Соперник Цезаря

— Ладно, пусть войдет. — Клодий спрятал памфлет среди папирусов на столе.

Одно из неудобств повелителя толпы: дом народного трибуна в любое время дня и ночи открыт для посетителей.

В прошлом полновластный властитель провинции, брат Марка Туллия Квинт Цицерон имел вид довольно жалкий. Повадкой он напоминал мелкого торговца, собрат которого погорел на крупной сделке, а сам он чудом уцелел.

— Что нужно? — не слишком любезно спросил Клодий.

— Недоразумение, все это недоразумение, — просительно, но одновременно с вызовом заявил Квинт Цицерон. — Брат не писал… Та речь, ну да, та речь… Понимаешь, мой брат ее не писал.

— О чем ты говоришь? — мастерски разыграл недоумение Клодий.

Квинт замялся.

— Речь против тебя и…

— Ааа! — изобразил прозрение Клодий. — Вот ты о чем? Эта грязная писулька — работа несравненного Цицерона? Неужели его слог может быть столь отвратительным? Дайка сюда! — Клодий указал Зосиму на стол, на котором лежали несколько свитков и с десяток разглаженных листов папируса. — Вон тот, крайний. — Зосим протянул папирус. — Этот памфлет, направленный против меня, оказывается, написан самим Марком Цицероном!

— Нет, нет, это не Марк. Кто-то хочет приписать ему эту речь. Но это не он. Хотя кое-кто думает, что он. Но сам посуди, разве Цицерон может писать так небрежно, так неровно, так…

— Да, сочинено фекально. Какой варварский слог! Но одно меня смущает… Эти выражения: «муж Клаудиллы», «жрец Доброй богини», «гладиатор», — чтото они мне знакомы. Где-то я их уже встречал, вот только не припомню — где. — Клодий изобразил глубокую задумчивость. — Понимаешь, я встречал их у Цицерона. Да, да у Марка Туллия Цицерона. А что этот памфлет написан отвратительно, не отрицаю. Пожалуй, автору стоило больше работать с текстом.

— Да нет же! — Квинт заголосил совершенно неприлично. — Это не Марк.

— Я верю, — сказал Клодий мягким, сочувственным голосом и положил руку на плечо бывшему наместнику Азии. — Я всем говорил, что не может Цицерон так плохо писать. Ведь не может? — Квинт старательно разглядывал носки своих красных сенаторских башмаков. — Ну и отлично. Зачем волноваться? Я понимаю, что ты за брата переживаешь. За себя переживаешь. За Республику переживаешь. Переживаешь за Республику? А? — крикнул он чуть ли не в ухо Квинту и расхохотался.

— Переживаю, — вздохнул Квинт.

— Вот что ты мне скажи, — Клодий откинул назад свои каштановые кудри, чуть более длинные, чем полагалось носить римлянину, — если тебе придется выбирать между Цезарем и Помпеем, кого ты выберешь?

— В каком смысле? — не понял Квинт.

— В самом прямом.

— Помпея…

— Почему?

— Великий обещал…

— Что обещал Помпей? — Из голоса Клодия тут же исчез всякий игривый тон — остался один металл, режущий, скребущий. Квинт молчал, болезненно морщась. — Ведь я знаю, что этот памфлет написал Марк Туллий. Но я могу об этом забыть. Так что тебе обещал Помпей? Тебе или… твоему брату?

— Он обещал… обещал вернуть брата из изгнания… Но это ведь многие обещали. Многие.

— О да! Многие обещали. — Клодий расхохотался. — Но не многие могут. А Помпей… Ведь ему это по силам? Если он захочет? Но вот захочет ли? Мне, к примеру, кажется, что нет.

Квинт вдруг вспылил:

— В конце концов, мы еще не рабы!

Гордо откинув голову, брат изгнанника вышел.

— И этот за Помпея! — пожал плечами Клодий. — На словах все — за Помпея. И, спрашивается, почему?

— Великий — за Республику, — мрачно сказал Зосим, о присутствии которого Клодий забыл.

— На словах. Все только слова. Республика Помпея — это кучка аристократов, захвативших сенат. Да, Помпей вполне ясен… Другое дело — Цезарь… Не могу решить, кто из них опаснее. А ты за кого? Вот ты — за кого бы голосовал?

— Мой голос ничего не значит.

— Если я дам вольноотпущенникам право голосовать во всех трибах, за кого ты будешь?

— За тебя, — сказал Зосим.

Вновь в дверях возник Этруск:

— Доминус, только что установили статую Свободы в храме. Просят тебя посмотреть.

— Ну что ж, пойдем, поглядим на мою Свободу! — рассмеялся Клодий, хлопнул в ладоши и направился к двери, едва сдерживая нетерпение — как будто он не храм шел осматривать, а торопился на свидание. — Свобода — моя Свобода — прежде всего!

III

На участке, где прежде стоял дом Цицерона, кипела работа.

Храм Свободы еще был не закончен: мастера трудились, укладывая мозаику на полу. Портик же только-только был начат — возвели стену и теперь устанавливали колонны. Повсюду суетились припорошенные известью люди. Кричали, ругались. Скрипели блоки, пахло смолеными канатами, опять же известкой, свежеструганным деревом и земляной смолой. [109]

109

Земляная смола — асфальт.

Клодий остановился перед работником, что осматривал лежащие в плетеной корзине деревянные болты для скрепления плит.

— Думаешь, эти болты долговечны? — спросил Клодий.

— Э, доминус, такому дереву сносу нет, — отвечал плотник. — Я помру, ты помрешь, дети детей твоих отправятся за Ахерон — а они все будут как новые. А все потому, что дерево срублено после восхода созвездия Пса.

Клодий смотрел на царящую суету и улыбался. Это то, что нужно сейчас Риму, — Свобода, освобождение от старого, от ненужной шелухи, от всяческих пут.

Зосим, пришедший на стройку вместе с патроном, вошел вслед за Клодием в храм.

— Нравится моя Свобода? — спросил народный трибун, обходя мраморную статую.

Повернутая вбок женская головка с причудливо уложенными волнистыми волосами, тонкий профиль — на входящих Свобода почему-то смотреть не желала. Ткань — сразу видно, что тончайшая, обтекала совершенное тело: маленькие груди, изящный изгиб торса, округлые бедра.

— Красивая, — признал Зосим. — Какой-нибудь грек сделал на заказ?

— Брат привез из Греции. Раньше она стояла на могиле одной любвеобильной девицы, но я подумал, кому она там нужна? Пусть приедет в Рим и станет свободной.

— Могильный памятник продажной девки? — изумился Зосим. — Свобода?…

— Ну да. Продажней Свободы нет на свете богини. Одним она дает без всякой платы, с других требует миллионы. Обожает золотишко. Но сама Свобода — это неиссякаемый кредит. Да ты посмотри на нее, посмотри на ее профиль! Кого она тебе напоминает, а? Погляди! — крикнул Клодий с восторгом, будто в самом деле узрел перед собой богиню. Зосим всмотрелся. Несомненно, лицом она походила на Юлию, дочь Цезаря и жену Помпея. Чем дольше всматривался Зосим, тем разительней становилось сходство.