Сорок дней Муса-Дага

— Ты хочешь знать намерения правительства? Я знаю только то, что стамбульские атеисты используют национальную рознь для своих целей. Ибо скрытые двигатели безбожия — страх и предчувствие поражения. Вот они и открывают в каждом городишке читальные залы и вывешивают там листки с последними новостями, распространяющие злобные наветы… Это хорошо, что ты ко мне пришел…

Рука Габриэла судорожно сжала шкатулку с монетами.

— Если бы дело было только во мне! Но, как тебе известно, я не один. Мой брат Аветис умер, не оставив потомства. Таким образом, мой тринадцатилетний сын — последний в нашем роду. Кроме того, я женат на француженке, она принадлежит к французскому народу и не должна безвинно страдать за то, к чему вовсе не причастна.

Ага не без строгости возразил:

— Раз ты на ней женился, отныне она принадлежит к твоему народу и не свободна от его кармы. [23]

Не стоило и пытаться объяснять этому закоренелому приверженцу Востока характер и волю к самоутверждению женщины Запада. И Габриэл пропустил мимо ушей его выпад.

— Я должен был отвезти семью за границу или хотя бы в Стамбул. Но сегодня у нас отобрали паспорта, а от каймакама я добра не жду. Турок положил свою легкую руку на колено гостя.

23

Карма (на санскрите — деяние, возмездие) — одно из основных понятий индийской философии, часть учения о перевоплощении. Согласно карме, после смерти человека душа его переселяется в другое тело. Поступки человека при его жизни определяют характер этого переселения, или перевоплощения души — если поступки его были благородны и справедливы, душа человека после его смерти переселяется в более возвышенное и благородное тело, а если они были неблаговидны — в тела низших существ. а тела животных. От таких понятий, как «судьба» или «рок» карма существенно отличается своей этической окрашенностью. Если рок, или судьба — это действие каких-то неподвластных человеку сил, божественных или космических, то действие кармы как бы находится в руках самого человека, ибо, согласно карме, настоящее или будущее человека — это возмездие за совершенные им поступки.

— Я бы тебе решительно не советовал ехать с семьей в Стамбул, даже если бы представилась возможность.

— Но почему? В Стамбуле у меня много друзей во всех кругах общества, в том числе и в правительственных. В Стамбуле — центр нашего торгового дома. Мое имя хорошо известно.

Рука на колене Габриэла стала тяжелой.

— Вот потому-то, что имя твое хорошо известно, я и хотел бы удержать тебя даже от самой краткой поездки в столицу.

— Из-за войны в Дарданеллах?

— Нет, не поэтому.

Лицо старика замкнулось. Он как будто прислушивался к внутреннему голосу, прежде чем снова заговорил:

— Никто не может знать, как далеко правительство зайдет. Но достоверно одно: первыми пострадают именитые и выдающиеся люди вашего народа. И в этом случае доносы и аресты начнутся именно в столице.

— Ты высказываешь предположение или у тебя есть данные для того, чтобы предостерегать меня?

Ага уронил четки в широкий рукав своего одеяния.

— У меня есть данные.

Самообладание покинуло Габриэла. Он вскочил.

— Что же нам делать?

Вслед за гостем учтиво встал и хозяин.

— Если дозволишь дать тебе совет, я бы сказал: возвращайся домой в Йогонолук, живи там в мире и жди. При таких обстоятельствах ты едва ли нашел бы место, более приятное для себя и семьи.

— Жить там в мире? — иронически повторил Габриэл. — Да ведь это уже тюрьма!

Рифаат Берекет отвернул лицо, его покоробило от этого слишком громкого голоса в его тихом селамлике.

— Ты не должен терять хладнокровие. Сожалею, что моя откровенная речь тебя взволновала. Для тревоги нет ни малейших оснований. Вероятно, все постепенно уляжется. Ничего худого в нашем вилайете случиться не может, ведь вали у нас, хвала аллаху, — Джелал-бей. Он не потерпит никаких крайностей. Но чему суждено быть, то изначала заложено в себе, как в семени — почка, цветок и плод. В боге уже свершилось то, что свершится с нами в будущем.

Габриэла рассердила цветистая пошлось этой теологии и, пренебрегая всеми правилами этикета, он дал себе волю:

— Самое ужасное, что это вне досягаемости, с этим невозможно бороться!

Ага подошел к отчаявшемуся гостю и крепко сжал его руки.

— Не забывай, друг мой, что нечестивцы из твоего «Комитета» представляют лишь ничтожное меньшинство. Наш народ очень добрый народ. И если все же где-то проливается кровь, то в этом вы виноваты не меньше. К тому же в теккэ, в монастырях, живет немало божьих людей; неустанно упражняясь в святом зикре, [24] они борются за чистоту будущего. Либо они победят, либо все погибнет. Откроюсь тебе: я еду в Анатолию и Стамбул по делу армян. Прошу тебя, положись на волю божью.

24

Зикр — радения дервишей (турецк).

Маленькие руки старика обладали особой силой, они успокаивали.

— Ты прав, я тебя послушаюсь. Самое лучшее для нас — засесть в Йогонолуке и не трогаться с места до конца войны. Но ага не выпускал его рук.

— Обещай мне ничего не рассказывать обо всем этом дома. Да и что толку? Если все останется по-старому, ты только напрасно напугаешь людей. Если же случится какая-нибудь неприятность, излишние волнения этим людям ни к чему. Надейся и молчи!

При прощании он настойчиво повторил:

— Надейся и молчи… Ты не увидишь меня много месяцев. Но помни, все это время я буду стараться вам помочь. Твои родные сделали для меня много добра. И ныне бог сподобил меня, в мои годы, их отблагодарить.

Глава третья ИМЕНИТЫЕ ЛЮДИ ЙОГОНОЛУКА

Обратный путь был долог. Лошадь плелась шагом, Габриэл лишь изредка пускал ее рысью. К тому же он забыл свернуть вовремя с идущего вдоль Оронта шоссе на более короткую дорогу. Только завидев далеко на горизонте море — по ту сторону рассыпанных кубиками домов Суэдии и Эль Эскеля, — всадник очнулся от задумчивости и круто повернул на север, к долине, где лежат армянские селения. Занимались долгие весенние сумерки, когда он выехал на дорогу, — если позволительна так назвать жалкий проселок, соединявший семь деревень. Йогонолук лежал приблизительно посредине. Чтобы до наступления ночи попасть домой, Габриэлу нужно было пересечь южные селения — Вакеф, Кедер-бег, Аджи-Абибли, впрочем, это едва ли удалось бы. Но он и не торопился.

В этот час в селах Муса-дага царило оживление. Народ толпился у домов. Ласковое тепло воскресного вечера сближало людей. Тела, глаза, слова — все тянулось друг к другу, и чтобы полней ощутить радость жизни, людям хотелось и посудачить о семейных делах и, как заведено, пожаловаться на трудные времена. Собирались кучками, по возрасту и полу. Угрюмо стояли матроны, с достоинством держались в стороне празднично одетые молодые женщины, пересмеивались девушки — бренчали монистами, сверкали безукоризненными зубами. Габриэла поразило множество пригодных для военной службы, но не призванных в армию парней. Парни смеялись, горланили, словно и не было на свете Энвера-паши. В виноградниках и фруктовых садах гнусаво и томно звенел тар — армянская гитара. Какие-то усердные работники готовили к завтрашнему дню свой рабочий инструмент. В Турции заход солнца означает конец дня; кончается день, кончается и воскресный отдых. Степенным труженикам хотелось еще что-то перед сном поделать. Деревни эти можно было бы называть не турецкими их названиями, а согласно ремеслу, которым их жители занимались. Виноград и фрукты разводили здесь все, хлеб почти вовсе не сеяли. Но славу этим деревням принесли их искусные мастера. Аджи-Абибли, например, можно назвать «Резчиково село»: мастера здесь изготовляли из твердого дерева и кости не только отличные гребни, трубки, мундштуки для сигарет и другие предметы повседневного обихода, но и вырезали распятия, фигурки богородицы и святых, на которые был спрос даже в Алеппо, Дамаске и Иерусалиме. Эти резные работы, непохожие на грубые поделки крестьян-кустарей, отличались своеобычностью, порожденной, конечно же, тем, что мастера, их сделавшие, обитали в сени Муса-дага.

А вот село Вакеф, то была «Кружевница». Потому что изящные скатерти и носовые платки, сработанные тамошними кружевницами, находили покупателей даже в Египте, правда, сами мастерицы об этом понятия не имели, так как сбывали свой товар на антиохийском рынке, да и то не чаще чем два раза в год.

Об Азире довольно сказать, что поселок этот — «Шелкопряд», здесь разводят шелковичного червя. А в Кедер-беге шелк ткут, потому и деревня могла называться «Шелкоткацкая». В Йогонолуке же и Битиасе — двух самых больших селениях — процветали все эти ремесла вместе. Зато Кебусие, затерянная и самая северная деревня, была «Пасечная». «Мед из Кебусие — лучший в мире, — говорил Багратян, — второго такого не найти». Пчелы добывали его из самого естества Муса-дага, того, что составляет волшебную его благодать, которая возвеличивает его над всеми унылыми вершинами окрестных гор.

Почему именно Муса-даг посылал несчетные ручьи в море, куда они низвергались вуалевыми каскадами? Почему Муса, а не какая-нибудь мусульманская гора, хотя бы Наулу-даг или Джебель-Акра? Право, это похоже на чудо! Иль и впрямь богиня воды, разгневавшись на сына пустыни — мусульманина, покинула в никому не ведомые древние времена его нагие, жаждущие влаги вершины ради христианской горы и щедро одарила ее своей благостыней? Затканные цветами луга на плодородных склонах Муса-дага, тучные пастбища на его складчатом хребте, виноградники, абрикосовые и апельсиновые сады, что лепятся у его подошвы, дубы и платаны в ущельях, наполненных темным говором вод, кусты рододендрона или цветущий мирт и азалия, вспыхивающие нежданной радостью в потаенных уголках, тишина, хранимая ангелами, навевающая сон пастухам и стаду — все здесь отличалось от остальной Малой Азии, стонущей от суши и бесплодия, — этой кары за первородный грех. Из-за маленькой неточности в мироустройстве Творца, допущенной по доброте сердечной одним нерадивым херувимом, патриотом Земли, Мусадагскому округу достались последки рая, его дивный отблеск и неземная сладость. Они именно здесь, на ирийском побережье, а не ниже, в «Стране меж четырех рек», куда склонны поместить сад Эдема географы, комментаторы Библии. [25]

25

«… Мусадагскому округу достались последки рая… они именно здесь, на сирийском побережьи, а не ниже, в «Стране меж четырех рек», куда склонны поместить сад Эдема географы, комментаторы Библии». Одни комментаторы Библии «располагали» библейский рай на севере Индии, другие в Ассирии, но большинство толкователей размещают его в долине Тигра и Евфрата, на Армянском нагорье. (Отсюда бытующие среди армян выражения «Армения — рай земной», «Армения — страна райская»). Мнение о том, что рай находился на территории Армении, было очень распространено в Европе и в Средние века. В средневековой «Легенде о докторе Фаусте» об этом читаем: «Кавказ, что между Индией и Скифией — это самый высокий остров с его горами и вершинами. Доктор Фауст… был убежден, что оттуда сумеет наконец увидеть рай. Находясь на той вершине острова Кавказа, увидел он… издалека в вышине далекий свет… огненный поток, опоясывающий пространство величиной с маленький остров. И еще увидел он, что у той долины бегут по земле четыре большие реки, одна в Индию, другая в Египет, третья в Армению и четвертая туда же. И захотелось ему тогда узнать причину и основание того, что он увидел, и потому решился он… спросить своего духа, что это такое. Дух же дал ему добрый ответ и сказал: «Это рай, расположенный на восходе солнца… а та вода, что разделяется на четыре части, течет из райского источника и образует она реки, которые зовутся — Ганг, или Физон, Гигон, или Нил, Тигр и Евфрат». («Легенда о докторе Фаусте», изд. АН СССР, М.-Л., 1958, стр. 97–98). Из новых писателей интересно изложена эта версия у Томаса Манна в романе «Иосиф и его братья»: «Где же находился рай, «сад на востоке» — место покоя и счастья, родина человека?.. Юный Иосиф знал это не хуже, чем историю потопа, и из тех же источников. Он только улыбался, когда жители пустыни из Сирии объявляли раем большой оазис Дамаск… Не пожимал он из вежливости плечами, но внутренне пожимал ими и тогда, когда жители Мицраима заявляли, что сад этот находится, само собой разумеется, в Египте, ибо середина и пуп вселенной — Египет. Курчавобородые синеарцы тоже считали, что… Вавилон… это священная середина вселенной… Дошедшее до нас описание рая в одном отношении точно. Из Эдема… выходила река для орошения рая и потом разделялась на четыре реки: Фисон, Гихон, Евфрат и Хидекель. Фисон, как добавляют толкователи, зовется также Гангом; Тихон — это Нил… Что же касается Хидекеля, то это Тигр, протекающий перед Ассирией. Последнее ни у кого не вызывает возражений. Возражения, и притом веские, вызывает отождествление Фисона и Тихона с Гангом и Нилом. Полагают, что речь идет об Араксе, впадающем в Каспийское, и о Галисе, впадающем в Черное море, и что рай, следовательно, хоть и был в поле зрения вавилонян, находился на самом деле не в Вавилонии, а в горной области Армении, севернее Месопотамской равнины, где соседствуют истоки упомянутых четырех рек.

Это мнение представляется вполне разумным. Ведь если, как то утверждает достопочтенный источник, «Фрат», или Евфрат, выходит из рая, то никак нельзя допустить, что рай находится где-то близ Евфрата. Но, признав это и отдав пальму первенства стране Армении, мы всего-навсего сделаем шаг к следующей правде…» (Томас Манн, «Иосиф и его братья», изд. «Художественная литература», Москва, 1968.)