Сосед(ка) из ада
Шрифт:
Тут же прилетело:
«Давай в три на Пионерке?»
Не буду врать, ответила не сразу:
«Ок».
Мы встретились, дошли пешком до Удельного парка, сели на скамейку. Разговаривали долго. Про фотографию я так и не сказала, Женька тоже промолчал, но если бы что-то действительно было, поняла бы сразу.
Решили попробовать еще раз. На следующий день он приехал с вещами. Было сложно, потому что в чем-то мы здорово откатились назад, пришлось начинать сначала. Разумеется, ссорились, пыхтели друг на друга, но стали как-то… осторожнее, что ли. Больше следили за словами. Может быть, поубавилось легкости, когда говоришь, не задумываясь, но это окупалось тем, что меньше обижали
Потихоньку начало выправляться, но тут мы на пару заболели. Вот где Женьке аукнулось его воспаление легких: две недели он пролежал в реанимации. Меня в больницу не забрали, и я сходила с ума в одиночестве. Было плохо и страшно. Больше за Женьку. Если уж с «легкой формой» так фигово, то как должно быть с тяжелой?!
Но, как известно, нет худа без добра. После болезни, пережив страх потери, мы облизывали друг друга не только в прямом, но и в переносном смысле. Ссориться, конечно, не перестали – и тут я вспоминала Женькиных родителей. Но у ссор появился совсем другой оттенок. Если раньше мы боялись, что каждая из них может стать последней, то теперь знали: нет, точно не последняя. Будут еще. Но это уже не пугало.
Евгений
О чем говорят, собравшись на пьянку, военные и примкнувшие к ним? О войне и о бабах. Потому что бабы на войне и около войны приобретают особую ценность. Не только как секс-объект, но и как тыл, что даже важнее.
Мы собрались в Змеином мху большой компанией, совместив день рождения Шмеля и Пашкин мальчишник. Этот клоун умудрился подцепить Олину подружку Зою. Или Зоя его – но неважно. Приехали все: отец, Гришка, Витька и Макс. Пришли соседи: Слава и Денис, хозяин белого дома. И даже дед Егорыч отпросился у своей строгой бабушки Настасьи. Были еще трое Пашкиных приятелей, которых я почти не знал, но и они вполне вписались.
Вообще-то я поехал не без колебаний. Оставлять на три дня жену на девятом месяце беременности, когда нет связи и до города двести с лишним километров, было страшновато. Могли бы и в Питере все устроить. Но Оля выпихнула коленом под зад: поезжай, у меня есть телефон, мама, Вера Сергеевна, Федя и Люда, если вдруг что – вызову скорую. Скорая-то скорой, но не хотелось, чтобы мой сын родился без меня.
Да ладно, сказала мама, я тебя родила, когда отец на сутках был. Примчался в форме, даже кобуру не сняв, когда все уже закончилось. А мог вообще где-нибудь на очередной войне быть.
С войны, разумеется, и начались разговоры за столом. Не какой-то из бывших, а с реальной. Той самой, о которой я говорил Оле два года назад. Она бы, наверно, началась раньше, если бы не задержала пандемия. Большая часть «штучек», которые мы довели до ума за четыре года, сейчас «работали» там, на юго-западе. И если меня спрашивали с подковыркой, не стремно ли получать деньги за то, что убивает, я уходил от дискуссий, поскольку давно для себя все решил. Возможно, на том свете взвесят на весах те «штучки», которые убивали, и те, которые защищали. Любой военный, принося присягу, решает для себя, кто он: убийца или защитник. Ну а в конечном итоге судить не нам.
– Вера даже перестала на меня наезжать в последнее время, - сказал отец, грея в ладони рюмку. – Боится, что психану и уеду воевать. Будь я один – давно был бы уже там. Предельный возраст для контракта отменили. А даже если б и не отменили. Комсомольцы-добровольцы – и все такое.
– Аналогично, Иваныч, - кивнул Гришка. – Но я, походу, свое отвоевал. Куда с двумя детями-то?
– С двумя? – удивились
мы синхронно.– Ну… будет второй. Зимой.
– Молоток, Гринь. А ты, Денис Аркадьич, что скажешь? – отец повернулся к подполковнику, который в свой сороковник с копейками был похож на матерого волчару.
– А что я скажу? – пожал плечами тот. – Мои старшие уже взрослые, сын на границе служит на Дальнем востоке. А вот младшие еще малышня. Если прижмет, мужики, все пойдем, а пока… пусть каждый будет на своем месте.
– Золотые слова, - Шмель поднял бокал. – Вот за это и выпьем. Чтобы каждый пригодился там, где он больше всего нужен. Есть время воевать, а есть время детей рожать и растить. Павлуху вот пропиваем. Остались только мы с Витькой бобылями.
После этого разговор сам собой перетек на женщин, на знакомства. Тут, конечно, история моих родителей была золотым хитом, но и у остальных имелось что рассказать. Нас с Олей свело парковочное место, Пашка с Зоей оказались свидетелями на нашей свадьбе, Гришку с Любой и вовсе познакомил глухой кот.
Кстати, на той же самой нашей свадьбе, где собрались все, неожиданно выяснилось, что Федор и Гришка были соперниками не только за этого кота, но и за сердце красотки Любы. И если мужики лишь посмеялись такому совпадению, то Люда и Люба непонятно почему смотрели друг на друга искоса.
От знакомств перешли к предложениям руки и сердца, и я рассказал, как все это было у нас с Олей.
Мы с ней не любили вспоминать те несколько месяцев, когда каждая ссора грозила перерасти в разрыв. Оба понимали, к чему все идет, но ничего не могли с собой поделать. Это было как стремнина, борьба с которой отнимала последние силы. Как будто каждый из нас поставил целью стать главным, подмять под себя другого. И ведь мы разговаривали, объясняли друг другу и себе самим, что это неправильно, надо что-то менять, пока не поздно, но ничего не получалось. И когда я сказал в запале тупую хрень, а Оля запустила мне в башку телефоном и выставила за дверь, не сомневался, что все кончено.
Я нашел съемную квартиру и поселился у Пашки, дожидаясь, пока она освободится. Оля не звонила, я ей тоже. Каждый вечер мы надирались до положения риз, а утром пили шипучую трезвиловку, вызывали такси и ехали на работу, поскольку удаленка у нас была только для офиса. Обычно, чтобы остыть, мне хватало пары, ну тройки дней. Но тут прошла неделя, а я все так же бесился. Скучал страшно, и рука тянулась к телефону, но вылезала вся та же злость и упрямство, которые шептали: ничего не изменится, ничего не получится. Если уже сейчас так, то что будет дальше?
А потом принесло Лизавету. Ну как принесло? Мы в очередной раз набрались, и Пашка предложил позвать баб. Я фыркнул: какие, нахер, бабы, но он не услышал, и через час появилась Лиза с подругой. Да еще и начала на меня вешаться.
И вот тут-то я резко протрезвел. Во всех смыслах. В одну секунду вспомнил два года с ней – и каким глотком свежего воздуха стало знакомство с Олей. Отодвинул невежливо и ушел спать.
Но даже после этого мне понадобилось еще три дня, чтобы принять решение.
Или мы сейчас все выясним – или ничего больше не будет.
Мы встретились, поговорили и начали восстанавливать то, что успели разрушить.
Было трудно. Адски трудно – нам обоим. Казалось бы, два человека любят друг друга и хотят быть вместе, так почему ж такая сложная подгонка? Наверно, чтобы не осталось ни единой зазубринки. Чтобы все пазы вошли в гнезда.
А потом был ковид. Едва меня сняли с ИВЛ и дали в лапу телефон, я позвонил Оле, чтобы спросить хриплым шепотом, как она. Потому что это было важнее всего. Потому что боялся за нее больше, чем за себя.