Сорок одна хлопушка
Шрифт:
Погрузив металлолом, мать вытащила из пристройки драные картонные коробки, разложила их на земле и велела мне накачать воды из колодца. Этим я занимался не впервой и знал, что ранним утром рукоятка чугунного колодца ужасно холодная и можно замочить руки. Поэтому натянул негнущиеся рабочие рукавицы из свиной кожи. Эти рукавицы у нас появились, тоже когда мы стали утиль собирать. Того же происхождения и большинство вещей у нас в доме – от подушки с поролоновым наполнителем на кане до поварешки в котле. На самом деле некоторые вещи не были в употреблении: мою шапку, подбитую цигейкой, никто не носил, хотя она настоящая армейская, с резким запахом камфоры и красной квадратной бирочкой производителя с датой выпуска «ноябрь 1968 года». Отец в то время еще под себя ходил, мать тоже, а меня вообще не было. В больших рукавицах руки неуклюжие. На улице холодина, кожаная прокладка насоса замерзла, с писком пропускает воздух почем зря, вода качается плохо. Мать сердито покрикивает:
– Быстрее давай, что копаешься? Говорят, у бедняков дети рано хозяевами становятся, но когда тебе десять лет и ты даже
От занудного пиления матери в душе все аж кипит. «Пап, с тех пор, как ты ушел, я ем всякую дрянь, как свинья или собака, одеваюсь, как нищий, работаю как вол, а она все равно недовольна. Пап, ты, когда уходил, выражал надежду на вторую земельную реформу, я теперь на нее еще больше тебя надеюсь, но что-то она задерживается, все нет ее и нет, а эти незаконно разбогатевшие все больше распоясываются, совсем страх потеряли». После ухода отца мать прозвали «королевой утиля». Меня же хоть и знают, как ее сына, на самом деле я – ее раб. Когда пиление матери сменяется яростной руганью, я теряю самоуважение и веру в себя. Стаскиваю защищающие кожу рукавицы, хватаюсь голой рукой за ручку – р-раз! – и ладонь пристала. Стынь, стынь, ручка насоса, накрепко приставай к моей руке. Пусть все будет как будет, как говорится, разбивай кувшин, он все равно треснул, наплевать на все, замерзну насмерть, и не будет у нее сына, а не будет сына, то какой смысл во всех этих ее черепичных крышах и грузовиках. Она еще лелеет мечту в скором будущем просватать меня, уже знает, за кого, это светловолосая дочка Лао Ланя, старше меня на год. Детское имя у нее Тяньгуа – Сладкая Дыня, а взрослого еще нет, выше меня на голову, вечно с насморком и круглый год с двумя желтыми соплями. Мать спит и видит, как бы выгодно породниться с семьей Лао Ланя, у меня же руки чешутся разнести его дом из миномета. Мечтай, мечтай, матушка! Сжимаю ручку насоса, кожа мгновенно пристает. Приставай, приставай, все одно – это сначала рука ее сына, а потом уж моя. Наваливаюсь на ручку, насос урчит, бьет струя, от которой идет пар, и с бульканьем льется в ведро. Припадаю к воде и выпиваю пару глотков.
– Не смей пить холодную воду! – кричит мать. Не обращаю на нее внимания и пью дальше. Надуться бы так, чтобы живот заболел, чтобы от боли кататься по земле, как замученный ослик. Приношу ей воду, она посылает меня за ковшом. Приношу ковш, она велит поливать картон. Лить не слишком много и не слишком мало. Вода быстро превращается в лед, она настилает сверху еще один слой картона, и я опять поливаю. Этим мы занимались много раз, понимали друг друга без слов, рука уже набита. Такой картон весит немало, поливаю я картон водой, а получаются деньги. Мясники в деревне впрыскивают воду в мясо и тоже получают деньги. После того, как отец сбежал, мать, пройдя через страдания, сделалась сильнее, задумала заняться забоем скота и пошла учиться к Сунь Чаншэну, взяв меня с собой. Жена Сунь Чаншэна приходилась ей дальней родственницей. Но это ремесло, когда лезвие входит в плоть белым, а выходит красным, в конечном счете не для женщин, мать по духу человек выносливый и трудолюбивый, но куда ей до тетушки Сунь, настоящего демона в женском обличье. С тем, чтобы резать поросят и ягнят, мы с матерью еще кое-как справлялись, но вот с крупной скотиной было тяжело. Большие животные тоже воздействовали на нас, выпучивали глаза, хотя в руках у нас были блестящие ножи. И Сунь Чаншэн сказал матери:
– Эта работа, тетушка, тебе не подходит. В городе сейчас ратуют за мясо высшего качества, химичить с мясом долго не удастся, мы, мясники, зарабатываем на впрыскивании воды, как только это запретят, никакого заработка не будет.
Он и уговорил ее собирать утиль, отметив, что эта работа совсем не требует начального капитала – только прибыль и никаких убытков. Мать это дело изучила и решила, что Сунь Чаншэн прав, вот мы и занялись сбором утиля. И через три года обрели славу королей утиля на тридцать ли вокруг.
Мы подняли замерзшие листы картона в кузов, привязали со всех сторон, и на этом погрузка закончилась. Сегодня цель нашей поездки – уездный центр. Туда мы ездили раз в три-пять дней, и всякий раз это причиняло мне страдания. Столько там вкусностей, я за двадцать ли чувствовал разносившиеся ароматы не только мяса, но и рыбы, но ни то ни другое было не про мою честь. Наш рацион мать приготовила уже давно: пара холодных булочек и горка соленых овощей. Если удавалось сбыть утиль по хорошей цене, преодолев все ухищрения и очковтирательства (тогда скупавшие утиль компании по производству местной продукции тоже становились все опытнее, опасались, что их одурачат поставщики утиля из разных мест), то настроение у нее было прекрасным, и я мог получить в награду свиной хвостик. Мы устраивались на корточках за воротами компании, где не было ветра – а летом в тени дерева, и, вдыхая десятки самых различных ароматов, доносившихся с боковой улочки, жевали свои холодные пирожки с овощами. Эта улочка была мясная, обжорная, там под открытым небом стояли с десяток больших котлов, где готовили свиные, бараньи, говяжьи, ослиные, собачьи головы, свиные, бараньи, говяжьи, ослиные, верблюжьи ножки, свиную, баранью, говяжью, ослиную, собачью печень, свиное, баранье, говяжье, ослиное, собачье сердце, свиные, бараньи, говяжьи, ослиные, собачьи желудки, свиной, бараний, говяжий, ослиный, собачий ливер, свиные, бараньи, говяжьи, ослиные, собачьи легкие, свиные, бараньи, ослиные, верблюжьи хвосты. А еще там жарили
кур, гусей, варили уток в маринаде, варили в рассоле кроликов, жарили голубей, готовили воробьев во фритюре… На кухонных досках было разложено пышущее жаром мясо во всем многообразии. Одни вооруженные сверкающими ножами продавцы резали эту вкуснятину на ломтики, другие нарезали мясо кусками. Лица у всех багровые, маслянистые, выглядели они на ять. Пальцы у одних толстые, у других тонкие, короткие и длинные, но все благословенные. Они могут поглаживать, как хотят, это мясо, они все в жире от него, от них пахнет им. Превратиться бы в пальцы этих продавцов, вот было бы счастье! Но я в эти благословенные пальцы не превращаюсь. Несколько раз в голову приходит мысль протянуть руку, стащить кусок мяса и запихнуть в рот, но меня всякий раз останавливает большой нож в руках продавцов. Я грызу под ледяным ветром черствый стылый пирожок, и слезы текут из глаз. Когда мать жалует мне свиной хвостик, чувства отчасти изменяются к лучшему, но много ли на хвостике мяса? Раз-два, и сгрыз все начисто. Даже маленькие косточки пережевываю и проглатываю. От хвостика алчущий мяса червь в желудке еще больше возбуждается. Я не в силах отвести взгляд от всего этого мяса, которое переливается всеми цветами радуги и щекочет ноздри ароматами, и беспрестанно текут и текут слезы.– Что ты все плачешь, сынок? – спрашивает мать.
– Мам, я о папе думаю, – отвечаю я. Она тут же меняется в лице. И, задумавшись, печально усмехается:
– Ты, сын, не об отце думаешь, а о мясе. Думаешь, сможешь обмануть меня, мелочная твоя душонка? Но вот сейчас я удовлетворить твои желания не могу. Человеческое чрево ублажить дорогими яствами легче легкого, но сразу хлопот не оберешься. С древних времени немало героев, ублажая желудок, утратили решимость стать человеком, погубили собственные великие начинания. Не плачь, сынок, я обещаю, и в твоей жизни настанет время, когда ты сможешь наедаться мясом от пуза, а сейчас надо потерпеть, пока мы не построим дом, купим грузовик, найдем тебе жену, пусть твой ублюдочный папаша посмотрит, я тебе целого быка зажарю, чтобы ты забрался в него и выедал изнутри!
– Мам, не надо мне дома, не надо грузовика, а тем более жены, я хочу лишь сейчас наесться мяса от пуза!
Мать строго посмотрела на меня:
– А мне, думаешь, поесть как следует не хочется, сынок? Я тоже человек, так и хочется целую свинью проглотить! Но человеческая жизнь – борьба, вот я и хочу показать твоему отцу, что без него мы заживем еще лучше, чем с ним!
– Да я лучше буду с отцом скитаться и милостыню просить, чем жить с тобой такой жизнью.
Мои слова страшно огорчили ее, и она заплакала:
– Я стараюсь жить скромно и умеренно, чтобы отомстить за причиненное нам зло, и ради кого все это? Да ради тебя, ублюдок мелкий! – А потом стала честить отца: – Эх, Ло Тун, Ло Тун, подонок ты, елдой черного мула деланный, всю жизнь с тобой загубила… Я ведь тоже была бы хороша, коли сладко ела бы да пила, было бы всего вдоволь, то и глаза бы блестели, и ни в чем бы не уступала этой шлюхе!
– Ты, мама, совершенно верно говоришь, – сказал я, растроганный жалобами матери, – начни ты есть мясо от пуза, то, бьюсь об заклад, не пройдет и месяца, как ты превратишься в богиню, гораздо красивее Дикой Мулихи, тогда отец бросит ее и мигом вернется к тебе как на крыльях.
Мать подняла на меня полные слез глаза:
– Сяотун, скажи, я правда красивее Дикой Мулихи?
– Конечно, красивее! – заверил ее я.
Мать спросила:
– А если я красивее, то почему твой папаша нашел себе эту Дикую Мулиху, с которой кто только ни забавлялся? И не только нашел, но еще сбежал с ней?
Я принялся отца выгораживать:
– А отец, я слышал, говорил, что не он Дикую Мулиху искал, а она его нашла.
– Какая разница! – вспыхнула мать, – Сучка не подставит, кобель не вставит; у кобеля не клеится, сучка даром стелется!
– Ты, мама, то про одно, то про другое, совсем запутала.
– Ты дурачком-то не прикидывайся, ублюдок мелкий. Давно ведь знал, что папаша твой с Дикой Мулихой шашни завел, а все помогал ему дурачить меня. Сказал бы мне, я бы не дала ему сбежать.
– Мам, а каким образом ты не дала бы ему сбежать? – осторожно поинтересовался я.
Мать вытаращила на меня глаза:
– Ноги бы ему отрубила! – Я испугался и в глубине души порадовался за отца. А мать все не унималась: – Ты все же не ответил, почему твой папаша за ней приударил, если я красивее?
– Тетя Дикая Мулиха каждый день готовит мясо, папа учуял запах, вот и пошел.
Мать холодно усмехнулась:
– Значит, если я с сегодняшнего дня начну ежедневно готовить мясо, он может учуять запах и вернуться?
– Ясное дело, – обрадовался я, – это уж как пить дать, как станешь ежедневно готовить мясо, отец быстро вернется, у него нюх знаешь какой: против ветра на восемьсот ли учует, а по ветру на все три тысячи. – Я агитировал мать силой всего своего красноречия в надежде, что у нее не будет оснований гневаться, что она поведет меня на эту обжорную улочку, вытащит хранящиеся где-то деньги, накупит целую гору ароматного и нежного мяса, чтобы дать мне наесться от души, пусть я помру от переедания, но стану духом благородным, с полным животом мяса. Но мать на мои уловки не поддалась, крякнула с досады и продолжала, сидя на корточках, глодать стылый пирожок. Увидев, как безгранично я ценю ее мнение, она с неохотой подошла к крайней лавке на этой улице, долго препиралась с хозяином, наплела с три короба, что наш отец умер, оставив нас, вдову с сыном, плакалась, плакалась, в конце концов, потратила на один мао меньше и купила тощий свинячий хвостик, похожий на высохший стручок фасоли. Крепко зажав его в руке, будто он мог взмахнуть крыльями и улететь, она вернулась в наш укромный уголок и вручила мне его со словами: