Сорок третий

Оккупация, с точки зрения немца-администратора, становится призраком, теряет политическое и экономическое значение. Захваченная партизанами местность не платит податей, не дает Германской империи хлеба, молока, мяса. Завоевывая эту землю, немецкий солдат полил ее своей кровью в сорок первом году. Теперь он вынужден снова вести войну, если хочет получить тонну картошки, реквизировать в деревне стадо коров или свиней.

Оккупация тут, в Белоруссии, все больше выливается в отчаянную попытку сохранить хотя бы какой-нибудь порядок на железных и других дорогах, имеющих стратегическое значение, связывающих Германию с фронтом.

С точки зрения руководителей партизанского движения, их положение тоже сложное. Оно определяется, с одной стороны, победой над оккупационным режимом, а с другой - драматизмом и даже трагичностью дальнейших путей борьбы с врагом, который не считается ни с какими международными законами по отношению к мирному населению. Уничтожают народ - только так можно назвать поведение фашистов.

Наступает новый этап партизанского движения. Сущность его не только в том, что движение становится массовым, что к нему присоединяются новые тысячи сельских и городских жителей, но и в том еще, что создаются своеобразные, в политическом и экономическом отношениях автономные партизанские районы, которые, однако, в случае вмешательства воинских частей гитлеровцев очищенную от оккупантов территорию удержать не в силах.

Мирно сосуществовать с оккупационным режимом партизаны не могут. Партизанское движение и возникло как патриотический, социальный протест народа, который нашел выход в вооруженной борьбе с врагом. Масштабы этой борьбы еще больше расширятся, выльются в самые разнообразные формы сопротивления, партизанская же стратегия останется неизменной. Всячески вредя оккупантам, срывая их мероприятия, помогая фронту нападениями на железные и другие дороги, уничтожая вражескую живую силу, технику, партизаны, однако, не в состоянии вести позиционную войну, защищать от врага мирных жителей, их имущество, занятые ими деревни, сельсоветы, если останутся один на один с регулярным войском. Тут начинается противоречие. Но война сама по себе является величайшим противоречием...

II

Штаб соединения вместе со штабом Горбылевской бригады перебрался из Литвинова в большое лесное село Лужинец. Расчет Бондаря был прост: поблизости действуют отряды Гомельского соединения, а им, полешукам, теперь, как никогда, нужна помощь соседей. Тем более что соседи - сильнее. Многие из их руководителей, областных и районных, находились в лесу с первых дней войны. Да и за Птичью гомельские отряды фактически оставались только месяц, вернулись в свои районы еще зимой.

Лужинец - село видное. Прямая улица тянется версты на две. Мало осталось такого леса, как в этом удаленном от железной дороги, от реки уголке. Суходольные боры чередуются с темными грабняками, дубравами.

Штаб обосновался в школе. Бондаря не покидает тревога. Работу штаб развернул: из всех отрядов, бригад регулярно поступают сведения.

Рост гарнизонов в городах, местечках, на железнодорожных станциях имеется, но мал. Ставку на местную силу немцы не делают. Прибытия новых воинских частей не замечено. Может, затишье перед бурей?..

К начальнику штаба пришел Мазуренка. Широкий его рот с редко посаженными зубами цветет в улыбке.

– Радистку новую присылают, - сообщил он.
– Поеду в Поречье встречать.

Бондарь чувствует, что Мазуренка пришел не затем, чтобы сказать это.

– Что еще, пане капитан?

Мазуренка вскакивает, берет под козырек:

– Товарищ Бондарь, принята телеграмма из партизанского штаба. Вам присвоено воинское звание полковника. Поздравляю вас, товарищ полковник!

Радости в первую минуту Бондарь не почувствовал. О том, что Лавринович представил его к этому званию, знал. Верил и не верил, что звание будет присвоено. Теперь сомнения идут в другом направлении.

– Больше никому не присвоили?

– Только тебе.

Так вот, значит, теперь он шишка. Капитан-окруженец стал полковником. Если б и в армии был, то вряд ли получил бы больший чин. Перед братом генералом, если тот жив, не стыдно. А вот тут, среди партизан, положение щекотливое. Как примут весть о том, что его повысили в чине, другие начальники? Свои, горбылевские, обрадуются. Большаков, Хмелевский, Гервась. А Вакуленка? Надуется, как индюк, но быстро отойдет. Хуже с другими. С Михновцом, Деругой, Млышевским, Лежнавцом. Начальником штаба и то не хотели признавать.

Бондарь перевел разговор на другое. Как он, Мазуренка, главный разведчик, оценивает положение?

– Немцы готовят удар на фронте.

– Я о наших делах.

Вместо ответа Мазуренка вытащил из планшета и положил перед Бондарем несколько написанных от руки, но печатными буквами листков. Немецкие фронтовые сводки. Продолжаются местные бои в Донбассе, под Новороссийском, на Таманском полуострове. Но больше похваляются успехами по борьбе с партизанами. Мол, окружены, уничтожены целые армии. Места, однако, точно не называются. Сказано только - тыл Центрального фронта.

Бондарь поднял глаза от бумаг:

– Где взял?

– Твои племянники присылают. Из Батькович. Пока газета придет, так немцы для своих солдат это вывешивают.

– Вот что, Мазуренка. Богом прошу. Составь реляцию своему начальству, а я сделаю для партизанского штаба. Стукнем в два адреса. Пускай ответят, что фашисты замышляют. Им же с их вышки видней. Мы тоже - тыл Центрального фронта.

– Одинаково думаем, пане полковник, - Мазуренка ощеривает редкие зубы.

Валом валит народ в партизаны. Штаб Горбылевской бригады тут же, в школе, и каждое утро у крыльца собираются группы людей. Их приводят бойцы, возвращающиеся с заданий. Большинство новичков местные, из занятых партизанами деревень. По возрасту - зеленая молодежь.

Хорошо, что хлопцы идут в партизаны, плохо только, что с голыми руками. В отрядах - треть людей не вооружена.

Большаков зовет Бондаря к себе.

Из Горбылей пришла связная Хилькевич, полная, чернявая женщина. Работала в больнице, хорошо помогала, передавала в лес бинты, медикаменты. Не попросив разрешения, явилась в отряд, семью привела. На крыльце клюет хрящеватым носом, дремлет от усталости одетый в выцветший кортовый костюм дед, сидит возле узлов, точно курица на яйцах, с хищным взглядом старуха. С любопытством поблескивают зеленоватыми глазами два лобастых мальчугана.

"Партизаны, черт бы вас побрал!
– мысленно ругается Бондарь.
– Только жрать. Зачем было переться".

Но, встретившись со страдальческим, полным немой просьбы взглядом женщины, Бондарь разгадывает материнский страх за сыновей, смягчается.

Он знает женщину по Горбылям. Муж на войне, в мирное время в его биографии что-то долго, нудно выясняли. Происходил не то из кулацкой, не то из нэпманской семьи. Боится мать, чтобы с сыновьями не повторилась подобная история.