Соперницы

— Ёсиока-сан, а ведь вы наверняка еще не перевалили середину жизненного пути!

— Сегодня вечером давай поговорим о личных делах лишь одного из нас.

— О ваших?

— Да нет, о твоих. Сколько еще времени ты выходила к гостям после того, как я уехал за границу?

— Сколько… — Комаё раздумывала, подняв взгляд к потолку и поигрывая веером. — Еще года два люди были снисходительны к моим скромным талантам.

— Вот как, значит, как раз до моего возвращения в Японию.

В душе Ёсиока очень желал спросить, кто же именно купил ей тогда свободу, однако выговорить это он не решился и с невозмутимым видом заметил:

— Верно, лучше быть гейшей, чем просто женщиной?

— Я снова начала выходить в свет не потому, что хотела этого, просто не оставалось ничего другого, кроме как опять взяться за свое ремесло.

— А до того ты была чьей-то женой или у тебя был покровитель?

Комаё медленно осушила рюмку, поставила её и продолжала молча сидеть без движения, затем она, как будто бы решилась:

— Что толку скрывать… — она придвинулась к мужчине немного ближе, — некоторое время я была законной супругой одного человека. Вы как раз отбыли за границу, и, по правде говоря, я тогда немного приуныла. Это правда, — усмехнулась она, — я ничуть не кривлю душой. Ну, вот… И как раз в это время появился один молодой человек, сын толстосума из провинции, он приехал в Токио учиться. Этот человек пообещал заботиться обо мне — с его-то помощью я и ушла из гейш.

— Вот оно что…

— Тогда я еще была у него на содержании. Но со временем он стал уговаривать меня, чтобы я непременно поехала с ним в его родную провинцию. Он обещал, если поеду, по-настоящему взять меня в жены. Мне этого совсем не хотелось, но ведь навечно молодой не останешься, а если есть возможность выйти замуж… Так вот я рассуждала, что было, надо признать, весьма наивно.

— И куда же вы поехали, что это была за провинция?

— О, оттуда все края кажутся дальними. Это те места, где промышляют лосося.

— Ниигата?

— Нет. Не угадали. Ближе к Хоккайдо. Та провинция называется Акита, там холодно-прехолодно. Вот уж отвратительное место, никогда его не забуду. Я вытерпела там три года.

— А потом стало наконец невмоготу?

— По-вашему, может, и так выходит. Но на самом деле умер мой муж. А когда это случилось… ведь я, по сути дела, была всего лишь гейша. Его родители пребывали в добром здравии, к тому же у него было двое младших братьев. Ни так ни сяк одна я там оставаться не могла…

— Ну да. Понятно. Выпей, переведи дух.

— Благодарю, — Комаё приняла из рук Эды наполненную рюмку. — Теперь вы знаете мои обстоятельства, прошу вашего снисхождения.

— А что остальные гейши? Или они уже не придут?

— Еще нет одиннадцати. — Эда достал часы и взглянул на них, а потом проводил глазами фигуру удаляющейся Комаё, которая как раз поднялась, потому что её позвали к телефону. Понизив голос, он сказал: — Очень хороша! Роскошь, редкость!

— Ха-ха-ха…

— Даже лучше, если бы никто не пришел. Однако же и мне пора исчезнуть.

— Ну, так далеко дело не зашло. Я ни в коем случае не намерен ограничиться лишь одним сегодняшним вечером.

— И все-таки раз уж я взялся помочь… Возможно, она чувствует то же, что и вы. Смущать людей грех.

Эда разом осушил две стоявшие на столе рюмки и без стеснения достал из портсигара Ёсиоки сигару. Чиркая на ходу спичкой, он поднялся с места.

3 ОГОНЕК-ТРАВА

Ответив на телефонный звонок хакоя,своей распорядительницы, Комаё собиралась уже вернуться к гостям, но её окликнула из конторки хозяйка заведения:

— Э, Кома-тян, можно тебя на секунду?

Хотя Комаё ответила сладчайшим голоском, она постаралась взять инициативу в свои руки:

— Хозяюшка, так на этом мне можно откланяться?

— Ну, сначала лучше спросить гостей… Хозяйке заведения тоже опыта было не занимать, попыхивая трубочкой, она не допускающим сомнений тоном заявила:

— Не на всю ночь, он никогда не остается ночевать.

Комаё оказалась в ловушке — надо было что-то ответить. Разумеется, поскольку речь шла о Ёсиоке, которого она знала издавна, у нее не было причин отказываться. Коль скоро это был господин Ёсиока, Комаё совершенно не испытывала неловкости. Беспокоило её только то, что, согласившись на близкие отношения с мужчиной в первый же вечер после долгой разлуки с ним, она слишком низко падет в глазах людей из чайного дома. Комаё чувствовала себя так, будто бы она все еще молоденькая девчонка и по-прежнему целиком зависит от других.

По правде говоря, до этого момента Комаё не задумывалась о том, какого рода намерения были у Ёсиоки. Но если уж, случайно встретившись с ней в театре после стольких лет, господин Ёсиока отнесся к ней с теплотой и так любезно пригласил в чайный дом, то разве не мог бы он — ведь он знал Комаё не первый день — не посвящать в свои планы хозяйку, а прямо ей, с глазу на глаз, подать какой-то знак, как-то намекнуть? «Насколько мне было бы проще сохранить лицо!» — думала Комаё, и понемногу её охватывала досада.

— Ну что же, хозяюшка, когда время истечет, позвольте мне откланяться, — сухо произнесла она и поднялась обратно в гостиную на втором этаже.

Яркий электрический светильник озарял лишь грязные тарелки и рюмки на низком столике палисандрового дерева — ни Ёсиоки, ни Эды нигде не было видно. Они, должно быть, вышли в туалетную комнату, решила Комаё. Сама не зная почему, она вдруг остро ощутила свое одиночество, и это чувство удивило и напугало её, почти что привело в отчаяние. Она уселась под светильником, и весь её вид говорил: «Оставить бы все это!» Потом наконец руки Комаё по привычке нащупали за поясом обималенькое зеркальце, она пригладила волосы на висках и, протирая лицо напудренной салфеткой, в прострации устремила взгляд на зеркальную поверхность, невольно отдавшись привычным мыслям, которые изо дня в день отзывались болью в сердце.