скрипачу.

Дымился чай в тончайшем фарфоре, знаменитое шведское пирожное «шоколадный шар» нежно таяло во рту, голос скрипки сладкими волнами окатывал ушибленное сердце, а в голове упрямо звучали пушкинские строки:

Ура, мы ломим, гнутся шведы…И следом конница пустилась,Убийством тупятся мечи,И падшими вся степь покрылась,Как роем черной саранчи.