Соратники Иегу

Пока Ролан несется вскачь по дорогам, расскажем читателю, что произошло во Франции, и разъясним непонятные ему намеки в прощальном разговоре первого консула с его адъютантом.

Пленники, захваченные Роланом в пещере Сейзериа, провели только одну ночь в тюрьме Бурка, после чего их перевели в Безансон, где они должны были предстать перед военным судом.

Как помнит читатель, двое были тяжело ранены, так что их пришлось нести на носилках; один скончался в тот же вечер, другой — три дня спустя, уже в Безансонской тюрьме.

Таким образом, число узников сократилось до четырех: Морган, сдавшийся добровольно, целый и невредимый; Монбар, Адлер и д'Асса — эти трое хоть и пострадали во время схватки, но никто из них не был ранен серьезно.

Под этими четырьмя кличками скрывались, как мы помним, барон де Сент-Эрмин, граф де Жайа, виконт де Валансоль и маркиз де Рибье.

Пока военно-судебная комиссия в Безансоне вела следствие по делу четырех заключенных, истек срок закона, по которому ограбления дилижансов на большой дороге подлежали суду военного трибунала. С этого дня дело арестованных переходило в ведение гражданского суда.

Понимая неизбежность смертного приговора, они видели огромную разницу в том, на какой вид казни они будут осуждены.

Если смертный приговор вынесет военный трибунал, их расстреляют, если гражданский суд — их гильотинируют.

Расстрел не был для них бесчестьем, гильотина казалась позором. Поскольку теперь их должны были судить присяжные заседатели, дело передали суду присяжных в Бурке.

Итак, в конце марта узников перевели из казематов Безансона в тюрьму Бурка и судебное следствие началось.

Четверо подсудимых избрали такую систему защиты, которая крайне затрудняла его работу. Они показали, что их имена барон де Сент-Эрмин, граф де Жайа, виконт де Валансоль и маркиз де Рибье, но что они не имеют ни малейшего отношения к грабителям дилижансов, которые называли себя Морган, Монбар, Адлер и д'Асса. Они не отрицали своего участия в вооруженном мятеже роялистов, в отрядах г-на де Тейсонне: им поручали действовать на юге и востоке страны, тогда как Бретонская армия шуанов, только что подписавшая мирный договор, вела бои на западе.

Они ожидали только известия, что Кадудаль сложил оружие, чтобы сдаться властям: но извещение от их вождя еще не успело до них дойти, когда на них напали и взяли в плен.

Опровергнуть их показания было чрезвычайно трудно: разбойники, грабившие почтовые кареты, всегда были в масках, и, за исключением г-жи де Монтревель и сэра Джона, никто не видел их лиц.

Мы помним, при каких обстоятельствах это произошло: сэр Джон видел их в ту ночь, когда они его судили, приговорили к смерти и ранили кинжалом; г-жа де Монтревель увидела лицо Моргана при нападении на дилижанс, когда она металась в нервном припадке и нечаянно сорвала с него маску.

Обоих свидетелей вызвали на допрос, к следователю, обоим дали очную ставку с четырьмя обвиняемыми; но как сэр Джон, так и г-жа де Монтревель заявили, что никого из них не узнают.

Чем была вызвана такая скрытность?

Со стороны г-жи де Монтревель это было понятно: она хранила благодарность незнакомцу, который обласкал ее сына Эдуарда и заботливо оказал помощь, когда ей стало дурно.

Что касается сэра Джона, его умолчание было труднее объяснить, ибо среди четырех арестованных англичанин, без сомнения, узнал, по крайней мере, двух убийц.

Они-то сразу его узнали и невольно содрогнулись, однако не отводили от него пристального взгляда, когда, к их великому изумлению, сэр Джон в ответ на настойчивые вопросы судьи упрямо отвечал:

— Я не имею чести знать этих господ.

Амели — мы даже не упоминали о ней: есть такие тяжкие страдания, которые перо описать не в силах, — Амели, бледная, дрожащая, едва живая после роковой ночи, когда арестовали Моргана, ожидала с мучительной тревогой возвращения своей матери и лорда Тенли из кабинета следователя.

Лорд Тенли вернулся первым: г-жа де Монтревель несколько задержалась, отдавая распоряжения Мишелю. Едва завидев сэра Джона, Амели кинулась к нему.

— Ну что? — спросила она, задыхаясь.

Сэр Джон оглянулся вокруг, желая убедиться, что г-жа де Монтревель не может его услышать.

— Ни ваша матушка, ни я никого не опознали, — ответил он.

— О, как вы благородны! Как великодушны! Как вы добры, милорд! — повторяла девушка, пытаясь поцеловать ему руку.

Но сэр Джон отнял руку.

— Я только исполнил то, что обещал вам, — сказал он. — Но тише! Идет ваша матушка.

Амели отступила назад.

— Итак, матушка, — проговорила она, — вы не стали давать показаний против этих несчастных?

— Как же я могла, — возмутилась г-жа де Монтревель, — как я могла отправить на эшафот человека, который оказал мне помощь и, вместо того чтобы ударить Эду-ара, поцеловал его!

— И все же, матушка, вы его узнали? — допытывалась Амели, вся дрожа.

— Ну, конечно! — воскликнула мать. — Это блондин с черными глазами и черными бровями, тот, кто называет себя Шарлем де Сент-Эрмином.

Амели невольно вскрикнула, но тут же взяла себя в руки.

— Значит, — продолжала она, — для вас и для милорда с этим делом покончено? Вас не будут больше вызывать?

— По всей вероятности, не будут, — отвечала г-жа де Монтревель.

— Во всяком случае, — вмешался сэр Джон, — я полагаю, что подобно мне, который действительно никого не узнал, госпожа де Монтревель не изменит своих показаний.

— Конечно, нет! — подтвердила г-жа де Монтревель. — Боже меня упаси стать виновницей смерти этого несчастного! Я бы никогда себе этого не простила. Довольно с меня, что его и его товарищей арестовал Ролан!

Амели тяжело вздохнула. Однако, судя по выражению лица, она несколько успокоилась.

Она бросила благодарный взгляд на сэра Джона и поднялась в свои комнаты, где ее поджидала Шарлотта.

Шарлотта была для Амели не только служанкой, теперь она стала ее верной подругой.

С тех пор как обвиняемых перевели в тюрьму Бурка, Шарлотта каждый день заходила туда на часок проведать отца.

Весь этот час они говорили только об узниках, которым почтенный смотритель как истый роялист сочувствовал от всей души.