Соперница с обложки

– Этого не может быть! – Ксюша нервно дернула губами, пытаясь улыбнуться. – Ты злая, Валька! И ты все врешь!

– Это ты все и всем врешь, дура! – внезапно разозлилась до того момента вежливая Валечка. – Сама спала с Сурковым, а Марианне врала, что у тебя нет никого! Сама ненавидела ее и тут же улыбалась. Спала с Сурковым, а по Лозовскому слюни пускала. Скажи, что это неправда, Ксюша, скажи!

– А… А кто по нему слюни не пускал, Валь? Кто? Ткни в того пальцем, и я не поверю. Он хороший был, Ярик-то.

– А почему был? – вдруг не на шутку перепугалась Валечка. – Ты что же, и его задумала похоронить?

– А я никого не хоронила, – возразила Ксюша со слабым протестом.

Валечка вернулась снова к секретарскому столу. Постояла, уперев кулаки в голые бока, потом, изящно взмахнув рукой, ткнула пальцем Ксюше в грудь и прошипела:

– Если хочешь знать, то я во всем этом вижу твое участие.

– То есть? – опешила Ксюша. – Поясни.

– И поясню! – затарахтела Сметанина без остановки. – Я думаю, это ты убила Марианну Волину и ее дочь. Очень умело подставила дурачка Лозовского. Ты умная, хитрая! Ты сразу поняла, что он – интеллигент в маминой кофте…

– Почему в маминой? – перебила ее Ксюша, сжимая виски руками.

Ей не так страшно было все это слышать теперь от Валечки, как страшно было в ее словах находить подтверждение тому, о чем она все эти дни думала.

Она ведь думала точно так же! Что все именно так подумают, как Валечка теперь говорила!

Кто выигрывал от смерти Волиной, кроме нее? Дочь. Но дочь мертва. Кто остается? Лозовский, возможно. Но Лозовский в тюрьме. Кто еще? Она и Тамара! Но Тамара не в счет. У той квартира давно в собственности. А с Ксюшей история другая. Ей ведь теперь достается квартира.

Кому-то станет смешно. Кто-то расхохочется, сказав, что за такую мелочь не убивают. На кону не миллионы, но…

Но Дмитриев и его странноватого вида напарник наверняка станут думать по-другому. Они наверняка сочтут этот мотив вполне объективным и очень скоренько поменяют Ксюшу с Лозовским местами.

– Это я так просто сказала, – быстро поправилась Валечка и снова с подозрением уставилась на Ксюшу: – Но ты весьма вероятный кандидат на роль подозреваемой во всех этих убийствах.

– Да с чего ты взяла, что кругом убивают-то?! – не выдержав, заорала на нее Кюсша.

Заорала потому, что нервы просто не выдержали, потому что страшным было все то, о чем трепалась от безделья Валечка. Она же от праздности языком-то сейчас молола. Но все равно неспроста. Наверняка тема эта муссировалась в курилке, наверняка. И кто помешает каждому из обкурившихся повторить слово в слово всю эту хрень следователям, а? Кто?

Никто, сделала вывод Ксюша, роняя подбородок на сцепленные в замок пальцы. Этим бездельникам только дай повод для сенсаций, уж они так его разработают, так обмусолят, что на троих персонажей статей в уголовном кодексе не хватит. А тут всего-то она одна.

– Так с чего ты взяла, что всех кругом убивают, Валечка? – снова повторила она, потому что Сметанину явно смутило ее внешнее спокойствие. – Пока что мы имеем всего один труп – это труп дочери Марианны Степановны. Но следователи утверждают, что смерть ее наступила в результате передозировки наркотиков.

– Ха! Как все вовремя! Сначала мама будто сквозь землю проваливается, потом дочка так своевременно умирает… А Сурков, Ксюша?! Он-то почему погиб так внезапно?

– Не знаю. Кстати, что ты говорила насчет него? Авария там, что ли, какая приключилась? Я ничего не путаю?

Ох как пригодилась бы ей сейчас выволочка Волиной, которую та ей периодически устраивала! Ох как важны оказались познания, почерпнутые из ее жестких уроков по самообладанию. Не вживи Марианна ей в мозг понятия о том, как надо умело контролировать свои эмоции, давно бы уже Валечка убралась отсюда с расцарапанной мордашкой. И долго плакала бы потом перед зеркалом, вспоминая, какая она у нее прежде была симпатичная.

– Валечка, так что там? – Ксюша улыбалась Сметаниной, из последних сил сдавая экзамен по самоконтролю. – Что с Сурковым-то приключилось? И почему именно сейчас? Я так давно с ним не виделась, что все как-то мимо меня, как-то все мимо. Так что там с ним?

– Она у меня спрашивает! – фыркнула Валечка, правда, без прежнего нажима. – Машина его сбила ночью. Будто за хлебом пошел…

– Саша? За хлебом? Ночью?

Само собой у нее получилось отделить эти три слова паузой, заполненной изумлением, тут уж никто ее не учил. Даже Волина не смогла бы отнести это на свой счет.

– Это кто говорит?

– Жена говорит, – проворчала Валечка. – Плачет будто, ребята из охраны, которые пошли к ней предложить помощь, рассказывали… так вот, говорят, что плачет и про хлеб все говорит. А чего тогда с портфелем пошел? Непонятно.

– За хлебом, значит?

– За хлебом, – кивнула Валечка.

– С портфелем?

– Ага! С кожаным таким, коричневым, будто от отца в наследство доставшимся.

Про кожаный коричневый портфель Ксюша очень много слышала от Суркова. Про то, как отцу однажды повезло с этим портфелем, когда он билеты купил лотерейные и в него положил. И забыл будто о билетах-то. А потом вспомнил, когда в газете на таблицу лотерейную наткнулся. Полез в портфель, достал билеты, а там…

А там холодильник, вот!

Никогда прежде отцу Суркова не везло в лотерею, никогда. А тут поди ж ты, положил билеты в портфель коричневый кожаный, потом вовремя вспомнил о них, и бац – повезло. И стал со временем портфель этот для семейства Сурковых чем-то вроде талисмана. До маразма же просто доходило, когда Саня экзаменационные билеты под нужными номерами клал в этот портфель накануне экзаменов, чтобы, значит, вытащить именно один из них. Или когда мать его писала на листочке имена тех дальних родственников, которые должны были от наследства бабкиного в ее пользу отказаться.

Глупотень, на Ксюшин взгляд, была полная. И она зачастую дремала, когда Саня Сурков ей взахлеб рассказывал о странных семейных традициях, основанных на невероятных суевериях. Дремала, не слушала его, кивала, когда он ее в бок подталкивал, требуя с ним соглашаться. Она снова кивала, хотя не верила почти ни одному его слову, подтверждающему чудодейственные свойства кожаного коричневого портфеля.

Но вот теперь…

Но вот теперь она, слушая рассказ Валечки Сметаниной, не могла не насторожиться. Теперь она не могла не найти странным, что Саша Сурков ночью отправился за хлебом с портфелем под мышкой, по семейной традиции, приравненным к иконостасу.