Соратники Иегу
Шрифт:
Кто мог заподозрить, что Давид, друг Марата, поставив бюст убийцы Цезаря в галерее Тюильри, украшает резиденцию будущего императора?
Никто не поверил бы этому, никому бы даже в голову это не пришло. Заехав однажды проверить, хорошо ли стоит бюст в галерее, Бонапарт обнаружил, что дворец Екатерины Медичи опустошен и разграблен. Конечно, Тюильри уже не был жилищем королей, но считался национальным достоянием. Не мог же французский народ оставить в запустении один из своих великолепных дворцов!
Бонапарт вызвал к себе гражданина Леконта, дворцового архитектора, и приказал
Это слово можно было понять и буквально, и в более широком смысле. Архитектору велели составить смету, чтобы знать, во сколько обойдется эта «чистка».
Был представлен счет на сумму в пятьдесят тысяч франков.
Бонапарт осведомился, можно ли, приведя дворец в порядок, обратить Тюильри в резиденцию правительства.
Архитектор заверил, что этой суммы достаточно и он берется не только вернуть зданию былое великолепие, но и сделать его пригодным для жилья.
Дворец, пригодный для жилья, — это все, чего желал Бонапарт. Ему, республиканцу, не нужна была королевская роскошь… Однако для резиденции правительства требовалась парадная, торжественная обстановка, строгий орнамент, бюсты, статуи. Но какие именно статуи? Выбор был предоставлен первому консулу.
Бонапарт выбрал исторические памятники трех столетий и трех великих народов: Греции, Рима, Франции, а также других стран, ее соперниц.
Из греков он взял Александра и Демосфена — гения войны и гения красноречия.
Из римлян он выбрал Сципиона, Цицерона, Катона, Брута и Цезаря, поставив рядом с бюстом убитого императора бюст (почти такого же размера) его убийцы.
Из исторических личностей нового времени он взял Густава Адольфа, Тюренна, Великого Конде, Дюге-Труэна, Мальборо, принца Евгения, маршала Саксонского и, наконец, Фридриха Великого и Вашингтона, то есть коронованного лжефилософа и истинного мудреца, основателя свободного государства.
В ряду военных героев он поместил Дампьера, Дюгомье и Жубера; этим он хотел показать, что, как не страшна ему память о Бурбонах в лице Великого Конде, так не завидует он и славе своих соратников, павших в бою за великое дело, за которое он сам теперь, пожалуй, не стал бы сражаться.
Так развертывались события в описываемый нами период, то есть к концу февраля 1800 года. Тюильри был приведен в порядок, бюсты стояли на постаментах, статуи — на пьедесталах; ждали только подходящего случая для торжественного открытия дворца.
Такой случай вскоре представился: пришло известие о смерти Вашингтона. Основатель свободного государства, президент Соединенных Штатов скончался 14 декабря 1799 года.
Об этом-то сообщении и раздумывал Бонапарт, когда Бурьенн понял по его лицу, что не следует прерывать этих размышлений.
Экипаж остановился у дворца Тюильри. Бонапарт выскочил из коляски, стремительно поднялся по лестницам и быстро обошел всю анфиладу зал, с особым вниманием осмотрев покои Людовика XVI и Марии Анутанетты.
Остановившись в кабинете Людовика XVI, он внезапно повернулся к секретарю.
— Итак, мы поселимся здесь, Бурьенн, — заявил Бонапарт, словно не сомневаясь, что секретарь непрерывно следовал за ним по сложным лабиринтам, куда вела его нить Ариадны,
именуемая мыслью, — итак, мы поселимся здесь. Третий консул поместится в павильоне Флоры. Камбасерес останется жить в здании министерства юстиции.— Таким образом, — заметил Бурьенн, — в случае необходимости вам придется переселить только одного из них.
Бонапарт ущипнул его за ухо.
— Недурно сказано! — засмеялся он.
— А когда мы переезжаем, генерал? — спросил секретарь.
— О, не так скоро; нужна, по крайней мере, неделя, чтобы парижане освоились с мыслью о моем переселении из Люксембургского дворца в Тюильри.
— Что ж, неделю можно и подождать, — улыбнулся Бурьенн.
— Особенно, если мы сразу примемся за дело. Скорее, Бурьенн, едемте в Люксембургский дворец!
И с необычайной быстротой, свойственной ему в решительные минуты, Бонапарт снова промчался по анфиладе комнат, сбежал по лестнице и, вскочив в коляску, приказал кучеру:
— В Люксембургский дворец!
— Стойте, стойте! — крикнул ему вслед Бурьенн, едва успевший спуститься в вестибюль. — Разве вы не подождете меня, генерал?
— Долго копаешься! — проворчал первый консул. Лошади помчались галопом с той же быстротой, как и по пути в Тюильри.
Войдя в кабинет, Бонапарт увидел, что его ожидает министр полиции.
— Ну, что стряслось, гражданин Фуше? — спросил он. — На вас лица нет! Может быть, меня уже убили?
— Гражданин первый консул, — сказал министр, — насколько я знаю, вы считаете важнейшей задачей уничтожение разбойничьих банд, именующих себя Соратниками Иегу?
— Еще бы, раз я отправил в погоню за ними самого Ролана! У вас есть какие-то новости?
— Есть.
— От кого?
— От их главаря.
— Как, от самого главаря?
— Он имел наглость прислать мне отчет о их последнем нападении.
— Каком нападении?
— Они похитили пятьдесят тысяч франков, которые вы отправили монахам монастыря святого Бернара.
— И что с ними стало?
— С деньгами?
— Да.
— Деньги в руках грабителей, и их главарь сообщает мне, что вскоре передаст их Кадудалю.
— Значит, Ролан убит?..
— Нет.
— Как так?
— Один из моих полицейских убит, убит и командир бригады Сен-Морис, но ваш адъютант цел и невредим.
— Тогда он повесится… — решил Бонапарт.
— К чему? Все равно веревка оборвется: вы же знаете, ему поразительно везет!
— Или отчаянно не везет… Где же рапорт?
— Вы хотите сказать, письмо?
— Письмо, рапорт, что угодно — словом, то, откуда вы узнали эту новость.
Министр полиции протянул первому консулу изящно сложенную бумагу в надушенном конверте.
— Что это такое?
— То, что вы спрашивали.
Бонапарт прочел на конверте: «Гражданину Фуше, министру полиции. Париж, собственный дом».
Он развернул письмо; оно гласило следующее:
«Гражданин министр, имею честь уведомить Вас, что пятьдесят тысяч франков, предназначенных монахам монастыря святого Бернара, попали к нам в руки вечером 25 февраля 1800 года (старого стиля) и что ровно через неделю они перейдут в руки гражданина Кадудаля.