Сошедшие с небес (сборник)

Я не имею ни малейшего понятия о том, каков на самом деле Рай, мистер Ангел, и не могу сказать вам, что такое Ад, но я знаю вот что: если хотите остаться здесь, вам надо научиться жить, не сходя с ума. Вы должны понять, что все, что вы пробуете, что делаете и о чем думаете, сработает только раз или два, после чего дай вам Бог, чтобы все осталось как прежде. Если вы все же сойдете с ума, то после все ваши помыслы, действия и чувства будут устремлены к одному — как найти способ вернуться к началу, или хотя бы удержаться на месте, не скатившись еще ниже, не потеряв еще больше, потому что время идет только в одну сторону: к смерти, и надо научиться с этим жить и радоваться миру без Рая. Если вы пришли сюда в надежде, что время лечит, забудьте об этом, время калечит. Если вы пришли сюда в поисках уютного местечка, напрасно беспокоились, потому что нет места, похожего на дом, — и я вовсе не хочу сказать, что дом — самое лучшее место на земле, я хочу сказать, что на земле нет места, которое хотя бы отдаленно напоминало дом в том смысле, в каком нам хотелось бы его себе представлять, но к этому надо привыкнуть и научиться жить с тем, что есть, так или иначе. Надо просто привыкнуть и научиться обходиться тем, что есть, а то так и будешь сходить с ума все больше и больше, пока совсем ничего не останется. Здесь, внизу, если хочешь нового старта, надо принимать вещи такими, какие они есть, иначе не будет никакого начала Даже в нулевом году надо видеть вещи, как они есть. Или так, или полное забытье.

Так что на вашем месте, мистер Ангел, я бы перестала валять дурака тут, на земле, где вы все равно ни черта не понимаете, и вернулась бы туда, где вам самое место, где нет времени, которое можно потерять, и нет места, которое надо как-то называть. Неважно, как и почему вы упали — важно лишь одно, подняться снова, пока вы еще можете. Если не сможете, то становитесь смертным, как мы все, и тогда у вас будет лишь один путь наверх — трудный. Вот и весь ваш выбор: вы либо поднимаетесь наверх, туда, откуда упали, прямо сейчас, либо остаетесь здесь и гниете. Так возьмите и сделайте. Я знаю, что это самое трудное, что только есть на свете, но такова жизнь, другой не будет. Нам всем приходится идти этим путем, в том или в ином смысле. Вот сейчас я хочу открыть глаза и увидеть, что вас нет со мной рядом.

Еще не открыв глаза, Молли знала, что ангела не будет рядом, и его не было — ведь он все-таки был ангел, пусть его крылья и ушли в подполье. Она произнесла слишком много грубых слов, чтобы небо не померкло в его глазах. Она показала ему тьму и напугала до усрачки — ну, конечно, лишь в той степени, в какой это возможно для существа, не нуждающегося в пище как таковой.

Она пожалела, что давным-давно не нашлось никого, кто сделал бы то же с ней, хотя прекрасно понимала, что тогда она была не в состоянии воспринять этот урок. Потому, что тогда она была кем угодно, но только не ангелом, — но это все дело прошлое, а сейчас на дворе нулевой год, и она стала таким человеком, который в силах оказать помощь даже ангелу. Приходится. Ведь у нее нет выбора.

Правда, прежде чем всерьез взяться за важное и ответственное дело планирования оставшегося дня, она подумала, что, скорее всего, так никогда и не узнает, прошла она свое испытание или нет, — если, конечно, это в самом деле было испытание, — так же, как не узнает и того, в самом ли деле ангел решил вернуться туда, откуда упал, или предпочел дорогу в Ад. Жизненный опыт подсказывал ей, что люди обычно все же возвращаются туда, откуда упали, если только могут, — а у нее теперь не было причин сомневаться в том, что ангелы сильно отличаются от людей, — хотя иногда им, как маленькой анорексичке Анни, просто не хватает сил.

Вот поэтому, когда такие люди, как она, говорят «Я упал», они почти никогда не лгут, — и поэтому люди, у кого, как у нее, еще есть воля подняться, поднимаются, хотя им остается лишь один путь — трудный.

Стив Разник Тем УОТКИНС ЭС. ДИ., СХОДСТВО НАЙДИ

Последняя книга Стива Разника Тема, «Плечом к плечу», выпущенная Сентипид Пресс, представляет собой сборник рассказов, написанных в соавторстве с супругой Мелани. Совсем новые рассказы автора уже появились или вот-вот появятся в сборниках «Волна преступности», «Нуль имморталис», «Черная книга ужаса», «Азимов», а также в антологиях «Вервольфы и другие оборотни» под редакцией Джона Скиппа.

«На ранних стадиях раздумий о новом рассказе я обнаруживаю, что в расставленные мною сети заплывают самые разные, порой совсем не похожие идеи, — говорит автор. — Часто я и сам не знаю, как их связать друг с другом, и вообще, получится из них что-нибудь или нет.

В данном случае я передал протагонисту присущую мне подозрительность в отношении сложной метафоры (веру в то, что за ней скрывается нечто, не предназначенное для нашего знания). И еще я много размышляю о художниках-классиках, которые писали религиозные образы, и вообще о тех, кто так или иначе посвятил свою жизнь тому, что другие называют „вымышленными существами“.

Полагаю, что авторов, пишущих рассказы в жанрах фэнтези и хоррор, также можно отнести к ним (к верующим, а не к вымышленным существам)».

Старый священник был пьян, но Уоткинс знал, что он не скоро отключится. Он наливал себе то ли шестой, то ли седьмой стакан вина. Портретист так увлекся своими набросками, в которых было слишком много линий, слишком много возможностей выбора, что сбился со счета. Но он предусмотрительно разбавил вино водой еще до начала сеанса, так что поп мог пить сколько ему заблагорассудится, и все же сохранить достаточную ясность сознания, чтобы досидеть до конца.

Сам Уоткинс не пил совсем, но после нескольких часов напряженного рисования не мог считать себя совершенно трезвым Он смотрел, как его раненая рука проводит линии, которые рвутся от тела прочь, вырастая из плеч, как будто старческие артритные суставы и вывихнутые кости превращаются в нечто такое, что может поднять слабеющее тело к Небу. Лист в нескольких местах был забрызган кровью.

— Столько линий, зачем тебе так много? Тебя что, так в художественной школе учили? — От священника, который стоял теперь совсем рядом, в лицо художнику повеяло таким крепким хмельным духом, что его едва не замутило.

Уоткинс повернулся в своем кресле.

— Я же говорил, это подготовительный этап. Портрет я начну рисовать завтра. Смотреть пока не на что. Сидите в своем кресле смирно — вы же позируете для портрета, помните? Так что сидите и позируйте.

Священник, покачиваясь, заковылял обратно к своему креслу у камина, темные тени от его объемистой черной сутаны заметались по гостиной Уоткинса, перемежаясь с красными отблесками пламени. Такое освещение придало нечто потустороннее многочисленным картинам, которые занимали на стенах комнаты каждый дюйм: сплошь ангелы в разнообразных позах, все до одного роскошные, и все сплошь не Уоткинсовой работы. Их рисовал его отец, Мартин, который был гением.

Священник снова неясно взялся за бутылку, разглядывая лоскутное одеяло галлюцинаций того, кто был одержим страстью к ангелам.

— Когда я пришел сюда в поисках художника, то думал, что им будет твой отец.

— Сам факт, что в обители святого Антония не знают о смерти моего отца, хотя его нет в живых уже более десяти лет, говорит о многом.

Священник печально кивнул, едва не вывалившись из кресла.

— Он нарисовал почти все фрески в нашей церкви и множество деталей трансепта. Почитатели проделывают тысячи миль, чтобы только взглянуть на них.

— А заплатили ему гроши. — Уоткинс поднял руку, предупреждая возможный ответ. — Я не говорю, что Церковь его обжулила Обитель заплатила ему столько, сколько он запросил. Но это была слишком скромная плата для такого гения, как он, и его вдова и дети с радостью вам это подтвердят. Я не мой отец. Я могу рисовать лишь то, что вижу. И я научился довольствоваться этим. И, разумеется, моих умений хватит на то, чтобы написать портрет для церковной прихожей, что я и сделаю за скромную, но отвечающую уровню моего таланта плату.

— Так ты поэтому не ходишь больше к мессе, сын мой?

Уоткинс вскинулся, услышав такое обращение, но сразу ничего не сказал Вместо этого он сосредоточился на морщинах вокруг носа священника, на его несоразмерно больших ушах, на обманчивой простоте узкого рта. Он проводил десять линий там, где требовалась всего одна. Отец, бывало, выговаривал ему: «Это от недостатка веры, сынок. Проводи одну линию уверенно, затем переходи к другой. Если будешь стоять на своем, то со временем все они станут правильными».

— Мне нравится искать образ, — ответил он священнику. — Вот почему я провожу так много линий.

— А сам говоришь, что рисуешь только то, что видишь.

— Да. Но лицо заключает в себе всех, кем вы были, и всех, кем вам еще предстоит стать. Плоскости, изгибы, все в них. Я рисую то, что вижу, но иногда мне кажется, что я вижу слишком много.

— А твой отец тоже пользовался этим методом?

Уоткинс сохранил спокойствие и сдержанность, хотя образ, постепенно возникавший перед ним на бумаге, взорвался многочисленными линиями, и они, кружась, ринулись прочь от скул, завертелись вокруг гадкого безгубого рта, выплевывавшего реплики священника в этом разговоре, линии обозначали складки кожи, волоски, которые были словно борозды на незасеянном поле, они рассекали бумагу, преображали ее, оставляя таинственные провалы там, где могли упасть и прорасти семена глаз.